"Каждый человек в родстве с каким-то оркестровым инструментом. Я - контрабас", - говорит Юлия Рутберг. Прикасается острыми, худыми пальцами к семижильной струне. Контрабас низким, хрипловатым голосом со своей стороны подтверждает родство и задает камертон моноспектаклю "Вся эта суета".
Точнее, не моноспектаклю, а сольной кабаретной программе. С песнями на четырех языках, серебряным платьем на бродвейский манер и фраком, обтрепанным по мансардам.
Она открывает программу песенкой "Куда ты скачешь, мальчик?". Потом играет роскошную Долли, устроительницу судеб и музыкальных вечеров. Парижского апаша. Всю десятку непутевых абитуриентов Щукинского училища. Мекки-Ножа.
Возвращается в собственный образ. Рассказывает о школьной учительнице литературы. О московских пробках и московских страхах.
Этого формата "кабаре с человеческим лицом" давно не хватает.
Ее спектакль перекидывает воздушный мост между той Москвой, где были поэты, но не было кофеен, и той, где есть кофейни, и DVD "Детей райка", но нет в воздухе фермента, вырабатывающего поэзию из этого.
"Кабаре Рутберг" - как раз из тех ферментов, что вырабатывают поэзию в воздухе больших городов. Думаю, эта программа - только начало.
- К вашему облику так идет понятие "кабаре", что кажется: вы пели на сцене всегда. Между тем вы ведь никогда на сцене не пели! Как сложился этот спектакль?
-Однажды на репетиции "Пиковой дамы" нас всех позвали на чей-то творческий вечер в Дом актера. Петр Наумович Фоменко тогда сказал: "Когда я слышу: "творческий вечер", мне кажется, что артист уходит на пенсию или что будет репетиция его похорон".
Я очень это запомнила.
А этой весной Дом актера предложил творческий вечер мне. Я долго отказывалась, потом сказала: "При одном условии: все время на сцене буду одна! И никто не выйдет рассказывать, какая я талантливая Потому что если артист пускается в такое плавание, он должен сам показать залу, что он может, что умеет, какая у него энергетика, какие мозги Не сможет - нечего ему творческие вечера устраивать".
Я простояла на сцене одна 3 часа 20 минут.
Было много музыкального материала. А между песнями - масса воспоминаний, историй, наблюдений.
Потом все стали говорить: "Ты должна это сохранить! Это такая странная форма и спектакля, и живого общения. Этого сейчас не хватает". И я поняла, что единственный жанр, который вместит все сразу, - это кабаре.
Мы очень дружили с Гришей Гурвичем Эстраду мне преподавала Людмила Ильинична Тихвинская, которая сама "болела" этой темой. Поэтому я и про Мейерхольда много знала, и про Балиева. И вообще про кабаре как ипостась поиска и театрального хулиганства.
Поскольку я играла в "Сказке" Набокова, мы занимались берлинскими кабаре 1920-х. И современный Берлин - невероятно кабаретный город! Там, недалеко от Бранденбургских ворот, есть кварталы театров, художников, где сама ночная жизнь похожа на гигантский хепенинг в кабаретной структуре. Декорацией кажутся подворотни, обжитые художниками, какие-то немыслимые распахнутые дворы, освещенные окна.
И потрясающее смешение всего! То чудится Амстердам, то Краков. То 1920-е годы: Дитрих, "Голубой Ангел"
Вообще кабаре - невероятное поле для фантазии! Там действительно возможен разговор с публикой.
- О чем вы намерены говорить с публикой этой зимой?
- На премьере я ударилась не в Боба Фосса, а во Владимира Владимировича Маяковского. Даже слишком. Я для себя открыла: наша страна насквозь пропитана этим гениальным человеком. И до сих пор во всех нас дрожит: "Я, ассенизатор и водовоз ушел на фронт из барских садоводств!".
Я в эту сторону и пошла на премьере
Но буду и впредь на каждом спектакле говорить то, о чем думала накануне. О мире, который меня окружает. О Москве, отравленной, стиснутой машинами Меня потрясают сегодняшние коммунисты: я говорила об этом со сцены. Одни из них бреются наголо, другие оставляют ирокезы. Те и другие бьют кого-то ногами по лицу. И что действительно поразило меня и пронзило: у всех у них есть своя мораль
- У вас это легло в такую интермедию к зонгу Брехта.
- Да. Но на премьере, по-моему, не получилось настоящего контрапункта с "Трехгрошовой оперой". Нерв - вещь хорошая, и я рада, что мне удалось его сохранить. Но мне не хватило силенок этот нерв не обнажать. А он должен быть внутри У Брехта ведь всегда есть чувство юмора. И Гитлер его особенно ненавидел именно за это.
А у этого спектакля должно быть не хард-роковое дыхание загнанной лошади, а легкое. Здесь еще нужно быть жонглером и уметь ходить на ходулях! Здесь важны все "мои" персонажи - и Мекки-Нож, и та, кто поет "Весь этот джаз" (я очень трусила, когда бралась за "Кабаре"), и взбалмошная француженка, которая клянет своего "пти-ами", а потом выдыхает из глубины: "Но Но это мой мужчина!".
- Вам очень славно музыканты подпевают: "Мы с тобой, Долли, тут съели пуд соли. Так куда ж ты денешься от нас?". И вы уже не "актриса-контрабас". Скорее банджо
- Я вообще человек не моно, а стерео. Для меня костюмы Маши Даниловой - почти партнеры, а не реквизит. Татьяна Агаева помогла мне совместить актерское начало с музыкальным. Олег Глушков придумал говорящую пластику для спектакля. Музыканты мои - замечательные партнеры! Они на меня дышат, они меня поддерживают. Режиссер Владимир Иванов очень помог в каждой песне найти характер и способ изменения - потому что я ведь меняюсь на глазах зрителя. Не обязательно надевать личину: внутри столько всего намешано, что шляпой, сигаретой, прищуром это можно показать.
Леша Кортнев сделал замечательные тексты. Особенно перевод "Весь этот джаз...": "Мы хотели этой жизни, эта жизнь хотела нас Эта жизнь - разве не шик, разве не блеск, разве не класс, разве не кайф. Очень точно, по-моему. И очень кабаретно.
- После сцены из "Хелло, Долли!" вы сказали, что просите считать это заявкой на роль, которую вам дважды не удалось сыграть. Почему?
- Первый раз мы пытались это сделать с "Квартетом И". Там должен был играть и Леша Кортнев. Он писал песни - вы слышали фрагменты "Хелло, Долли!" в его переводах. Но начали работать на сцене, и я поняла, что выходит не то Хотя мы уже репетировали в Театре эстрады. Хазанов нам всячески помогал. Тот спектакль был остановлен моей волей.
Второй раз пытались начать в театре Вахтангова с Владимиром Ивановым - не получилось по срокам. А сейчас от изобилия мюзиклов в Москве уже оторопь берет. Может быть, и к лучшему, что не сделали
- В США мюзиклы росли из степа, ревю, кабаре. Долго. Как большой бизнес из малого. У нас всплыли киты жанра, "собранные по лицензии", точно малолитражка какого-то автоконцерна. Как вы к этому относитесь?
- Как к попытке сразу впрыгнуть в то, что американской культуре давалось в течение 100 - 150 лет. Это невозможно!
Мне кажется, то, что когда-то сделал Александров с "Веселыми ребятами", - вот это и было русским мюзиклом своей эпохи. Догнать нам пока не удается.
И еще есть тонкая разница Мюзикл в США расцвел в трудные времена: Великая депрессия, помните? Эпоха требовала мужества, но многое зависело от храбрости и сил самого человека. Время было трудное, но все-таки прямое.
А кабаре в России расцветает в смутные времена. Непрямые. Непонятные. Эпоха требует от человека храбрости, но не все от его храбрости зависит.
- Вы чувствуете сейчас связь между кабаре и Смутным временем?
- Да. Да. Конечно Август месяц всегда для России - погранзастава. И вот опять. Но не только поэтому
Сам воздух, которым мы дышим, агрессивен. Вселенский непокой во всем. Человек абсолютно не защищен. Ничем. Никем. Люди впали в период золотого тельца. У нас ведь все сейчас измеряется тем, у кого деньги.
Ушло из языка слово "мастер", вы заметили? Все - звезды! Все стало покупаться и продаваться: уважение, честное слово, желание что-то сформулировать. Ведь теперь даже важнейшие вещи люди формулируют вслух, только если им за это платят.
- Можете ли вы себе представить ситуацию, при которой ваше кабаре станет политическим?
- К сожалению, да. Но я подумаю тогда, пускаться ли в это плавание. Говорить о политике в нашей стране мне совершенно неинтересно. А то, что касается юмора, способов выживания и способов оттянуть людей от невзгод, - интересно. Потому что я тогда понимаю место артиста в рабочем строю.
- Я не об ангажированности. Я о том смысле, в каком было политическим кабаре Брехта. А у нас именно Вертинский, человек нежный до манерности, написал об Октябре 1917-го в Москве, о расстреле юнкеров. Да и назвал песню исчерпывающе: "То, что я должен сказать".
- Честно говоря, "Расстрел юнкеров" сегодня можно повторить слово в слово: "Я не знаю, зачем и кому это нужно? Кто послал их на смерть не дрожащей рукой?.. И никто не додумался просто встать на колени и сказать этим мальчикам, что в бездарной стране. Кажется: это написано сегодня.
Но в бретовщину я не хотела бы уходить. И потом, что значит - "политический"? Таганка не была только политическим театром. Все равно это был театр прежде всего. Тем и был хорош!
Вообще сила умного человека в том, что он спокойно говорит о возмутительных вещах. Вспомните Ромма: как он говорит об обыкновенном фашизме. Прозрачность мысли и покой, с которым он рассуждает, делают фильм по-настоящему страшным. И самое страшное - та легкость, с которой это нарождается, та быстрота, с которой все вырастает. Не дай бог, еще где-нибудь проснется этот вирус
- Есть ли у вас "свои" авторы?
- Идеальный автор - Леша Кортнев. В его песнях есть всегда пульс сегодняшнего дня. Ему можно несколькими словами объяснить, что нужно. И он сам прошел кабаретную школу в Студенческом театре МГУ
Я преклоняюсь перед парой авторов Ким - Дашкевич. Думала о некоторых текстах Юрия Ряшенцева. Мне очень там не хватает Вертинского!
Мы договорились с Леной Камбуровой о встрече в ближайшее время. Лена - одна из тех, кто меня на это сподвигал долгое время. Она однажды услышала, как я где-то напевала французскую песню, и сказала: "Вы должны! Это ваше!".
Мне только одного человека в зале очень не хватало - это Гриши Гурвича. Он бы помог. Он бы многое подсказал.
- Вы будете петь и дальше в новом Центре СТД?
- Я к ним сама попросилась. Мне там нравится. Эта сцена достаточно камерная. Там хорошая аппаратура. У меня уважительное отношение к этому залу: его обживают энергично, но с большим разбором!
- А ведь можно зал на Страстном трансформировать в "настоящее кабаре". С дымом, шерри-бренди, узкими столиками. Вы так соответствуете канону жанра, что чинная театральная рассадка начинает мешать.
- Да мы и хотим попробовать теперь "со столиками". Здесь много дополнительных возможностей игры и контакта с залом.
- А что в кино?
- Сейчас выходит "Прощайте, доктор Фрейд!" - современное толкование "Ревизора". Городничиха, Городничий, двое детей. Бабушка у нас - унтер-офицерская вдова И у всех - дикое количество фрейдистских комплексов. Получилась, по-моему, очень смешная комедия. Умная. И трогательная. Сняла ее молодой режиссер Марина Мигунова.
Я недавно снялась у Евгения Гинзбурга вместе с Любовью Казарновской - будет такой римейк "Без вины виноватых". И не хочу сейчас ничего репетировать в театре: очень много было отдано моноспектаклю.
А дальше буду ждать каких-то серьезных вещей. Я никуда не тороплюсь.
Беседовала Елена ДЬЯКОВА
25.11.2004
www.jrutberg.com
