Сергей Маратович, сегодня многие эксперты, в том числе и Вы, говорят о том, что критерием успешности, процветания государства является, прежде всего, уровень капитализации. Это значит, что если задаваться вопросами обеспечения экономического роста, в первую очередь, следует обращаться к вопросам капитализации российских компаний, которая сейчас крайне низка. Сразу оговоримся, что это не идеальный критерий, но, тем не менее, как бы Вы определили основные причины низкой капитализации в России, как на микро, так и на макроуровне?
Вы правильно сказали, что это не самый совершенный критерий. В развитых странах со сходным уровнем жизни отношение капитализации к ВВП может отличаться в несколько раз. Тем не менее, капитализация показывает некоторый общий уровень институтов, в частности, защиты прав собственности крупных собственников, внешних собственников и внешних кредиторов. Как правило, когда говорят о корпоративном управлении, речь идет о том, как защитить мелких собственников от менеджеров или от произвола крупных собственников (например, именно так понималось корпоративное управление при обсуждении недавних корпоративных скандалов в США). Это действительно нужно делать: если мелких собственников не защищать, то инвестиции будут ограничены, диверсификации рисков не будет, стоимость капитала для компании будет слишком высокой, а капитализация - низкой.
Однако еще важнее защита прав крупных собственников. Как я написал в статье в журнале "Эксперт" год назад, проблемы корпоративного управления, как матрешки, вкладываются одна в другую и, если не защищать крупных акционеров, то мелких защищать бессмысленно, потому что у крупных собственников не будет стимулов заботиться о капитализации и инвестициях. Если задуматься над тем, как должны себя вести крупные (доминирующие, обладающие большинством акций) собственники в России, то окажется, что при том, что их права собственности не защищены, власть в любой момент (как мы сейчас видим) может серьезно подорвать их уверенность в завтрашнем дне. Окажется, что у них совсем другие стимулы: не развивать компанию, не инвестировать в компанию, а выводить капитал за границу. Как демонстрирует пример Березовского и Гусинского, которые живут сейчас на то, что они смогли вывезти из страны: все то, во что они инвестировали внутри страны, у них было экспроприировано. Эта "матрешка" гораздо важнее, чем защита мелких акционеров, потому что, в конце концов, никакое регулирование не может заменить стимулы крупных собственников заботиться о рыночной стоимости компании, о ценности компании и т.д.
Проблема с защитой прав крупных собственников связана с нелегитимностью приватизации (об этом мы говорили в интервью на сайте, я писал об этом в колонке в "Эксперте"). Ключевая проблема российского общества в том, что мы не можем согласовать два ключевых основания успешного развития и роста. С одной стороны, демократические ценности требуют, чтобы стратегию экономического развития определяло большинство населения. С другой стороны, либеральные ценности подразумевают неприкосновенность прав собственности. Нелегитимность приватизации сталкивает эти два условия, не позволяет им сосуществовать, потому что большинство населения (как показывают и опросы двухлетней давности, и сегодняшние опросы) против признания итогов приватизации. По мнению большинства российских граждан, все крупные состояния нажиты нечестным путем, поэтому, как только власть пытается отобрать - для себя или для конкурентов - имущество крупных собственников, население ее поддерживает или, по крайней мере, не протестует. Несмотря на все то хорошее, что г-н Ходорковский сделал для школьников, интеллектуалов, нефтяников и членов их семей, потратив миллионы и даже десятки миллионов долларов на благотворительность, население по-прежнему считает его жуликом, который отобрал нечестно нажитое богатство.
В этом смысле очень важно понять, что капитализация отражает состояние сразу двух институтов. Рыночная капитализация равна цене одной акции, умноженная на количество акций, поэтому капитализация отражает ту ценность, которую представляют для себя акции компании с точки зрения мелкого внешнего акционера. Это величина, которая равна ценности компании (value), умноженная на долю той ценности, которую получит акционер. Если права внешнего акционера защищены, то он получит долю value, пропорциональную его количеству акций. Это корпоративное управление в узком смысле. Но есть и проблема корпоративного управления в широком смысле: сделать так, чтобы эта самая value, порождаемая внутри компании, - была максимальной. Для этого должны быть стимулы к инвестициям, а для того, чтобы были стимулы к инвестициям, нужно защищать не только мелких акционеров, но и крупных. Надо сказать, что иногда защита мелких и крупных акционеров приходит в противоречие из-за проблем, связанных с тем, что мелкие акционеры шантажируют крупных. Когда есть такая проблема, когда крупные акционеры страдают от мелких, то защита интересов крупных акционеров может быть намного более важной, чем защита мелких.
В таком случае, какие действия для существенного, значимого повышения собственной капитализации в нынешних условиях могут предпринять сами компании?
Сами компании уже предпринимают все эти действия и замечательно действуют. Если посмотреть на ЮКОС и Лукойл, то ЮКОС существенно нарастил свою капитализацию, потому что он этого хотел. История лидеров российского фондового рынка проста: нынешние собственники купили относительно небольшой неконтрольный пакет акций (контрольный пакет они получили, "разводнив" пакеты государственных и внешних инвесторов, фактически экспроприировав часть собственности), но как только они получили контрольный пакет, у них появились все стимулы заботиться о капитализации. Затем они добровольным образом начали защищать внешних инвесторов, тем самым улучшая корпоративное управление. Совсем другая ситуация, например, в Лукойле или в Газпроме, где менеджмент не обладает контрольным пакетом, не обладает стимулами защищать мелких акционеров, повышать капитализацию. Если вы владеете 60% пакета и улучшаете корпоративное управление, то ваш выигрыш составляет, грубо говоря, 60%; если вы владеете 10% - то только 10%. Чем больший пакет у вас находится в руках, тем больше у вас стимулов заботиться о капитализации, и это происходит не только в России, но и в остальных странах. Кстати, везде, кроме Америки, концентрация собственности в корпоративном секторе очень высока. Так что стимулы у крупных собственников во многих компаниях есть, и мы наблюдаем позитивные изменения: принимаются кодексы корпоративного управления и корпоративного поведения, растет прозрачность, вводится международная отчетность, раскрывается структура собственности. Другое дело, что тот самый основополагающий критерий успеха находится вне их сферы досягаемости: это то, насколько защищены их собственные права собственности. Пока средний избиратель, средний россиянин не примет это, не поверит в то, что их права собственности должны быть незыблемы, мне кажется, что проблемы корпоративного управления решены быть не могут.
В статье в журнале "Эксперт" Вы в соавторстве с господином Сониным пишете, что имущественное и политическое неравенство играет большую негативную роль в вопросах защиты прав собственности. Вы пишете: "...если богатые оказываются слишком политически сильными, то они изменяют существующие институты таким образом, что ресурсы продолжают перераспределяться в их пользу". То есть, у них нет стимулов лоббировать создание хороших институтов, таких как защита прав собственности, защита конкуренции и т.д. А кто эти богатые и осуществляется ли, по Вашему, такая, практически обратная, схема: люди, обладающие политической властью, так изменяют существующие институты, чтобы ресурсы начали перераспределяться уже в их пользу?
Происходит и то, и другое. Это аргумент, который лежит в основе научной работы Константина Сонина и становится сейчас все более известным и общепринятым, в частности, он также обобщается в работе известных американских экономистов Глэйзера, Шейнкмана и Шлейфера "Несправедливость неравенства" . Возник даже такой термин "institutional subversion", который означает искажение институтов в пользу власть имущих и богатых. Это же происходило и в Юго-Восточной Азии, где концентрация богатства также очень высока. До сих пор некоторые очень богатые люди продолжают строить свою промышленную империю, используя в том числе и этически сомнительные методы. Те, кто уже добился определенного уровня, начинают повышать капитализацию.
Что касается ситуации в общем, то богатые не заинтересованы, например, в банковской реформе, потому что у них есть экспортные доходы, и им не нужен доступ к финансам. Богатые не заинтересованы в эффективной антимонопольной политике, в снятии административных барьеров, потому что это, фактически, создаст ненужную конкуренцию. Богатые не очень заинтересованы в открытии экономики, во вступлении в ВТО, в приходе иностранных банков, иностранных страховых компаний - все это очевидно, и мы видим, что реформы как раз в этих направлениях и не продвигаются. До некоторого времени богатые не были заинтересованы и в административной реформе, но теперь (как мы пишем в статье с г-ном Сониным), видимо, уже и для олигархов произвол чиновников стал невыносимым.
Интересно сопоставить сегодняшнюю ситуацию с тем, что произошло в Америке сто лет назад, где тоже были могущественные олигархи (Рокфеллер, Карнеги и другие). Как случилось, что Америка стала демократической страной с конкурентной экономикой? К власти пришел президент Теодор Рузвельт, который, опираясь на так называемых популистов, создал современную антитрастовую политику и резко снизил роль трастов (и их владельцев) в экономике и политике страны. Тогда и началось бурное развитие американской финансовой системы, как пишут в своей книге Раджан и Зингалес (http://www.nes.ru/~ksonin/refs.htm). В начале века Америка не была сверхдержавой в финансовом отношении - Франция и Англия были гораздо более развиты, чем Америка. Все изменилось, потому что Америке удалось сломать группы интересов, которые противодействовали развитию конкуренции, развитию финансового рынка. К сожалению, пока в России мы не видим, чтобы это происходило. Из-за этого не возникает средний класс, его душат отсутствие судебной системы, отсутствие конкурентной политики, отсутствие банковского сектора.
Мы говорим о "хороших" институтах: защита прав собственности, защита конкуренции и т.д. А на сколько хороши эти институты, что они дают для обозначенного нами выше увеличения капитализации как основной составляющей экономического роста?
Все межстрановые регрессии, о которых так много говорится, на которые так любят ссылаться наши экономисты, показывают, что состояние правовой системы, защита прав собственности, демонополизация положительно влияют на темпы роста. В недавнем обзоре "Что мы узнали о росте за последние 15 лет" один из ведущих исследователей экономического роста Ксавье Сала-и-Мартин пишет, что именно, качество институтов является самым значимым фактором, влияющим на рост, а не размер государства и не структура экономики. Начальные условия тоже важны: чем беднее страна, тем быстрее она растет, однако есть много бедных стран, которые могли бы догнать развитые страны, но не догнали - вся Африка к югу от Сахары представляет собой удручающие примеры отставания вследствие отсутствия институтов.
Понятно, что защита прав собственности резко увеличивает капитализацию, защита прав кредиторов увеличивает объем кредитов в экономике. Вопрос в том, как создать эти институты, откуда их взять, если существуют такие могущественные группы интересов, которые не сильно заинтересованы в некоторых из этих институтов. Олигархи заинтересованы в том, чтобы их права собственности были признаны, но они не заинтересованы в том, чтобы развивался банковский сектор и в том, чтобы была хорошая антимонопольная политика.
В вышеупомянутой статье Вы пишете, что институты должно улучшать общество. А что такое это общество, которое этим будет заниматься, и как конкретно оно должно и будет ли вообще их улучшать?
Это хороший вопрос, но на него очень трудно ответить. Сейчас есть много попыток измерить так называемый социальный или общественный капитал (social capital); часто его пытаются измерить количеством ассоциаций: то есть уровень развития гражданского общества измеряется тем, в скольких вы состоите ассоциациях, партиях, кружках и т.д. Этот показатель очень несовершенен; показано, что он, вообще говоря, коррелирует с ростом, но пока нет удовлетворенности ни им, ни каким бы то ни было другим показателем, измеряющим уровень развития гражданского общества. Даже если бы мы знали, что такое гражданское общество и как оно влияет на институты, это бы нас не спасло, потому что мы не знаем, как заставить людей объединяться в группы и отстаивать свои интересы. В частности, каждый из тех, кто живет в квартирах, знает, как трудно скоординировать усилия жильцов для того, чтобы нанять консьержку или покрасить подъезд. Простейшие вещи (которые скоро предстоит решать всем, когда начнется реформа ЖКХ) показывают, что нам очень трудно организоваться. Видимо, это наследство коммунизма, когда люди привыкли не доверять друг другу. Известный венгерский экономист Янош Корнаи, который недавно написал статью "Честность и доверие в коммунистических странах", говорит, насколько доверие важно для эффективного функционирования рыночной экономики. К сожалению, пока мы не можем сказать, что у нас это доверие существует.
Возникает такая ловушка: для того, чтобы общество влияло на власть, нужны настоящие политические партии, нужны независимые средства массовой информации; все они могут существовать тогда и только тогда, когда есть средний класс - люди, которым есть, что терять, которые достаточно активны, достаточно образованны, чтобы их трудно было обмануть. Средства массовой информации должны существовать за счет доходов на рекламу, следовательно, должен быть массовый платежеспособный потребитель. А политические партии должны обсуждать вопросы, интересующие активных избирателей; поэтому должны быть какие-то активные избиратели, которые могут позволить себе думать не только о куске хлеба, но и о чем-то еще. К сожалению, без среднего класса эти институты не могут возникнуть.
Но без этих институтов очень трудно продвинуть те реформы, которые бы помогли преодолеть неравенство и создать средний класс.
На поставленный вопрос у меня нет хорошего ответа. Наличие природных ресурсов и концентрация богатства затрудняет решение проблемы.
Чтобы построить многопартийную систему, нужно время. Кроме того, есть олигархи, которые знают, что если будет прозрачная политическая система, их права собственности будут подвергнуты сомнению. Например, в России есть одна настоящая политическая партия - коммунисты, и никакой олигарх в страшном сне не хочет увидеть, чтобы они выиграли выборы, потому что коммунисты обещают своим избирателям пересмотреть итоги приватизации. Олигархи знают, что если будут проведены честные выборы, то коммунисты могут получить гораздо больше голосов, чем они получают сейчас. Именно поэтому каждые четыре годы деньги крупного бизнеса устремляются в финансирование партий, на них покупают федеральных политиков для того, чтобы замедлить, смягчить противоречие между демократическими ценностями, правами большинства решать, что делать со страной, и либеральными ценностями. К сожалению, трудно найти другой способ избежать гражданской войны.
Мы снова подошли к вопросам власти. Давайте поговорим о том, какова мотивация власти в отношениях с бизнесом, какую политику выстраивает государство в этих отношениях. Приведу такую аналогию: государственная экономическая политика - это автомобильная шина, а компании, бизнес - земля, та поверхность, по которой эта шина катится. Шина может быть широкой, она может одновременно катиться по ямкам, по возвышениям, а может быть много маленьких шин, каждая из которых - для своей поверхности. Все компании разные: они разные по форме собственности, по концентрации, бывают градообразующие предприятия, есть вообще неформальный сектор. Каждому нужен отдельный подход или можно ограничиться единой для всех политикой, широкой шиной?
Ваша аналогия хорошо перекликается с катком: широкая шина, и то, по чему она проедет, остается совершенно гладким и больше ничем не отличается друг от друга, впрочем, ничего больше и не шевелится. Я думаю, что проблема не в том, что компании разные, а в том, что государство разное. У нас нет единого государства: по-прежнему, как и в ельцинское время, внутри кабинета министров, внутри ветвей власти существуют разные точки зрения, разные интересы и, к сожалению, пока не видно, чтобы даже такой авторитетный человек, как президент Путин, смог бы объединить эти интересы, заставить всех преследовать декларируемые им цели. По-прежнему, мы видим, что министерства преследуют разные цели. Было бы не страшно, если бы они просто имели разные точки зрения и договаривались, добивались компромисса (это было бы плохо, но не ужасно). Ужасно то, что они делают разные вещи. Мы видим это и на примере с ЮКОСом, и на примере со вступлением в ВТО, когда одно министерство декларировало скорейшее вступление в ВТО, а где-то (видимо, в аппарате Правительства) вступление в ВТО было похоронено. Такие вещи регулярно происходят, и трудно ожидать другого, учитывая состояние карьерных перспектив и уровня оплаты государственных чиновников. Государство очень сильно коррумпировано, разрознено, фрагментировано.
Приход президента Путина помог решить многие из этих проблем, начала выстраиваться какая-то разумная вертикаль власти; может не слишком сильная, но, по крайней мере, в решениях чиновников начал преобладать какой-то здравый смысл. Однако, чтобы серьезно изменить эту ситуацию просто приходом конкретных людей, таких людей должно быть много - не один, не пять, а, видимо, десять тысяч. Такого количества мотивированных, честных, разумных, активных людей, которые хотели бы послужить обществу за небольшие деньги, видимо, нет, поэтому нужно создавать экономические, карьерные, политические стимулы для людей, которые могли бы служить в органах власти. Поэтому так важна административная реформа.
Если же говорить о том, какой должна быть государственная экономическая политика, я думаю, что политика должна ориентироваться на людей, а не компанию. Например, если речь идет о поддержке российской автомобильной промышленности, то стоит задуматься над целями такой политики. В конце концов, единственный достойный аргумент заключается в том, что нужно каким-то образом позаботиться о рабочих имеется градообразующего предприятия. Если вы хотите просто закрыть от конкуренции российский внутренний рынок, вы поможете этим людям, но очень дорогой ценой. Вы поможете еще и акционерам этой компании, причем в большей степени, чем людям, которые работают на предприятии, при этом российские потребители понесут огромные издержки за счет того, что цены на машины вырастут. Кроме того, в долгосрочной перспективе стимулы к развитию у собственников и менеджеров АвтоВАЗа могут быть серьезно подорваны. Поэтому нужно заботиться не о компании, а о самих людях. В России есть относительно удачные примеры реструктуризации таких отсталых отраслей: угольная отрасль была совершенно отсталой, но удалось закрыть убыточные шахты, теперь у нас есть более-менее прибыльная отрасль и после реструктуризации не было массовых выступлений шахтеров. То же самое нужно делать с другими компаниями, которые мы считаем социально значимыми, градообразующими; нужно поощрять не компании, а тех людей, которых мы хотим спасти от бедности и которым мы хотим дать новый старт.
Иногда говорят не о градообразующих предприятиях, а о "странообразующих". Иногда говорят, что ЮКОС фактически "странообразующий", от него зависит вопрос обеспечения занятости населения, от его капитализации существенно зависит ВВП. ЮКОС не один такой, есть Газпром. Было время, когда от Газпрома требовали расплатиться по всем налоговым долгам наравне с остальными предприятиями, без каких-либо преференций. Это тоже к вопросу о шинах. Какова Ваша позиция?
Есть некоторая правота в словах директоров крупных предприятий, особенно когда речь идет об экспортных предприятиях, когда они говорят о необходимости в особом к ним подходе. Дело в том, что правила игры на глобальном рынке, мягко скажем, не очень честные, особенно для больших предприятий.
Существует масса практически непреодолимых проблем, чтобы завоевать, скажем, американский рынок самолетов. К счастью, наши нефтяные и газовые компании поставляют товары, в которых нуждаются политически сильные страны; но, в любом случае, та самая нечестная конкуренция на глобальном рынке часто побуждает правительства, в том числе российское, поддерживать своих игроков в том, чтобы отвоевать долю рынка у других стран. В этом смысле особое отношение не так страшно. Страшно то, что те самые "странообразующие" компании - это, видимо, не те компании, за которыми долгосрочное будущее. Вы говорите про занятость - на самом деле, в этих компаниях занято не так много людей. В топливно-энергетическом комплексе занято 2 млн. человек. В компании ЮКОС занято около 100 тыс. человек и, насколько я понимаю, в долгосрочной перспективе будет занято еще меньше.
Проблема заключается в том, что определить компании, за которыми будущее, невозможно в принципе. Специфика нынешнего этапа развития глобальной экономики такова, что трудно угадать, что именно будет перспективной отраслью завтра. В отличие от индустриальной экономики, где известно, что начинать надо с сельского хозяйства, затем переходить на текстильную промышленность, потом - сборка автомобилей, сталь, суда, электроника, - это цепочка, через которую прошли, например, страны Юго-Восточной Азии и через которую прошел Советский Союз. Это понятно. Сейчас это не работает, нужны совершенно новые ниши, и правительству угадать, что именно нужно делать, очень трудно. Поэтому нужно как можно скорее создать среду, в которой любые новые идеи имели бы шанс на рост и выживание. Американская экономика сильна как раз тем, что эта среда существует. Конкурентный рынок и развитая финансовая система дают возможность реализовать и продать свою идею; существуют стимулы придумать какой-то новый продукт, выйти с новой услугой на рынок. Несмотря на весь коллапс рынка акций высокотехнологичных компаний, все равно ясно, что американская экономика исключительно жизнеспособна. Конкуренция на рынке товаров и услуг дает возможность войти на рынок с новой идей, продуктом или услугой. Финансовый рынок достаточно конкурентен для того, чтобы любую многообещающую идею можно было профинансировать. Рынок человеческого капитала достаточно развит для того, чтоб обеспечить высокую мобильность человеческого капитала, система образования все время предлагает новые и новые продукты, так что можно переориентироваться с одного вида деятельности на другой, если другой вид деятельности принесет вам большие доходы. В этом смысле все работает, как написано в учебниках; там тоже есть проблемы, но, тем не менее, эта среда есть, и американское правительство не старается угадывать приоритеты промышленной политики, а развивает экономические институты.
Хороший пример - это стандарты мобильной связи: многие люди считают, что европейские правительства сделали все правильно, договорившись и выбрав стандарт GSM; теперь есть единый стандарт на всей территории Европы. Американское правительство пошло по другому пути: не принимало никаких стандартов, а разрешило цвести всем цветам. Сейчас видно, что этот подход может быть оправдан в долгосрочной перспективе. Несмотря на огромные издержки от масштаба в этом бизнесе, все равно можно попробовать устроить конкуренцию идей, конкуренцию стандартов; в такой большой экономике, как Америка, это может быть более выгодно и разумно, чем навязывать единый стандарт, даже в краткосрочной перспективе. Можно посмотреть и на Японию: часто предполагается, что японские бюрократы всегда делали правильные решения о том, какой продукт и какой рынок поддержать. На самом деле, ошибок было примерно столько, сколько и успехов, просто о них меньше известно. Можно себе представить, что российское правительство будет еще менее удачливым, чем японское, выбирая приоритеты, поэтому я был бы против того, чтобы оно "назначало победителя".
Это очень важная тема: интересы бизнеса, власти и общества. Каково Ваше мнение об интересах бизнеса, особенно крупного бизнеса, в вопросе структуры экономики - они пересекаются с интересами власти? Ее основные интересы - поддержка занятости, возможно, выравнивание структурных диспропорций; а крупный бизнес у нас сосредоточен, в основном, в сырьевых отраслях. Насколько ему интересно заниматься обрабатывающей промышленностью, должна ли власть в данном случае вмешиваться?
На словах крупный бизнес понимает то, о чем мы говорим, понимает, что будущее за другими отраслями и думает, как "выйти в отставку", начать какой-то другой бизнес, вложиться в другие отрасли. На деле это происходит очень медленно, особенно пока цены на нефть достаточно высоки. Крупный бизнес живет очень хорошо и не предпринимает каких-то сверхактивных действий. Что касается интересов власти - трудно понять, что это такое: есть много разных министерств, чиновников, и не совсем понятно, чьи интересы долгосрочные, а чьи - нет. Мы говорим о вещах, которые выходят за рамки двух президентских сроков. Реформы, которые проводятся сейчас, в полной мере дадут отдачу только через четыре-пять лет, а некоторые из них и того позже. Не понятно, кто во власти заинтересован в этих мерах: де-факто - Президент и, может быть, Министерство экономического развития. Выдающийся пример - Центр стратегических разработок (также известный как "Центр Грефа"), который пытался договориться с разными слоями общества, власти, бизнеса. Он пытался понять, в чем же долгосрочные интересы этих групп, как лучше финансировать социальную сферу, как учесть все интересы с тем, чтобы никто не пострадал, и чтобы прирост ВВП, который образуется из улучшения правил игры, был бы справедливо распределен. Я бы не взялся утверждать, что я понимаю, в чем состоят интересы власти, и как она действует. Пока создается ощущение, что из-за того, что она сильно раздроблена и фрагментирована, она не действует никак (что, быть может, и не так плохо). Для некоторых реформ, конечно, нужны срочные изменения, и это промедление очень нежелательно. Я думаю, что все эти проблемы понимают, но не у всех хватает долгосрочного горизонта. Думаю, что он появится, когда упадут цены на нефть, как это, собственно, и было с Центром стратегических разработок, который возник в ответ на дефолт и кризис.
Часто говорят о чеболизации Российской экономики, но можно ли наши ИБГ (интегрированные бизнес-группы) назвать чеболями? Корейские чеболи - это объединения разных сфер деятельности, ко всему прочему активно взаимодействующие с государством в вопросах направления развития, поддержки той же занятости и пр. А как с таким диалогом обстоит дело в российских ИБГ?
Очень большое сходство: например, группа "Базовый элемент" присутствует во всех отраслях: и Роспечать, и экспресс-почта, и Ингосстрах, и ГАЗ, и автобусы, и алюминий, и лесная промышленность. Диалог с властью у этой группы налажен хорошо, как и в других компаниях, в том числе нефтяных. Я думаю, что все компании понимают, что даже на их профильных и эффективных по западным меркам производствах нужно сократить занятость вдвое или втрое. Но они этого пока не делают, потому что знают, что это приведет к социальному взрыву. Они это делают либо постепенно, либо пытаются создать инфраструктуры развития малого бизнеса. Например, ЮКОС выделил фонду "Евразия" $1 млн. для развития малого бизнеса в своих городах. Такой диалог, конечно, идет.
Концентрация собственности в России, очевидно, высока. Кроме того, она неизбежно увеличится, потому что предстоит приватизация естественных монополий: РАО ЕЭС, может быть, Газпром; МПС, видимо, в большей степени останется в собственности государства. Посмотрим, кто купит эти куски естественных монополий. Естественно, что иностранцев пока не очень жалуют: пример с приватизацией Славнефти это показал. Откладывание вступления в ВТО тоже очень показательно (вступление в ВТО - важный сигнал для прихода иностранных инвесторов). Средний класс отсутствует, но даже если бы он был, занять денег для того, чтобы купить на аукционе долю в естественной монополии, просто невозможно. Поэтому эти куски естественных монополий достанутся опять тем же самым группам и, следовательно, концентрация собственности вырастет еще больше.
А насколько необходимы такие чеболи в России? Существуют же и другие модели, с большим количеством конкурирующих компаний. Как же конкуренция, или она не нужна для экономического роста в данной конкретной ситуации?
Эти группы - ответ на несовершенство среды: во-первых, на само отсутствие конкуренции, во-вторых, на огромное вмешательство (в основном неформальное), административное давление государства. Малому предпринимателю гораздо труднее бороться с государством, чем крупной фирме, тем более в отсутствие эффективной системы правоприменения. Отсутствие банковского сектора также способствует созданию больших групп - чем больше фирма, тем меньше у нее проблем с финансами, с обеспечением бесперебойного финансирования проектов.
Если бы у нас были хорошие рыночные институты, то, возможно, возникали бы мелкие и средние фирмы, которые бы на равных конкурировали с большими. Не секрет, что большой фирмой очень трудно управлять, очень трудно сделать так, чтобы все ваши подчиненные работали как на себя. В конце концов, являясь собственником, Вы можете работать 20 часов в день, но зарабатывать сотни миллионов в год; а Ваш подчиненный в этих условиях задумается, почему он должен хорошо работать даже шестнадцать часов, если зарабатывает сотни тысяч. Большие системы теряют управляемость, поэтому такая децентрализация, создание небольших фирм необходимо для эффективного развития. Многие малые фирмы могут обогнать большие фирмы, но для этого нужно, чтобы они знали, что правила игры равны для всех, независимо от размера. Судебная система должна быть справедливой, антимонопольная политика должна быть эффективной, должен быть доступ к финансам. Это очень трудно осуществить. Если этого не делать, то ИБГ являются оптимальным ответом. Но лучше, конечно, это сделать: создать соответствующие условия для эффективного функционирования разных, в том числе средних и малых компаний.
28 июля 2003
http://www.opec.ru/point_doc.asp?d_no=40874
