Вечером, отправляясь с ним в Питер на его концерт, я увидел другого человека - обычного, каким его все и знают. В тот же Питер с разницей в пять минут отбывали его жена и дочь - Наталья Тенякова и Дарья Юрская, у которых там гастроли с труппой МХТ. Красивая Даша везла с собой почти трехлетнего сына, который впервые в жизни ехал в поезде. Юрского с внуком на руках снимал фотограф Бурлак. На фотовспышки набежала толпа пассажиров. "Ой, можно я тоже с вами?" Вскоре щелкали "мыльницами" человек шесть любителей, жены и дочери которых облепили Юрского. От всенародного узнавания его не спасла даже шапка с ушами. Он не прятался и не капризничал, излучал доброжелательность. Потом проводил своих, уселся в купе с аккомпаниатором, пригласил меня, разлил по пятьдесят грамм водки - "С отбытием!" - и все это время я думал: вот же он, Юрский. Нормальный человек, слава тебе Господи, каким был всегда. Даже предстоящее семидесятилетие его не испортило. Почему же я весь этот день после "Вечернего звона" думал о нем с неприязнью, почти со страхом? Этой постановкой он наступил на какую-то очень больную мозоль - и не только мне.
"Не связывайся со Сталиным"
- Ладно, поехали. Мы уже разговариваем или еще неформальное общение?
- Да какая разница. Я потом самое интересное запишу и вам покажу.
- Нет, так нечестно. Я хочу немного водки выпить и просто поговорить перед сном, а так мне придется каждое слово взвешивать. Это же серьезные вещи, вы что! Мне столько пришлось говорить в последнее время, я начинаю повторяться и сам на себя злюсь. И такие вопросы задают трудные НТВ сказало, что разговор будет простой и короткий. Предупреждаю в ответ: я усталый, график бешеный, я физически еле справляюсь могу сказать глупость. "Ладно, все будет просто". И спрашивают: а правда ли, что вы в последнее время сдвинулись в сторону русофильства? Ничего себе, думаю. Нет, отвечаю, я в эту сторону не сдвинулся, просто мне многое не нравится Пришлось долго объяснять - я уж теперь думаю: не сказал ли чего лишнего? Начинаешь себе казаться ретроградом. Вот я вам тоже чего-нибудь скажу, а вы подумаете бог знает что.
- Подумаю, обязательно. Мне после этого вашего "Звона" серьезно кажется, что вы с огнем играете.
- Это именно та реакция, которой я добиваюсь. Думаете, я не вижу этой опасности? Когда я связался с этим материалом, мне семья и большинство друзей говорили: не надо. Только Даша сказала: попробуй, это может быть интересно Была пьеса Иона Друцэ, тогда очень сильно отличающаяся от окончательного варианта. Но увлекательная - смелостью подхода к теме.
- У Зорина вышел роман "Юпитер" - как актер, игравший Сталина, оправдал его для себя и свихнулся.
- Читал. Правда, там герой прибегает к технике внутреннего монолога, чтобы объяснить себе Сталина - этак по Станиславскому. Я к внутреннему монологу отношусь скептически, при всем почтении к Системе: наивно это как-то, да? Но насчет оправдания - что же, есть такой риск. Если я за десять лет работы в спектакле "Фома Опискин" по "Селу Степанчикову" почти оправдал для себя такое существо, как Фома, черты которого, между прочим, есть во многих из нас, - он стал мне казаться приличным человеком, почти жертвой, - значит, рано или поздно я могу и этого понять.
- Да вы просто наслаждаетесь! Он у вас три часа убедительно, изобретательно и обаятельно издевается над людьми. Я убежден - он именно такой и был. И вы, как актер, ловите фантастический кайф, это и залу понятно - люди хихикают, и я смеялся. А над чем, если вдуматься?
- Почитайте мемуары людей, близко его знавших. Там одно из самых частых слов применительно к нему - обаяние. Это уже потом, в сороковые, получился законченный монстр, каким я его показываю во втором действии. Он был остроумен, его реплики цитировались окружением Легко сопротивляться тирану, когда он чудовище. Я хочу, чтобы вы ему сопротивлялись, когда он очарователен. И не только он в этой истории наслаждается. Челядь - тоже. Она в него влюблена. Влюблена даже девушка-певица, которую он пытается соблазнить - и которая умудряется выстоять.
- Вас подталкивали к этой работе политические обстоятельства - или это театральный эксперимент?
- Не политические, скорее психологические. Мне интересно понять, каков должен быть внутренний резерв, откуда берутся силы, чтобы сопротивляться массовому гипнозу. Особенно когда гипнотизер не так стар, жесток и противен, каким он стал к концу 40-х, а когда он мил и почти человечен, может пошутить, величием прельстить Мне кажется, те же соображения заставляли Сокурова снимать его трилогию - Гитлер, Ленин, Хирохито. "Молох" мне понравился: да, патология, но он и показывает, сколь соблазнительна патология. А "Тельца" - про Ленина - смотреть пока не стал, опасаясь разочарования. Там он себе задачу несколько облегчает: Ленин умирающий, в стадии распада личности. Но умирают и распадаются все более или менее одинаково - будь он гуманист и душа общества, его старость вряд ли выглядела бы привлекательнее. Мне интересен другой Ленин - в начале распада, на переломе. Году в 19-м, когда революция начала превращаться из утопии в казарму. Меня крайне интересует психологически этот период в русской истории - канун революции и первые ее годы. Фантастический всплеск, реализация великолепной утопии - и превращение ее во зло.
"О Питере, о Родине, о бывшем Ленинграде"
- А я вообще убежден, что 17-й год был благом для России.
- Какая откровенность! С вами становится страшно разговаривать. Это был огромный замысел, который по разным причинам не осуществился. Но жить в 1919-м в Петрограде было тошно. А в Республике ШКИД, в начале 20-х, было замечательно. Я не просто так играл Викниксора. Я его хорошо понимаю. Он был искренне убежден, что у него в коммуне воспитываются люди будущего. И вера эта плодотворнее, чем обывательский скепсис. Русская революция была болевой точкой именно российского развития, логическим продолжением всей нашей культуры и истории. А то, что сейчас - это что-то совсем чужое. Впрочем, национальное своеобразие утрачено теперь почти всеми: я недавно был в Израиле - то же самое. Плюс такое же полное неверие в любую утопию.
- Вот мы едем сейчас в Питер, где вы играли в товстоноговском БДТ и были любимцем города. Вы его не разлюбили?
- На сцену БДТ я несколько раз вернулся, сыграл там "Провокацию", "Железный класс", сейчас очень хочу показать "Вечерний звон". Что касается самого города Разлюбить его - не в моей власти, чужим он мне никогда не станет, но по части искусства кино, например, как-то странно вышло. "Ленфильм" и Петербург монополизировали теперь уголовный детектив - то, чем раньше занималась Одесса, ее киностудия. Неожиданная рокировка. Все-таки "Ленфильм" - это Хейфец, Козинцев, Герман, это интеллектуально будоражащее кино...
- Мне кажется, у всех русских, простите за выражение, брендов сейчас два пути: либо превратиться в памятники себе, то есть застыть, либо обновиться, то есть опошлиться. И неизвестно, какой вариант хуже.
- Слава Богу, есть третий путь - осуществляемый, например, Львом Додиным. Его чеховские спектакли - "Дядя Ваня" прежде всего - это настоящее, традиционное и вместе с тем новое
- И из Додина сделали икону. Экспонат для европейцев.
- Ничего подобного! У Додина есть неудачи. Но "Дядя Ваня" - блистательная его победа. Не надо бояться, что есть человек, у которого получается. Радоваться надо. Ему, Фоменко, некоторым вещам Райкина Есть Сергей Женовач. Есть Юрий Бутусов - и московские, и петербургские его постановки. В кино работают такие разные Сокуров и Бортко... Все это восхитительно, особенно если учитывать контекст - когда в большинстве российских репертуарных театров половину репертуара составляет "бульвар", а вторую половину - ловкая спекулятивная чернуха. Лучшее определение режиссуры дал такой, если знаете, Ингмар Бергман.
- Да, слыхал
- Вот он сказал: режиссура - это просто. Надо в каждый данный момент поставить актера в такую точку, где его лучше всего видно и слышно. Это шутка, но очень мудрая. В современном спектакле я почти не вижу грамотной мизансцены. Четкой и изящной, чтобы глаз радовался. Люди элементарно не умеют актеров развести по сцене. Давайте здесь у нас будет стоять бюст - Гомера? Вольтера? Неважно! И все будут тыкать в него пальцами, и это будет сценическое решение Зато придумаем концепцию. О чем говорить при таком забвении ремесла?
Не пишите поверх икон
- А вам нравится то, что происходит с московскими репертуарными театрами?
- В принципе можно перенести честный "бульвар". Он по крайней мере ни на что не претендует. Но есть и вторая половина репертуара - так сказать, иконоборческая. Берется классическая пьеса - русская или иностранная, Островский или Мольер, - и поверх этой иконы пишется карикатура. Для чего? Для самоутверждения? Для того чтобы низвести классику до уровня измельчавшего времени? Русский вклад в мировую культуру - несколько конкретных вещей, признанных повсюду. Литература девятнадцатого века. Балет. Религиозная философия. И русский реалистический театр. Этот театр и следует сохранять любой ценой - в том виде, в каком он стал мировой классикой. То, что делается сегодня - это охотничьи сезоны в заповедниках, для нуворишей.
- Мне в этой связи очень интересен ваш взгляд на Гришковца.
- Взгляд положительный. Гришковец - да, он предлагает выход из тупика. Но это выход не для всех, он довольно эгоистический, в хорошем смысле слова. Годится для него одного. Более общий путь, как мне кажется, - театральная провокация, психологическая драма с парадоксальным, абсурдистским ходом Здесь может возникнуть неожиданный контакт с залом Тут есть серьезные возможности.
- Да в семидесятые годы к этому и подошло вплотную!
- Да, в семидесятые было много интересного.
- И поумнее все как-то было, чем сегодня.
- Опять мы с вами говорим крамольные вещи. Но вот драматург Вацетис - знаете такого? - у него в новой пьесе, еще не поставленной, как раз содержатся размышления о том, что вместо прорыва мы получили серьезную, полновесную деградацию.
- Все ведь знают, что Вацетис - это вы.
- Вот интересно, а я не знаю. В его пьесах - столько неожиданностей для меня самого Никогда бы на себя не подумал. Как и никогда не предположил бы, что семидесятые годы с их невыносимой тухлостью когда-нибудь покажутся мне более достойным временем, чем нынешние. В семидесятые, беря у меня интервью, молодой журналист мог сказать: "Это у нас, конечно, не пройдет, но я как-нибудь протащу". А сегодня просто заявляет: "Нет, это нашего главного не заинтересует". Не знаю, на какую аудиторию рассчитывают ваши коллеги, но их не интересует почти ничего. И главное - в отличие от ребят семидесятых, у них отсутствует навык гражданского сопротивления. Тогда это входило в набор непременных добродетелей. А сегодня слушаться начальства считается хорошим тоном, чуть ли не проявлением особой - корпоративной - морали
(Юрский при чтении верстки: "Вообще-то последние две фразы - это ваши мысли. Но оставьте, согласен").
- Вы так всегда любили русскую интеллигенцию. Почему она позволила все это сделать с собой? Куда она, собственно, делась?
- Не знаю. Я не хочу надувать щеки: получается, раз я даю интервью - стало быть, знаю ответы. Да не знаю я почти ничего, иначе ни писать, ни играть не было бы смысла. Это мой способ понимать. Раньше в любой город приезжаешь - что там Москва и Ленинград, я объездил всю Россию с концертами! - видишь в зале интеллигентные лица. Это называлось "прослойка". Слово не нравилось интеллигентам, им казалось унизительным кого-то прослаивать. А по-моему, хорошее слово. Графически рельефное. Так и видно эти два массива - пролетариат и крестьянство, а между ними как бы...
- ...крем в торте.
- Теперь этой прослойки нет, есть неопределенный серый монолит. А ведь и в самое глухое время, в каком-нибудь 1905-м, в сельской глуши был земский врач, читавший Чехова. И шукшинский герой - "Психопат" - в глухой деревне зачитывается Толстым и еще настырно его пропагандирует! Кого читает нынешний врач, если у него остаются на это силы? Ленин мог сколько угодно обзывать интеллигенцию "не мозгом нации, а - помните? Но сам он был из этой среды и в душе отлично понимал, что она неистребима. Никакие репрессии с ней ничего не сделали. Стоило уцелеть в таком веке, чтобы в начале следующего вдруг деться неизвестно куда?!
Правильно жить скучно
- Относительно нынешнего состояния страны у нас нет ни расхождений, ни иллюзий. Так, может, сейчас, как в 17-м, был бы благотворен некий большой бенц? Опять утопия, опять подъем.
- Опять кровь, опять хаос.
- Но когда все горит, кое-что имеет шанс уцелеть. А когда все гниет, ничего не остается.
- Могу возразить: когда все горит, шансы уцелеть проблематичны. А когда гниет, это гниение может еще растянуться на столетие. Людей жалко.
- А что их жизнь может прийтись на годы серятины и безличья - не жалко? Что еще одно поколение утонет в безвременье?
- Безвременье - отвратительное время. Но это время для того, чтобы заниматься собой. Читать, писать, думать. В 70-е было очень плохо. Не идеализируйте их, вы тогда все-таки по-настоящему не жили. Но тогда что-то копилось. И если нам опять сужден опыт безвременья - надо копить. Мысли, тексты, опыт...
- Мне попалась в Интернете ваша пародия на современную искусствоведческую статью, злобная и смешная. Такой отчет с кинофестиваля, по преимуществу финансовый.
- А! Это уже и в Сети есть? Это действительно пародия, из новой книжки "Все включено". Туда действительно все включено - любые жанры, от пародий до стихов.
- Не жалуете вы нашего брата, судя по этому отрывку.
- Да почему! Это ведь пародия на иностранную журналистику, ну и отчасти на отечественный гламур Я светскую прессу и в западном-то варианте не люблю. Но когда читаешь в нашем - получается вовсе невероятная пошлость. Как, впрочем, в любых отечественных попытках следовать мировым модам. Смотришь на швейцарца - вроде нормально. Переводишь взгляд на соотечественника, следующего тому же стандарту, - ужас.
- Вы сами жалуетесь на нагрузки, а устроили себе под семидесятилетие бешеный концертный график. Может, стоило отдохнуть по такому случаю?
- Зачем? Зачем вообще придавать этому случаю особое значение? Начнешь думать про цифру - что хорошего?
- Мне все время стыдно, что я у вас отгрызаю время от сна. Ночь же.
- Нормально, хотя я не ночной человек. Я одно время сидел на диете по совету Волкова. Есть можно почти все, только не ночью. Сбросил пятнадцать килограммов, понял, что я это могу, - и опять набрал. Правильно жить нетрудно, только скучно.
- Еду я сейчас с вами в поезде - и так мне легко вообразить, как вы достаете с багажной полки чемодан с миллионом
- А, Бендер! "Поезд подходил к Черноморску!" Нет, даже и чемодана нет.
- А не кажется вам, что в "Теленке" - по крайней мере, в киноверсии - есть натяжка? Что Зося Синицкая не могла предпочесть такому, как вы, такого, как этот ее инженер?
- Могла. Ее покорил бы Бендер, какой там в начале, в шарфе. Молодой, азартный, жаждущий миллиона. А такой, у которого миллион уже есть потухший человек, добившийся всего и не ставший счастливее Тут предпочтительны как раз шансы инженера, он-то еще и хочет, и верит.
Две половинки жизни
- Помню ваш прозаический фрагмент о том, как вы впервые уходите утром от любимой, от будущей жены, надо полагать, и она смотрит вам вслед с балкона, в белом халате
- Ничего себе прозаический фрагмент! Это стихотворение. О том, что я, может быть, многим грешен, но одного утра не забуду никогда. То есть не грешу хотя бы забвением.
- Ну, жанр ведь не главное? Помню ощущение счастья, совершенно огромного
- Да, было.
- И как вы умудрились так долго прожить в этом браке, идиллическом, глядя со стороны?
- Долго. Полжизни. Тридцать пять лет. Наташа меня младше на десять лет - ей было 25. У обоих были семьи. Но я возражаю против определения "идиллический". В нем есть что-то умилительное и одновременно пренебрежительное. Идиллий не было, мы не старосветские помещики. Но и сожаления о том, что мы вместе, не было ни разу. Почему? Не знаю. Если начать разбираться, почему мы до сих пор вместе, - можно всю ночь проговорить. Может, от лени?
- Не верю.
- Да нет, конечно Ну, в самом общем виде - Наташа в одной игре со мной. Нет, это не такая жена, которая повторяет с утра до вечера: "Ты самый лучший, они все дураки, не обращай внимания Это было бы унизительно и глупо. Она может вообще ничего не говорить. Просто с ней я могу обходиться без отзыва. Я ведь часто сталкиваюсь либо с непониманием, либо с молчанием. Непрошибаемая глухота. Это не драма, я даже склонен думать, что это норма. И в театре, и в литературе. Ни "Нули", ни "Провокация", ни "Вечерний звон" не были по-настоящему поняты, и книги мои точно так же, кажется, падают в пустоту. Но поскольку рядом Наташа - я уже не в пустоте. Так что она - мое спасение. Вот и все.
Дмитрий Быков
03.04.2006
http://www.peoples.ru
