Можно, таким образом, выделить, как минимум, 3 основных группы стран, по отношению к которым проводится достаточно дифференцированная политика «силового принуждения» западной коалиции в «переходный период», которую можно разделить по использованию средств силового принуждения, которые изначально предназначены для нарушения стратегической стабильности в мире:
Первая группа – союзники и партнеры США, входящие в их широкую военно-политическую коалицию, в отношении которых активно применяются политико-дипломатические, экономические и информационные средства силового принуждения, которые отнюдь не гарантируют эти страны от использования в случае необходимости со стороны США мер и средств военного силового принуждения. Так, в отношении Германии показательны меры политического и финансово-экономического силового давления с целью заставить отказаться от продолжения реализации газопровода «Северный поток-2», но не известны возможные меры военного давления, которые могут использовать США, например, в соответствии с секретными договоренностями или даже без оных, – просто потому, что на территории Германии размещены военные базы, которые не подконтрольны национальному правительству (как это было в Турции).
Потенциал этих стран огромен и фактически превышает половину мирового экономического, военно-промышленного и финансового потенциала[1]. В этой вязи уместно напомнить опыт формирования западных военно-политических коалиций наполеоновской Францией и гитлеровской Германией, которые использовали против России не только ресурсы западноевропейских стран, но и славянских государств. В частности, Германия в полной мере использовала ресурсы оккупированной Чехословакии. Протектор Богемии и Моравии Рейнхард Гейдрих так объяснял подчиненным свою политику: «Мне нужно здесь спокойствие, чтобы чешский рабочий полностью включился в немецкие военные усилия, чтобы не снижались объемы поставок и чтобы здешняя индустрия вооружений развивалась». А вот как виделись чехи Гитлеру: «Чехи олицетворяют собой рабскую покорность. Чехов можно сделать фанатичными сторонниками рейха, если, учитывая, что они любители поесть, дать им двойной паек. Тогда они сочтут своим моральным долгом трудиться на военных заводах вдвое больше».
По некоторым оценкам, в рядах вермахта воевало более полумиллиона чехов и словаков, а в советский плен угодило 70 тыс. этих «защитников Европы» от большевизма. После того как 23 июня 1941 года Словакия объявила войну СССР, 26 июня на Восточный фронт был отправлен Словацкий экспедиционный корпус численностью 45 тыс. солдат. Из них была сформирована дивизия СС «Валленштейн», названная так в честь полководца, главнокомандующего армией императора Священной Римской империи Фердинанда II. Корпус в составе двух пехотных дивизий, вооруженных в основном чешским оружием, был включен в состав группы армий «Юг». Одна из этих дивизий («Быстрая») была моторизованной[2]. Всего же было обеспечено чехословацкой бронетехникой более 4 танковых дивизий, несколько артиллерийских, автомобильных и авиационных соединений.
Вторая группа – страны, не водящие в коалицию, по отношению к которым США используют откровенно силовые меры принуждения, не останавливаясь в том числе и перед военными угрозами и действиями. В реальности, однако, в отношении этих государств вполне хватает политико-дипломатических и информационно-когнитивных средств давления из-за их неспособности оказать активное противодействие политике силового принуждения. В тех же случаях, когда таких средств оказывается недостаточно, США прибегают к прямым военным интервенциям. Примеров – более, чем достаточно, в т. ч. и не всегда для США удачных.
Прямые военные интервенции или угроза их применения, – не всегда эффективны. Так, весьма спорные последствия силовые инструменты давления имели для политики Ирана, КНДР, Кубы и целого ряда других стран, включая Венесуэлу.
Третья группа государств, – государства, пытающиеся публично или имплицитно противодействовать политике США. По отношению к этим странам не только допускаются, но и предполагается применение военно-силовых средств, включая и ОМУ. Более того, готовность использовать военную силу демонстрируется открыто. В том числе и для обеспечения более эффективного применения экономических и информационных средств[3]. Проблема, однако, в том, что политические и военные риски, которые могут стать следствием такой политики, всегда и неизбежно высоки: прямая агрессия, даже если она изначально и удачно осуществлена (как в Гренаде, Ираке или Афганистане) должна закончиться политическими решениями, которые далеко не всегда гарантированы применением военной силы[4].
Таким образом, можно сделать несколько выводов относительно особенностей использования военной силы в «переходный период» до 2035 года в результате развития конкретного варианта сценария ВПО, который рассматривается в нашем случае в качестве наиболее вероятного:
1. Военная сила не является универсальным средством политики, которое пригодно для любых политических целей. Она может быть как частью силовой политики, так и средством политико-психологического давления, так и самостоятельным военным средством достижения политических целей.
2. Военная сила является составной частью политики «силового принуждения» и обеспечивает эффективность применения не военных инструментов политики. Иначе говоря, не военные инструменты насилия работают лучше (а иногда просто работают) только когда за ними стоит военная сила.
3. Военная сила не может решить конечных политических задач в современных условиях. Она требует закрепления результатов, как показал опыт Афганистана, Ирака, Сирии, в смене политического режима и политической правящей элиты
4. Военная сила несёт неизбежные политические, военные и иные риски и издержки, которые превращают её объективно в наиболее рискованный силовой инструмент политики.
Наконец, главный вывод, который следует из этих рассуждений, тот, что в конечном счёте более эффективными и результативными, а также менее рискованными, являются не военные меры силового воздействия, среди которых исключительно важную роль в «переходный период» стали выполнять информационно-когнитивные средства, которые представляют собой самый широкий спектр информационных, образовательных, культурных и иных средств и лиц, институтов и организаций, направленных на формирование необходимых систем ценностей, принципов, норм и правил[5].
Но не только. Информационно-когнитивные средства влияния меняют политическую, социальную и даже правовую основы общества, превращая их в удобный для противника субъект или актор, как правило, не способный сохранить свой суверенитет и идентичность. Так, разрушение православия на Украине, запрет на использование русского языка, ограничения в культурно-просветительской деятельности, образовании, традициях (включая семейные уклады) означает трансформацию общества, нации и государства в подчиненный внешнему влиянию актор.
Используя терминологию ХХ века, можно говорить о том, что это идеологические и воспитательные средства, формирующие у нации определенную социально-политическую и культурно-историческую идентификацию. Во внешней политике эти универсальные средства имеют стратегическое значение, ибо они предназначены:
– для достижения конечных политических целей (смены правящих элит, их принуждению), разрушению суверенитета и идентичности;
– являющиеся универсальными по отношению к любой группе государств;
– несущие минимальные политические и военные риски и экономические издержки.
При этом важно подчеркнуть, что не зависимо от того, в какую группу входит тот или иной субъект МО или иной актор, а также какие силовые средства используются, против него изначально планируется использование всех возможностей и способов (включая военные) в единой системе политики силового принуждения, но приоритет будет всегда отдаваться информационно-когнитивным средствам влияния.
__________________________________________
[1] Подберёзкин А.И. Современная военно-промышленная политика в условиях четвертой промышленной революции. В кн.: Промышленная политика: монография / коллектив авт. под рук. А.С. Булатова. М.: КНОРУС, 2020, с. 153.
[2] Шехтман Г. Против кого воевали чехи и словаки? // Независимая газета, 22.05.2020 / nvo.ng.ru/history/2020-05–20.
[3] Подберёзкин А.И., Подберёзкина О.А. Политика санкций как часть политики «силового принуждения» // Обозреватель, 2018, № 11, сс. 7–9, а также: Обозреватель, 2018, № 12, сс. 8–28.
[4] Стратегическое сдерживание: новый тренд и выбор российской политики: монография / А.И. Подберёзкин, М.В. Александров, К.П. Боришполец и др. М.: МГИМО-Университет, 2019. 656 с.
[5] См. подробнее: Подберёзкин А.И., Родионов О.Е. Человеческий капитал и национальная безопасность. М.: Прометей, 2020, 610 с.
