Валерий Яковлевич ЛЕВЕНТАЛЬ, народный художник СССР, главный художник Большого театра в 1988-1995 годах, оформивший многие знаменитые спектакли трех последних десятилетий, предаваться воспоминаниям не любит. Он ироничен и несентиментален. Сходите во МХАТ, где еще играют "Чайку" и "Три сестры" в постановке Олега Ефремова, и вы убедитесь, что декорации этих спектаклей кажутся сотканными из всех оттенков ностальгии. Между тем в жизни непревзойденный специалист по пьесам Чехова, художник Левенталь ностальгии не признает. Последние годы Валерий Яковлевич живет в Америке. Занимается живописью. В России и Европе работает наездами. Интервью избегает. Но когда я напомнила ему о нынешнем 100-летии пьесы "Вишневый сад", спросила о знаменитой постановке Анатолия Эфроса в Театре на Таганке, неожиданно смягчился...
- Моя покойная мать на вопрос, где ее сын, отвечала: "Поехал вырубать вишневый сад". Я оформлял эту пьесу бесчисленное количество раз. С Эфросом мы потом делали его в Японии и в Финляндии, но "таганская" постановка была первой. Помню, как Анатолий Васильевич горел желанием работать у Любимова - они были тогда в очень теплых отношениях. Я же, придя на подмостки, где исповедовалась идея "бедного театра" и где Давид Боровский великолепно обнажал сцену, решил сделать "антитаганку" - прикрыть все, что является театральным оборудованием, и сделать сцену более-менее традиционной. Поработав с Эфросом, я понял, что на такой драматургии, как Чехов, художник должен заниматься магическим реализмом. Когда, допустим, капля, падающая с потолка, может привлечь внимание всего зала своей магией. Этого магического реализма я пытался достичь позднее, оформляя "Вишневый сад" Олега Ефремова в МХАТе. Например, я придумал, что стена вдруг делается прозрачной и сквозь нее катится мячик, который толкнул еще покойный сын Раневской. Этот эффект мне удался, но в спектакле Ефремова он был ни к селу ни к городу...
- Почему?
- Олег Ефремов был почвенно-русским художником, и мои западнические соображения были ему не нужны. После каждого спектакля с Ефремовым я давал себе слово больше с ним не работать. Потом он набирал мой телефон и говорил своим замечательным голосом: "Валь, ну давай встретимся!" Мы встречались, и его необыкновенное обаяние и человечность вызывали у меня желание продолжать работать. Ефремов мучительно хотел понять проблему пространства. Ему часто ставили в вину, что он не эстет. Зато он, как подлинный актер, ощущал пространство собственным телом. Ефремов, как и Эфрос, был актерским режиссером, говорил с актерами на каком-то странном языке. С художниками так разговаривать невозможно - нужно апеллировать либо к нашим жизненным впечатлениям, либо находить аналоги в истории искусств. Помню, как Эфрос, взявшись за "Вишневый сад", сказал мне две фразы о клоунской кампании героев и о том, что все они обречены. Поэтому я и разместил их, как воробушков, на белой клумбе, среди могильных крестов.
- Когда "Вишневый сад" Эфроса сняли с репертуара "Таганки", его оформление просто вынесли на улицу. Как вы относитесь к судьбам своих декораций?
- Есть бородатый анекдот про цыгана, который приходит в дом, видит кучу грязных детей и спрашивает у жены: "Ну что - вымоем этих или сделаем новых?" В Америке бывают аукционы, на которых можно купить куски декораций, даже бутафорию из спектакля, а в России все это выкидывают. С другой стороны, ведь и сам спектакль жив очень недолгий период. Если ты художник, у тебя есть возможность написать холст. Если он хорошо написан, то с годами, как вино, станет еще лучше. И переживет тебя. А театральное искусство - эфемерность. Актерам в этом смысле гораздо тяжелее. Никогда не забуду, каким застенчивым становился на репетициях Эфроса Володя Высоцкий, игравший Лопахина. Он меня все спрашивал: "Как же я надену белый костюм и желтые ботинки - ведь я маленького роста?!" В этой роли, которая не совпадала с его обычным имиджем, он был необыкновенно искренним. И таким же незабываемым Лопахиным был Андрей Миронов в Театре сатиры.
- Вы и спектакль Плучека оформляли?
- Да, он шел на малой сцене. Плучек, к сожалению, работал в театре, который не соответствовал тогдашнему кодексу интеллигенции. Его постановка была замечательна какими-то маленькими деталями. И потрясающей работой Миронова. От его игры хотелось плакать, он вызывал почти катарсис.
- Я знаю, что время от времени вы преподаете американским студентам-сценографам и разбираете с ними "Вишневый сад"...
- На первом занятии в Йельском университете я попросил студентов нарисовать все ремарки Чехова. Они принесли рисунки, а я сказал: "Теперь сдвиньте на рисунках всю мебель в левый угол". - "Почему?!" - "Потому что в России нет порядка расположения мебели. В американском доме есть центры компоновок, законы меблировки, а в России все алогично..." Они были очень удивлены.
- Почему вы не хотите преподавать в Москве?
- В свое время я открыл отделение театральных художников в Школе-студии при МХАТе. На семь студентов-сценографов приходилось восемь профессоров. Все это закончилось в 1995 году, когда мне предложили брать со студентов плату за обучение. С этим я был категорически не согласен и ушел. Я вообще считаю, что преподавать искусство за деньги невозможно. Сын богатых родителей, чья мама рассказывает, какие у него замечательные акварели, статистически не так талантлив, как человек, обуреваемый страстью к искусству. А эта страсть, как правило, вспыхивает в неимущих семьях.
- Как складываются судьбы ваших выпускников?
- Я успел выпустить нескольких хороших художников. Например, Борис Лысиков, работающий в "Школе современной пьесы", Николай Вагин, оформляющий спектакли по всей Сибири... Но вообще мои ученики вышли не в то время - они сейчас никому не нужны. Сейчас принято создавать на сцене пустое пространство, это своего рода эксгибиционизм - "вот я таков". Но недаром же Бог дает художнику глаз и способность вложить тайну в белую стенку - значит, на сцене должно быть что-то, помимо минимализма. А сейчас у многих возникло ощущение, что сцена - подобие витрины Hugo Boss, Kelvin Klein и т.д. - но это глубокое заблуждение. Не путайте сцену с витриной!
- Бывая в России, вы часто ходите в театр?
- Редко. Волею обстоятельств я с конца 60-х годов начал много работать на Западе, видел все наиболее значительные спектакли. Мне очень странно, что сейчас во всем мире за авангард выдается то, что я уже когда-то видел. Москва - очень эмоциональный город, тут периодически поднимаются волны трепета по поводу каких-то явлений, которые со стороны кажутся ничтожными. Впрочем, не хочу раздавать всем пилюли и пинки - это дурной тон.
- А чем вы сейчас занимаетесь в Америке?
- В основном живописью. Живу у себя на ферме, там у меня студия, оборудованная в бывшем коровнике. В мире есть несколько коллекционеров, которые заинтересованы в моих картинах.
- Как насчет ностальгии?
- Расскажите мне, что это такое. Я всю жизнь перемещаюсь по миру и везде нахожу для себя что-то интересное. Сейчас даже рад, что в радиусе 100 км от меня нет ни одного интеллигентного человека. Я бываю в Нью-Йорке, поскольку там живут мои дочь и внук, но нью-йоркский период у меня уже прошел, а тусовки я не люблю.
- Вы сейчас получаете предложения поработать в России?
- Редко. Театр должны делать молодые, потому что театр - это страсть. Его могут делать и такие старцы, как я, но они должны заниматься только тем искусством, которое они исповедуют, а мне нравится театр сложный, многослойный, не поддающийся быстрому анализу. Его трудно делать, это дорогое и не очень нужное сейчас удовольствие. С другой стороны, хорошо, что в нынешней Москве театр больше не приравнивается ни к кафедре, ни к храму. Это был явный кризис сознания. Когда-то я делал "Доходное место" с Марком Захаровым, так вся Москва перешептывалась, что спектакль закрывают. А я в то время уже начал работать на Западе и понимал, что этот ажиотаж ни к чему.
- Понятен ажиотаж, поскольку Захаров сделал спектакль с аллюзиями на знаменитую постановку Мейерхольда...
- Нет, это все придумали позднее. Просто он сделал спектакль, где Папанов жрал газету "Правда". И все возбудились. Сейчас это, слава богу, ушло. Но еще не появилась та высоколобая публика, которая сформирует другой театр.
- Эфрос делал такой театр?
- Он не этим брал. На каком-то острие его странных слов вдруг возникало что-то, от чего актеры начинали по-особому двигаться и говорить. Но Эфрос никогда не вел интеллектуальных разговоров. И Ефремов не вел. Все, кто всерьез чем-либо занимался, говорили просто. Вот я вам говорю о высоколобых, но, прости меня, Господи, театр должен быть глуповатым. Он может вызывать слезы, катарсис - но вы заплачете над своей судьбой, потому что театр обращается непосредственно к вам. И художник, оформляя спектакль, все равно хочет протоптаться к вам, чтобы у вас родились какие-то личные ассоциации. Чтоб вы взглянули на сцену и сказали: "Это - про меня".
2 апреля 2004 г.
Беседовала Алла ШЕНДЕРОВА, "Новые Известия"
2008, "ЗАО "Газета Новые Известия"
