Виктор Шаповалов: Мужчина и женщина, сексуальность и брак в россии

1. Образы женщины в российской ментальности.

Мир лукав, как женщина,
Непостоянен внешне,
Хотя внутри скорей наоборот...

Владимир Соловьев.


Просто надо очень верить
Этим синим маякам...
И тогда нежданный берег
Из тумана выйдет к вам.

Булат Окуджава.

"Клянусь, женщины гораздо лучше нас, мужчин, - писал Н. В. Гоголь. - В них больше великодушия, больше отважности на все благородное; не глядите на то, что они закружились в вихре моды и пустоты. Если только сумеете заговорить с ними языком самой души, если только сколько-нибудь сумеете очертить перед женщиной ее высокое поприще, которого ждет теперь от нее мир, - ее небесное поприще быть воздвижницей нас на все прямое, благородное и честное, кликнуть клич человеку на благородное стремление, то та же самая женщина, которую вы считали пустой, благородно вспыхнет вся вдруг, взглянет на саму себя, на свои брошенные обязанности, подвигнет себя самую на все чистое, подвигнет своего мужа на исполнение честного долга и, швырнувши далеко в сторону все свои тряпки, всех поворотит к делу." (1)
Не будет большим преувеличением утверждать, что в России женщину привыкли считать существом более духовным, чем мужчину, в котором больше плотского, животного. Такой взгляд на женщину и, соответственно, на мужчину запечатлен во многих произведениях русской литературы и философии. Так, Вл. Соловьев полагал, что в основе мироздания лежит "вечная женственность", возвышенное начало, символизирующее гармонию мира - София. Н. А. Бердяев писал: "Без божественного, мистического влечения к женственности, без влюбленности в вечную женственность мужчина ничего бы не сотворил в истории мира, не было бы мировой культуры;... Мужчина всегда творил во имя Прекрасной Дамы, она вдохновляет его." (2) Для всякого россиянина хрестоматийными являются слова Пушкина о женщине "гении дивной красоты", стихи о Прекрасной Даме А. Блока.
Ф. Степун отмечал "характерно русскую" веру Достоевского в то, "что в женских лицах идеи живут и ощущаются непосредственнее, чем в мужских. Вероятно, - отмечал Степун, - эта мысль навеяна ему русской литературой, в которой большинство положительных образов не мужчины, а женщины: пушкинская Татьяна, Лиза Калитина, Наташа Ростова, княжна Марья из "Войны и мира", бабушка из "Обрыва" Гончарова, Соня Долгорукова из "Подростка" - все это женщины, глубоко и покорно покоющиеся в первозданности Божьего бытия. Мужчины же, за исключением старца Зосимы, послушника Алеши Карамазова, бесполого князя Мышкина, - все больше люди раздвоенные, надорванные, выбитые из орбиты предназначенной им жизни. Среди них есть много людей глубоких, значительных, умных, но почти нет людей, покорно и мудро покоющихся в Божьем мире. К этим людям относятся все лишние люди русской литературы, все революционные вожди и большинство героев Достоевского, начиная с Раскольникова и кончая Ставрогиным." (3)
Взгляд на женщину как на олицетворение возвышенной духовности воспринимается в России как естественный, как должный. Несомненно, он связан с образом христианской Богоматери, Девы Марии. Именно Святая Дева Мария идавна считается небесной покровительницей России. Во всяком случае, для воспитанного в традициях русской культуры носителя российской ментальности тот факт, что, например, древние греки считали строго наоборот, представляется если не откровением, то странностью.
Как известно, для античности характерно восприятие женщины как существа более низкого, в следствие преобладания в ней материально-физиологического начала. Именно поэтому женщины не воспринимались как объект, достойный любви. Их функции хладнокровно перечислил выдающийся общественный деятель того времени Демосфен: "Любовницы нужны нам для удовольствия, наложницы - для каждодневной заботы о нас, а законные жены - для того, чтобы рожать законных детей и вести домашнее хозяйство." (4) Для древних греков женщина - существо более телесное, более материальное и физиологическое, чем мужчина. Поэтому она не способна к духовной, прежде всего, интеллектуальной, деятельности в той мере, в какой способен мужчина.
Для российской ментальности характерен в целом противоположный взгляд: скорее мужчина, но никак не женщина - существо более плотское, более животное. Женщина-ангел, женщина-муза, "гений дивной красоты", Прекрасная Дама - таковы характеристики одного из традиционных образов женщины в российской ментальности.
Еще один образ российской женщины - "женщина-труженница". Выполнение женщиной тяжелой, по сути мужской работы, а подчас и мужских обязанностей в России никогда не было редкостью и не рассматривалось в качестве чего-то чрезвычайного, значительно отклоняющегося от нормы. Хрестоматийными стали слова Некрасова о русской женщине: "коня на скаку остановит, в горящую избу войдет..." Как известно, в советское время целый ряд тяжелых и вредных профессий, требующих к тому же, особенно ответственного отношения к делу и внимания, едва ли не полностью стали женской монополией: ремонтник железнодорожных путей, вредное химическое производство и т. п.
Разумеется, факты такого рода не получали одобрения в общественном мнении. Вместе с тем, освоение женщинами ряда традиционно мужских профессий нередко оценивалось и положительно, поскольку рассматривалось и рассматривается как проявление женской эмансипации, как победа в борьбе за женское равноправие. Как тут не вспомнить знаменитых героев-трактористок 30-х годов, таких как Паша Ангелина и другие, лозунги "женщины на трактора!" и "женщины на паровозы!" и многое из того же ряда, знаменовавшее, как казалось, начало долгожданной эры женской эмансипации. Стремление советских женщин к овладению рядом традиционно мужских профессий нельзя считать следствием лишь официальной партийной идеологии и пропаганды того времени, - хотя влияние партийных установок, - несомненно. Однако не менее важными факторами явились, с одной стороны, особенности российского менталитета, традиционно отводящего женщине значительную социальную роль, с другой - европейский и общемировой процесс женской эмансипации.
В пользу последнего соображения говорит то, что аналогичные процессы наблюдаются и в Европе того времени. Видимо, особенно показателен пример Швеции. Известно, что в 20-е - 30-е годы нашего столетия у шведских женщин стало модным освоение мужских профессий, например, водителя большегрузного автомобиля или трактора. В следствии этого, меняется и внешний облик женщины, привычными становятся рабочий комбинезон, брюки, короткая стрижка. Следует заметить, что исторически для Швеции вообще характерна значительная феминизация общественной жизни и культуры. Показательно, например, то, что роль рождественского Санта Клауса (Деда Мороза) у шведов поручена женщине - святой Луции, а мужская миссия сведена к образу крошечного доброго гномика. В Швеции женщины (наряду с мужчинами) служат священниками в лютеранских церквях. Заметим, что у предков современных шведов - викингов - женщина заменяла павшего в бою мужчину.
В произведениях художественной литературы и кинематографа советского периода ярко запечатлен образ женщины-труженицы. Достаточно назвать фильмы "Светлый путь", "Свинарка и пастух", пьесу Розова "Таня", роман А. Рыбакова и поставленный на его основе фильм "Екатерина Воронина" и другие. В этих произведениях основной акцент делается на том, чтобы жизнь женщины не была замкнута исключительно семьей. Женщина тогда представляет интерес для мужчины, когда добилась производственных успехов или нашла себя в творческом труде. Общественное признание - условие настоящей любви и прочного брака.
Ту же направленность легко обнаружить и в целом ряде произведений дореволюционной литературы. Характерен в этом смысле роман А. М. Горького "Мать". Вопреки названию, речь в нем идет не о материнстве в собственном смысле, а о необходимости приобщения женщины к общественно-политической деятельности, т. е. о том же выходе за пределы домашних забот, о недостаточности для женщины роли матери и жены. Для полноценной жизни она должна принимать участие в общественной жизни, - что в понимании революционной интеллигенции конца 19 - начала 20 века (с позиций которой и написан роман) означало участие в революционной борьбе. Роман дает развернутую картину того, как главная героиня "Ниловна", мать молодого рабочего Павла, обретает новый, более глубокий и возвышенный смысл своей жизни на пути приобщения к революционной деятельности.
Впрочем, необходимо особо подчеркнуть, что при условии более глубокого прочтения романа Горького (по сравнению с тем, которое стало каноническим в советские годы) в нем открываются неожиданные грани. Такое, "неканоническое", прочтение предложено отечественными литературоведами в последние годы. Если рассматривать роман, не исключительно с точки зрения социально-политической борьбы (как было принято в советское время), а с точки зрения общечеловеческого содержания, то, по словам М. М. Голубкова, "мы увидим, что перед нами - роман о любви в самом широком ее понимании. О любви матери к сыну. О любви матери к Богу. О том, как эта любовь растет и объемлет собой не только тело сына, но и его душу, его дело, которому он предан. Как материнская любовь распространяется на товарищей сына... Мы увидим... в коллизиях романа отражение евангельских сюжетов: подобно тому как Богородица знает с самого начала о той жертве, которую ей предстоит принести во имя спасения рода человеческого, так и мать сознательно и добровольно благославляет своего сына на жертвенное служение." (5)
Таким образом, перед нами образ матери, но не в его ограниченном понимании, только лишь как родительницы и воспитательницы, а в широком и возвышенном значении - как носительницы совершенной любви, любви жертвенной и всеобъемлющей. Таков вообще один из образов женщины-матери, запечатленных в российской ментальности, о чем мы еще скажем в дальнейшем.
Очевидно, что для российского образа мысли характерно противопоставление женщины, занятой земными заботами, домашним хозяйством, семьей и т. п., с одной стороны, и женщины, которая посвящает себя деятельности, оцениваемой как более высокая и значительная, более "духовная", - с другой. Впрочем, такое противопоставление можно усмотреть уже в библейских образах Марфы и Марии: первая поглощена заботами хозяйственного значения, ориентирована на земное - "дольнее", вторая - устремлена к "горнему", небесному, божественному. И хотя и та и другая ориентация в равной мере оцениваются как "богоугодные", однако ценностная установка Марии рассматривается в качестве более предпочтительной, поскольку ориентация на хозяйственные заботы содержит в себе опасность забвения божественных идеалов, "обмирщения".
Евангельское противопоставление Марфы и Марии очевидно универсально по своему значению. Вместе с тем, в России оно приобрело своеобразное преломление. Стремление женщины выйти за пределы домашнего очага реализовалось по нескольким основным направлениям. Наиболее характерное из них связано с участием в общественно-политической жизни. Во второй половине 19 - начале 20-го вв. это было равносильно участию в революционной борьбе. Деятельность множества революционных организаций того времени была невозможна без активного участия женщин. В ряде случаев женщины играли в них первые роли. Яркие образцы беззаветного служения революции являют собой личности Софьи Перовской и Веры Фигнер, руководительниц "Народной воли", организации, подготовившей и осуществившей целый ряд террористических актов, в том числе, покушение на Александра II 1 марта 1881г. Для этого типа женщин характерен революционный аскетизм, связанный с полным отказом от семейной жизни, а часто и от всяких сексуальных отношений вообще. С молодости они реализовали свой собственный, сознательный выбор, оставаясь верными ему до конца дней. Все, что связано с браком, с семьей и домашним хозяйством окрашивалось в рамках такого выбора негативно, как проявление "мещанства", т. е. того, что унижает человека.
Вероятно, история России, как история ни одной другой страны, наполнена яркими личностями женщин-революционерок, дает предельные примеры сознательного самоотречения от женского счастья во имя возвышенных идеалов, какими им представлялись идеалы революции. Эти женщины продемонстрировали образцы несгибаемого мужества, силы воли, стойкости и целеустремленности, еще раз доказав, что эти качества могут быть присущи не только мужчинам, но и женщинам.
Есть все основания полагать, что образ женщины, носительницы свойств, которые чаще ассоциируются с исконно мужскими добродетелями, глубоко заложен в российской культуре и истории, и вообще, - составляет одну из глубинных основ российского менталитета. Во всяком случае, в этой связи нельзя не вспомнить о том своеобразном образе женщины, который запечатлен в древнерусском народном творчестве, в древнерусских былинах. Речь идет о женщине-воительнице, "русской амазонке", "деве-богатырке", именуемой в былинах "поленицей" или "поляницей".
"Поленицы (поляницы), - пишет современный исследователь, - это царь-девицы, которые "поляковали" в поле, то есть, вели жизнь, полную степных приключений и опасностей. Поленицы - героини многих русских былин, и можно только сожалеть, почему мы так мало о них помним и знаем." (6) В былине "Об Илье Муромце и удалой поленице" рисуется такая дева-богатырка:
Проехала поленичища удалая,
Конь под нею, как сильна гора,
Поленица под нею как сена копна...
Проехала в раздольице в чисто поле,
Стала по-соловьиному посвистывать,
И стала-то во всю голову покрикивать.
Кличет, выкрикает поединщика,
Супротив себя да супротивника.
Все богатыри боятся принять вызов девы-богатырки, "не смеют у ней силушки отведати". Решается это сделать только Илья Муромец.
Вообще говоря, в древнерусской литературе можно зафиксировать два противоположных, полярных образа женщины: воинственной амазонки-поленицы - с одной стороны, и образ женственной кокетливости, хрупкости - с другой. Так, былина о Дунае Ивановиче, популярная еще и в 19 веке, дает нам два лика женского характера: могучей женщины-воительницы Настасьи и ее женственной кокетливой сестры Опраксы-королевичны. О последней говорится:
Ходит по терему, злату верху,
В одной только рубашечке без пояса,
В одних только чулочиках без чоботов,
У ней русая коса пораспущена.
Ее же родная сестра Настасья
Ездит во чистом поле поленицею,
Имеет в плечах силушку великую.
Очевидно, что некрасовские "женщины в русских селеньях", которые "коня на скаку остановят, в горящую избу войдут", ведут свою родословную от поляниц, от былинных женщин-богатырок. Однако, для российской ментальности, разумеется, не менее значим и противоположный тип - женщины хрупкой, изящной, кокетливой. Но при этом, - что следует подчеркнуть особо, - не менее свободной и своевольной, не уступающей мужчине по силе духа.
Данные два образа женщины - два полюса одного и того же архетипа, характеризующего одно из глубинных свойств российской ментальности. Реальный тип российской женщины "колеблется" между этими двумя полюсами, располагается в промежутке между ними, в разное время и под влиянием разных обстоятельств в большей степени склоняясь к одному из полюсов. Однако, как показывает история, сама структура с характерными для нее полюсами не исчезает, а воспроизводится вновь и вновь в различные эпохи, в резко отличных друг от друга исторических обстоятельствах. Характерные два типа женщины легко обнаружить и в российской древности, и в 18 - 19 веках, и в советское время, и сегодня. Примечательно и то, что они обнаруживаются и в жизни, и в произведениях искусства. Их можно легко усмотреть в образах, созданных на сцене, в театре и кино Н. Мордюковой, Л. Гурченко, С. Немоляевой, а еще раньше, М. Ермоловой, В. Пашенной и многими другими выдающимися актрисами.
Разумеется, трудности российской жизни, часто попросту не позволяют в полной мере проявиться качествам утонченной женственности, изящества, хрупкости. Как социально-исторические, так и природно-географические условия России нередко выдвигают на передний план не задачу достижения комфорта и качества жизни, а задачу элементарного выживания. Немалая тяжесть обеспечения выживания ложится на плечи женщины. Однако было бы неверным связывать тип российской женщины исключительно с трудностями российской жизни, обусловленными природно-географическими и социально-историческими факторами. Этот тип прочно зафиксирован в российской ментальности, является ее структурным архетипом. В пользу такой трактовки говорит то, что он не исчезает и тогда, когда задача выживания уходит на второй план или утрачивает актуальность, уступая свое место жизни в условиях относительного благополучия и комфорта. Данный архетип находит свое проявление в самых различных обстоятельствах и в различных сферах деятельности.
Достаточно напомнить, что успехи советских женщин на международной арене, например, в спорте далеко превзошли соответствующие успехи мужчин. Примечательно, что именно женщине, метательнице диска Нине Ромашковой-Пономаревой выпала честь завоевать первую в истории России золотую олимпийскую медаль (в 1952г. в Хельсинки). Конькобежка Лидия Скобликова по количеству золотых олимпийских медалей далеко превзошла своих коллег мужчин. Примеры женских достижений легко умножить. Так, летчицы Полина Осипенко, Валентина Гризодубова, Марина Раскова совершили в 1938г. длительный беспосадочный перелет на тяжелом самолете, в то время как в большинстве стран Запада женщины еще только мечтали стать пилотами. Следует, конечно, вспомнить и первую в истории женщину-космонавта Валентину Терешкову. В успехах советских и российских женщин можно усмотреть продолжение дел былинных богатырок, хотя, конечно, не на уровне сознательных представлений, не на уровне того, что осознается. Однако, как известно, архетип не утрачивает своего значения в течение длительного времени, именно потому, что, будучи неосознанным, продолжает оказывать свое воздействие на установки и поведение людей.
Не исключено, что истоки характерного архетипа российской ментальности уходят в глубь веков еще дальше, чем былинные сказания, которые были названы. Возможно, что он восходит к Древней Киевско-Новгородской Руси, к самим основам российской государственности. Кочевая, бурная, полная приключений и опасностей жизнь норманов, или, как их называли на Руси, "варягов", породила тип женщины стойкой, волевой и сильной как в духовном, так и в физическом отношении. Поэтому, возможно, именно норманка Ольга (Хельга), став новгородской, а затем киевской княгиней, могла заложить основы того независимого и даже господствующего положения, которое длительное время занимала и продолжает занимать женщина в российском обществе.
Согласно Л. Гумилеву никто иной, как Ольга стала инициатором крещения Руси, направила Святослава против хазар, подготовила расправу над князем Игорем и т. д., то есть фактически определяла основные линии внешней и внутренней политики государства, подчинив и использовав в своих целях окружавших ее мужчин. Тип женщины вольной, деятельной и сильной, сформированный в морских и речных походах варягов, нашел благоприятную почву на бескрайних российских просторах, располагающих к удали и отваге, отразился в былинных образах "богатырок-полениц", оставил свой след в российской ментальности на длительное историческое время.
Красноречивых примеров его устойчивости, его сохранности вплоть до наших дней можно привести множество. Для женщины волевой, твердой и самостоятельной, конечно, невозможна ситуация, изображенная, например, в телесериале "Татьянин день" (2008). Две его героини на протяжении всего фильма "гоняются" за одним мужчиной, который, хоть и симпатичен на вид, но по характеру, что называется "ни рыба, ни мясо". На обсуждении зрители высказывали свое недоумение по поводу столь странного с их точки зрения обстоятельства. Ситуация прояснилась, когда выяснилось, что фильм есть "калька" с латиноамериканского сериала. Естественно он не отражает российских реалий, и его образы не совпадают с привычными для российского менталитета представлениями. Чтобы, как можно более отчетливо отделить себя от сыгранных ими героинь, исполнительницы главных ролей на заключительной презентации исполнили известную песенку: "Пошлю его на... небо, за звездочкой...>>
Еще один образ женщины в российской ментальности - образ женщины-матери (о котором уже речь шла в связи с романом Горького "Мать"). Миссия материнства оценивается в России исключительно высоко, однако, не только с позиций ее значимости для продолжения рода. На первом плане образа женщины-матери - духовный, возвышенный, мировоззренческий смысл материнства. Мать - олицетворение торжества жизни, ее превосходства над смертью. Тем самым, она предстает как олицетворение любви. Истоки такого понимания связаны, несомненно, с христианским культом Богоматери, Богородицы, Матери Божией. Мать как плодоносное начало связывается с землей, последняя же тесно ассоциируется с Родиной, Россией. "Самой значительной женщиной, - отмечает Ф. Степун, - таящей в себе великую идею, является для Достоевского Россия. "Разлегшаяся в стамиллионном составе своем на многих тысячах верст, неслышно и бездыханно в вечном зачатии и в вечном признании бессилия что-нибудь сказать или сделать, скромная и покорная" - такова русская земля Достоевского. "Земля - Богородица есть", - говорит в "Бесах" Хромоножка." (7)
"Очень сильна в русском народе, - писал Бердяев, - религия земли, это заложено в очень глубоком слое русской души. Земля - последняя заступница. Основная категория - материнство." (8). Тесная ассоциативная связь материнства и земли находит свое яркое воплощение в образе Родины-Матери. Не случайно, даже в условиях государственного атеизма, в период тяжелейших испытаний Великой Отечественной войны знаменитый плакат "Родина-Мать зовет!" нашел горячий отклик в сердцах людей, объединил представителей различных национальностей России (тогдашнего Советского Союза) на защиту отечества.

2. Взаимоотношения полов в России.
Тема любви, сексуальности и брака широко входит в русскую литературу, художественную критику, публицистику, эссеистику, философию и теологию в только конце ХIХ - начале ХХ века.
Если начало ХХ века и последующий период отмечены значительным вниманием к вопросам взаимоотношения полов, сексуальности и любви, то для 19 века характерна иная ситуация. Очевиден тот факт, что русская философия любви ХIХ века чрезвычайно бедна: в огромной философской литературе мы не найдем сколько-нибудь значительных сочинений на эту тему. Социальные мыслители обходили эту тему стороной, не уделяя ей практически никакого внимания. Указание на причины такого положения можно усмотреть в словах Н. Г. Чернышевского. "Бог с ними, с эротическими вопросами, - не до них читателю нашего времени, занятому вопросами об административных и судебных улучшениях, о финансовых преобразованиях, об освобождении крестьян," - писал Чернышевский в 1854 году. (9)
Мысль Чернышевского адекватно отражает настроения российского общественного мнения кануна реформ 1861 и последующих годов. Для этих настроений характерна концентрация внимания на вопросах социального значения. Поэтому и вопросы семьи, брака, взаимоотношения полов рассматриваются исключительно с точки зрения социальной. Все они сводятся к так называемому "женскому вопросу", суть которого усматривается в освобождении женщины от социального гнета. Собственно, вся проблематика взаимоотношений мужчины и женщины сведена к проблеме социального угнетения, от которого женщина страдает больше, чем мужчина. Поэтому и решение "женского" вопроса видится на пути революционной перестройки несправедливого общественного устройства, построения нового, "совершенного" общества. Сам Чернышевский внес значительный вклад в обоснование и разработку такого подхода (хотя его взгляды целиком не сводятся к нему, о чем речь пойдет ниже), нарисовав в романе "Что делать?" женское счастье Веры Павловны в рамках будущего кооперативно-социалистического общества, которое является ей в ее снах.
В 20-ом веке проблема взаимоотношений мужчины и женщины постепенно перестает сводиться исключительно к социальному аспекту. Одновременно, все более уясняется, что так называемый "женский вопрос", не является исключительно женским: это вопрос взаимоотношения полов и, как таковой, в равной мере затрагивает и женщину, и мужчину. Вопрос о поле и любви не может быть сведен только лишь к проблеме социального освобождения. По словам Бердяева - "это мучительнейший вопрос для каждого существа; для всех людей он также безмерно важен, как вопрос о поддержании жизни и о смерти." (Выделено мной В. Ш.) (10)
Таким образом, проблемой женской эмансипации или социального освобождения женщин, в значительной мере лишь скрывается вопрос гораздо более глубокий, - вопрос "метафизический", т. е. затрагивающий глубинные основы бытия каждого человека. Однако и проблема женской эмансипации, обеспечения прав женщины, преодоления ее зависимого положения, разумеется, имеет немалое значение, составляя одну из частей или граней более общей и фундаментальной проблемы взаимоотношения полов, любви и сексуальности.
Своеобразие постановки вопроса о женской эмансипации в России, по сравнению с постановкой на Западе, с легкой иронией отмечал еще в 19-ом веке К. Леонтьев. "Раз прочел я в какой-то газете, что одна молодая англичанка или американка объявила следующее: "Если женщинам дадут равные права и у меня будет власть, я велю тотчас же закрыть все кофейные и игорные дома, - одним словом, все заведения, которые отвлекают мужчин от дома. Русская дама и девица, - замечает Леонтьев, - напротив того, прежде всего, подумала бы, как самой пойти туда, в случае приобретения всех равных с мужчинами прав." (11)
Характерный для России архетип женщины, о котором мы вели речь выше, - женщины вольной, свободолюбивой, "удалой", ощущающей в себе силы вступить в открытое соревнование с мужчиной на любом общественном поприще, не мог, конечно, смириться с какими-либо проявлениями дискриминации по половому признаку. Вполне естественно, что особенно активно этот женский архетип заявил о себе с середины 19-го века, когда традиции "галантного", по преимуществу дворянского, 18-го века ушли в прошлое, и на арену общественной жизни вышли так называемые "разночинцы", т. е. выходцы из недворянских слоев. В полной же мере он обнаружил себя, начиная с первых десятилетий двадцатого века, когда сословные перегородки рухнули полностью и окончательно, и на арену общественной жизни вышли большие массы людей.
Если на Западе борьба женщин во многом концентрировалась на юридически-правовой стороне, в частности, на проблеме избирательных прав, то в России она с самого начала ставила перед собой задачу достижения женского равноправия в полном объеме. Вопрос обеспечения равных с мужчиной избирательных прав не занимал сколько-нибудь значительного места в женской эмансипации уже по той простой причине, что первый выборный орган власти (Государственная Дума) появилась в России только в 1906 г., т. е. значительно позднее, чем на Западе. Во многом по этой причине, вопросу об избирательных правах женщин в России не придавалось самодовлеющего значения. Скорее напротив, имело место ясное осознание того, что этот вопрос есть лишь малая и не самая главная часть всего объема проблемы женского равноправия.
Заметим, что избирательные права женщинам были предоставлены в США только в 1920 году, а в стране, которую принято считать бастионом европейской демократии, Швейцарии - только в 60-е годы двадцатого столетия. В России избирательные права женщин были предусмотрены в 1914 году, на выборах в Государственную Думу, в 1917г на выборах в Учредительное Собрание. В советское время вопрос об избирательных правах женщин вообще не поднимался за его очевидной ясностью для всего общества.
Важное место в борьбе за женское равноправие играл вопрос о возможности получения образования. Согласно принятому русским правительством в 1863г. Уставу университетов, по ряду параметров более прогрессивному по сравнению с предшествующими, тем не менее, женщины к обучению в университетах не допускались. Однако почти в то же время были открыты негосударственные (частные и общественные) женские высшие учебные заведения, такие как Бестужевские женские курсы, женские курсы Герье и др. Для людей более или менее состоятельных не было проблем с обучением своих дочерей за границей.
Вероятно, открытые в России в 1870 году Высшие женские курсы были вообще первым опытом высшего женского образования в Европе. Об этом свидетельствует письмо, направленное организаторам курсов известным английским философом Д. С. Миллем. Д. С. Милль, в частности писал: "С чувством удовольствия, смешанного с удивлением, узнал я, что в России нашлись просвещенные и мужественные женщины, возбудившие вопрос об участии своего пола в разнообразных отраслях высшего образования... То, чего с постоянно возрастающей настойчивостью безуспешно требовали для себя образованнейшие нации других стран Европы, благодаря вам, милостивые государыни, Россия может получить раньше других". (12) Разумеется, сам факт недопущения женщин к обучению в университетах носил дискриминационный характер. Так или иначе, он подталкивал к активизации борьбы за женское равноправие, а порой - и к революционной борьбе против существующего режима в целом. Тем не менее, следует отметить, что проблема обеспечения прав женщин в получении образования в основном была решена в первые десятилетия ХХ века.
Обратим внимание на то, что задолго до приобретения формального равноправия российские женщины не останавливались перед тем, чтобы вводить подобное равноправие, что называется, "явочным путем", т. е. на бытовом, повседневном уровне. В этом, несомненно, сказывалась характерная для России бытовая, внутренняя свобода, существовавшая часто в условиях отсутствия политических и правовых свобод. Бытовая свобода женщин проявлялась в том, что порой они даже "захватывали власть", подчиняя себе мужчин, в основном, конечно, из числа своих ближних.
Француз Шарль Массон в "Секретных записках о России времени царствования Екатерины II и Павла I" посвятил главенствующему положению женщины в России специальный раздел под характерным названием "Гинекократия".
К наблюдениям французского автора, конечно, следует относиться с иронией, или лучше, - с юмором, в котором есть лишь доля истины. Очевидно, различие в роли женщин на Западе и в России столь сильно поразило и даже ошеломило его, что наблюдаемая картина предстала перед ним в гротескном виде. Он, в частности, писал: "Многие хорошо известные в Европе (российские - В. Ш.) генералы были в эту эпоху в полном подчинении у жен своих. Управляющий Финляндией граф В. Пушкин не смел шелохнуться, не послав курьера к жене своей за советом. Граф Иван Салтыков и нравственно и физически стоял ниже жены своей, а военный министр прямо дрожал перед своей свирепой половиной. Но не подумайте, что это почти всеобщее подчинение происходило от рыцарского отношения... Подчинение это в буквальном смысле было подчинением слабого сильному... На стороне женского пола было естественное превосходство....". Французский наблюдатель продолжает.
"Вдали от двора частенько встречалось то же самое. Многие полковничьи жены входили во все мелочи полковой жизни: отдавали офицерам приказания, пользовались ими для личных услуг, увольняли их, а порой и повышали чинами. Госпожа Меллейн (девичья фамилия - Никифорова, - В. Ш.), полковница Тобольского полка, командовала им с настоящей военной выправкой; рапорты она принимала за туалетом, сама назначала в Нарве караулы, а благодушный супруг ее занимался тем временем в другом месте. Когда шведы попытались напасть врасплох, она, по свидетельствам очевидцев, вышла в полной форме из своей палатки, стала во главе батальона и двинулась на врага." (13)
По заключению Массона в России женщины полностью подчинили себе мужчин. Причины этого французский автор видит, во-первых, в том, что во главе государства длительное время находилась женщина - Екатерина II, отличавшаяся властным и волевым характером: "В царствование Екатерины женщины заняли первенствующее место при дворе, откуда их первенство их распространилось и на семью, и на общество." Во-вторых, - в крепостном праве ("рабстве" по его терминологии) и связанными с ним телесными наказаниями, которым подвергались крестьяне, прежде всего, мужчины. Он пишет: "В деревне мужеподобность женщины была еще заметнее. Конечно, это встречается везде, где мужчины порабощены; вдовам и совершеннолетним девицам часто приходится управлять имениями, где, как стадо, живут их крепостные, то есть, их собственность, их добро. В таких случаях им приходится вдаваться в подробности, мало подходящие их полу." (13)
Хотя Ш. Массон в своих заметках делает акцент на якобы свойственном российской женщине стремлении принять мужской облик, последние его слова говорят о том, что выполнение женщиной мужских обязанностей во многих случаях являлось вынужденным. Такая трактовка представляется более правильной: в силу обстоятельств, независящих от желания или нежелания женщины, ей приходилось брать на себя значительную долю заботы о семье, в том числе и в той части, которую принято относить к мужской. Например, долгое отсутствие мужчины в крестьянской семье, связанное с несением воинской службы, вынуждало жену брать на себя обязанности главы семьи. Во время войн, которые Россия вела на протяжении почти всей своей истории, так дело обстояло не только в крестьянских, но во всех российских семьях.
Внутренняя свобода, раскрепощенность женщин, несомненно, налагает отпечаток на особенности повседневного общения мужчин и женщин в России. Для такого общения в целом характерны простота, отсутствие чопорности в сближении полов, известная легкость нравов. "Молодые малороссиянки, которые хотя и строже нравами своих северных соотечественниц, но пошутить и повеселиться любят...", - писал К. Леонтьев. (14) То, что Леонтьев подразумевает под "пошутить и повеселиться" почти целиком основывается на намеках сексуального характера, которые могут заходить достаточно далеко, и в которых в равной мере участвуют и мужская и женская половины. Общее веселье в России немыслимо без взаимного подтрунивания мужчин и женщин, парней и девушек, как это характерно, например, для частушек, а также без элемента ухаживания, впрочем, далеко не всегда являющимся выражением серьезных намерений. На подобном фоне, например, кампания, развернувшаяся с 80-х годов 20-го века в США под названием "борьбы против сексуальных домогательств" воспринимается россиянами (по крайней мере, пока) как нечто странное и непонятное.
Для характеристики взаимоотношения полов в России имеет значение сопоставление показателей средней продолжительности жизни мужчин и женщин. В 1999 г. средняя продолжительность жизни мужчин в Российской федерации равнялась 57,4 женщин - 72,0 годам, в 2004 - 56,7 и 72,5, в 2006 - 54,6 и 72,6 соответственно.
Очевидно, что природа распорядилась мудро, возложив на женщину трудное бремя материнства и одновременно, наделив ее большей жизненной силой, чем мужчину. Последний, хотя и сильней физически, обладает меньшим запасом жизненности. Не случайно, женщины живут дольше мужчин практически во всех странах, в том числе, и в самых развитых. Однако наблюдаемая в России разница в 15 - 17 лет - едва ли не самая высокая в мире. Для сравнения приведем о продолжительности жизни женщин и мужчин в других странах. Так, в Швеции женщины в среднем живут 81 год, мужчины - 76 лет, во Франции - 82 и 74 года соответственно, в Канаде - 82 и 76 лет, в Бельгии - 80 и 73 года, в Мексике - 75 и 69 лет.
В чем причины столь значительной разницы мужской и женской продолжительности жизни в России? Очевидно, что о какой-либо "вине" женщин говорить не приходится. Вообще говоря, препирательства в рассматриваемом вопросе, непременно сводящиеся к перекладыванию вины с одного пола на другой, заведомо бессмысленны и не ведут ни к чему позитивному. Причины низкой продолжительности жизни мужчин следует искать, прежде всего, в факторах социально-экономического порядка.
В советское время на факт недостаточной продолжительности жизни мужчин обратил внимание видный социолог и демограф Б. Ц. Урланис. В ряде статей он нарисовал убедительную картину высокой смертности мужского населения, критического состояния здоровья и психологической уязвимости советских мужчин в период 60-х - начала 70-х годов. Особенно большое внимание привлекла его статья в "Литературной газете" с выразительным названием "Берегите мужчин!". Развернувшаяся вокруг нее дискуссия вполне в духе застойного времени закончилась ничем, если не считать абсурдных препирательств между принявшими в ней участие мужчинами и женщинами. Впрочем, иного и не могло быть в условиях невозможности вести открытый разговор о пороках и коренных (а не "отдельных") недостатках социалистического общества. Между тем, причины неблагополучного положения с мужчинами лежали, что называется, на поверхности. Они, прежде всего, - в отсутствии условий для действительной самореализации личности в рамках так называемого "развитого социализма".
Характерная для социализма уравнительность закрывала для большинства пути к творческому самовыражению, а также к тому, чтобы обеспечить достаток, сколько-нибудь значительно превышающий средний убогий уровень. Тщетность всех легальных попыток выбиться из общей колеи, обеспечить себе и своей семье достойное существование, конечно, в наибольшей степени угнетающе действовало именно на мужчин, подрывая в них чувство уверенности в себе, лишая самоуважения, что в конечном итоге не могло не приводить к угасанию и утрате самого желания жить.
К сожалению, избранный в 90-х годах руководством России во главе с Ельциным курс "реформ", не улучшил, а ухудшил положение. Он лишь открыл путь к сказочному обогащению для небольшой группы лиц посредством присвоения бывшей социалистической собственности и поставил большинство населения перед задачей элементарного выживания. Как известно, наиболее угнетающее воздействие оказывает на психику не столько актуальное состояние, а ощущение бесперспективности, охватившее, в следствии, так называемых "реформ", большую часть населения России, - за исключением, видимо, Москвы, в которой сосредоточены значительные финансовые и иные ресурсы.
Борьба за женскую эмансипацию не приняла в России сколько-нибудь ярко выраженных массовых организационных форм. Одной из причин этого является непопулярность того типа женщины, который ассоциируется с "оголтелой" поборницей женского равноправия. О таком типе женщины Бердяев писал: "Все эти девицы из зубоврачебных курсов, потерявшие облик женщины, с истерической торопливостью бегающие на все сходки и митинги, производят отталкивающее впечатление, это существа, не имеющие своего "я", мужчины третьего сорта." (15) Хотя такой тип и встречается в России, однако, ему вряд ли когда-либо удастся добиться массовой поддержки. Во всяком случае, политические спекуляции на женской теме, рассмотрение вопросов семьи и материнства отдельно от общих вопросов социального развития, в качестве вопросов якобы исключительно женских, не встречает серьезной поддержки населения. Об этом свидетельствует, в частности, неудача на выборах (1994) в Государственную Думу организации "Женщины России".
Вообще говоря, мысль о создании политической организации по половому признаку и о выступлении такой организации на выборах могла прийти только в очень извращенную голову, утратившую ощущение реальности под влиянием длительного воздействия партийно-государственной идеологии советского периода. А именно бывшие партийно-государственные деятельницы областного масштаба и составили ядро этой организации. Однако большинство российских женщин отнюдь не склонны утрачивать ощущение реальности настолько, чтобы посвящать свою жизнь бесплодной погоне за химерами. Присущий им здравый смысл направляет их энергию на практическое решение задач, на осуществления равноправия на деле, на самореализацию в реальной жизни.
Российская женщина прекрасно отдает себе отчет в том, что в силах вступить в конкуренцию с мужчиной на любом общественном поприще и для этого, не нужны никакие дополнительные внешние условия. Имея все возможности взять на себя любые мужские обязанности, а нередко и реально принимая их на себя, она скорее внутренне тяготится ими, мечтая о сильном мужчине, способном освободить ее. Женщина в России дорожит своей независимостью, которая является ее естественным внутренним состоянием, также как решительность и трезвость духа. Все это, разумеется, не препятствует ей быть женщиной, нуждающейся в достойном рыцаре и, подобно гриновской Асоли, втайне от самой себя ожидать его волшебного появления на шхуне под алыми парусами...
"В России 8 марта - давно уже не День международной женской солидарности, - отмечала "Независимая газета" (1999). - Не стал он и днем борьбы за равноправие женщин, то ли по причине отсутствия феминисток, то ли из-за своей антифеминистической сути. 8 марта - день любви, и никакие попытки привить день католического святого Валентина не могут поколебать главенства мартовского красного дня календаря, кстати, единственного коммунистического праздника, не утратившего международного признания. Даже независимая Армения вернула 8 марта официальный праздничный статус."
Завершая рассмотрение вопроса об особенностях взаимоотношения полов в России и переходя к теме о российской сексуальности, обратим внимание на следующее обстоятельство. Известно, что именно две страны, имеющие общие исторические корни, - Дания и Швеция - явились вдохновительницами западной сексуальной революции. И именно в этих странах социальная роль женщины издревле была значительной. Женщина здесь никогда не находилась в столь безусловном подчинении мужчины, как это наблюдалось во многих других странах Европы. Данное обстоятельство позволяет выдвинуть предположение о существовании связи между значительностью социальной роли женщины и ее стремлением к сексуальной раскрепощенности. Насколько верным является данное предположение применительно к России?


3. Сексуальные революции в России и в мире. Современный плагиат "теории стакана воды": конфлюентная любовь.
Для западноевропейской культуры вплоть до конца ХIХ века в целом было характерно ханжески-лицемерное отношение к вопросам секса и сексуальных отношений. В качестве примера можно привести описание ситуации в столице Австро-Венгрии Вене, бывшей одним из самых значительных центров науки и просвещения в Европе. "Браки были поздними, в особенности у мужчин, которые обзаводились семьей лишь тогда, когда могли ее самостоятельно содержать. Поэтому проституция в Вене процветала, а вслед за ней и врачи-венерологи. Нравы были не просто строгими, но, с сегодняшней точки зрения, чуть ли не абсурдными... Общество не только подавляло сексуальность, но и строжайшим образом запрещало о ней говорить. С. Цвейг в автобиографии писал о том, что люди были буквально захвачены мыслями на сексуальные темы, но практически никогда не нарушали табу и не должны были на сей предмет ничего говорить, причем для женщин этот запрет имел категорический характер... Молодая девушка не должна была иметь ни малейшего представления о том, откуда берутся дети, о мужской анатомии, не говоря уже о половой жизни. Цвейг рассказывает гротескную историю одной из своих теток, которая в первую брачную ночь прибежала домой к родителям с воплями: она не желает возвращаться к этому чудовищу-мужу, который вдруг начал ее раздевать." (16)
Таким образом, лицемерие и ханжество в вопросах секса, ставшие характерной чертой западноевропейского общества, порождали множество серьезнейших проблем. Нередко они вели к тяжелым фрустрациям, связанным с неудовлетворенным влечением. Конечно, во многом, ханжество и лицемерие явились изнанкой так называемых "викторианских добродетелей", в которых центральное место занимали представления о женском целомудрии. Однако не меньшую роль играло характерное для второй половины 19-го - начала 20-го века господство культуры просветительского типа. В рамках этого типа культуры человек представал как бесплотное и бесполое существо, целиком определяемое рационально контролируемыми и "научно" осмысляемыми намерениями. Знания, получаемые в процессе образования, ничего не говорили о страстной, чувственно-эмоциональной стороне человека, создавая ложное представление о ее несущественности, или еще хуже - изображая ее в качестве грязной, темной, недостойной.
Неудивительно, что получение образования сопровождалось во многих случаях накоплением отрицательной энергии, вследствие запретов, налагаемых по мере получения образования на сексуальную сферу самим человеком. Именно просветительский тип культуры стал причиной ханжески-лицемерного отношения к сексу и для части российской общества, прежде всего, из числа интеллигенции.
Положение в этой области в России конца ХIХ века может быть охарактеризовано словами В. О. Ключевского: "Современная интеллигентная барышня - пушка, которая заряжается в гимназическом классе, а разряжается в университетской клинике для душевнобольных" (17) Однако лицемерие все же не заходило в России столь далеко, как в описанной ситуации в Вене.
Российская женщина всегда чувствовала себя менее стесненной, менее "зажатой": "Любопытно, что приезжавшие на учебу или на лечение женщины из России считались в Вене чуть ли не непристойно "раскованными". (18)
Свойственная России относительная раскованность в вопросах секса сохранялась и в советское время, хотя советской идеологией секс был отнесен к числу наиболее запретных тем. Многим памятен эпизод в одном из первых телевизионных "ток-шоу" эпохи горбачевской гласности. Его участница, женщина представительного вида, с горячностью воскликнула: "у нас секса нет!" Многие журналисты на этом основании поторопились сделать вывод об "отставании" России от "развитых" стран и в этой сфере. Однако в действительности, мы здесь, если и не "впереди планеты всей", то и не последние.
Россия еще в первые десятилетия ХХ века пережила сексуальную революцию. Весьма серьезные изменения в российской сексуальной культуре происходили и раньше - в ХIХ веке. Они в значительной мере трансформировали бывшую до того господствующей патриархальную традицию, превратив сексуальные отношения во вполне "современные" по понятиям той эпохи. Наконец, последняя по времени сексуальная революция в России совпала с периодом горбачевской "перестройки" и продолжается до сих пор.
Вопрос о природе половых отношений, об их оценке с позиций нравственности является одним из жгучих вопросов человеческого бытия. В конечном итоге, именно на решение этого вопроса были направлены все сексуальные революции, происшедшие в Европе и мире в 20-м веке.
"Сексуальная революция произошла в Америке приблизительно во время первой мировой войны, - пишет американский автор, - и с тех пор каждое последующее поколение женщин исходило из новых представлений о сексуальной свободе, развивая их дальше." (19)
Конечно, можно считать, что уже галантный 18-й век произвел первую сексуальную революцию. Но она коснулась очень незначительной части населения, преимущественно высших кругов дворянской знати. Кроме того, - и это самое важное, - решение, предложенное галантной эпохой, не могло устроить большинство людей: уж очень сильно оно расходилось с нормами общепринятой морали и нравственности. В Европе 18-го века в общем и целом оставались господствующими патриархальные взгляды на сексуальные отношения. Эти взгляды отвергали самоценность половых отношений, половой акт оправдывался только необходимостью деторождения. Например, с точки зрения крупнейшего мыслителя 18-го века И. Канта, половой акт, не преследующий цели деторождения, не оправдан даже в законном браке. "Цель природы в совокуплении мужчин и женщин, - писал И. Кант, - в продолжении, т. е. сохранении рода; поэтому по меньшей мере нельзя действовать против этой цели. Но позволительно ли, не принимая во внимание эту цель, такое совокупление (даже если это происходит в браке)?" (20)
По мнению М. Лернера сексуальная революция в Америке первых десятилетий ХХ века учредила три свободы: "свободу нарушать формальные кодексы; свободу избирать формы сексуального поведения, отличные от общепринятых; свободу полного самовыражения в интимной сфере как необходимое условие счастья." (21)
Сексуальная революция происходила в России приблизительно в то же время, что и в Европе и США - от кануна первой мировой войны и, включая начало двадцатых годов. Ее движущие мотивы были в общем и целом те же, что и в Европе и Америке - протест против ограничений и запретов, налагаемых на область секса традиционной моралью, протест против общепринятого лицемерия по отношению к сексу. Однако после Октябрьской революции и гражданской войны российская сексуальная революция приобрела своеобразие, существенно отличающее ее от европейской и североамериканской.
Это своеобразие предопределилось большевистской властью, в первую очередь, ее установкой на мировоззренческую монополию, на подавление инакомыслия. В условиях все более укрепляющейся большевистской диктатуры обсуждение вопросов секса не могло проходить иначе как под лозунгами классовой борьбы и мировой революции. Прямая зависимость от политической линии партийно-государственной власти предопределила две главные особенности послеоктябрьского периода российской сексуальной революции: крайний радикализм и многообразие точек зрения в начале 20-х годов и, напротив, установление "сверху" обязательного для всех единого кодекса сексуального поведения в начале 30-х.
Обсуждение проблем сексуальных отношений велось в рамках выработки новой, так называемой "пролетарской" морали, призванной отбросить все достижения предшествующей мысли как ненужный хлам, как "буржуазные" предрассудки. В условиях, когда стали недоступными работы многих отечественных авторов дооктябрьского периода, также как и труды авторов зарубежных, обсуждение сексуальных проблем не отличалось достаточным уровнем знаний и культуры. Нередко оно вырождалось в простое провозглашение радикальных лозунгов безграничной сексуальной свободы. Семья и брак отвергались как "пережитки капитализма".
Одним проявлений сугубо "пролетарского" и радикально революционного подхода к вопросу сексуальных отношений стала в СССР 20-х годов так называемая "теория стакана воды". Суть этой "теории" в том, что вступить в половую связь, все равно, что выпить стакан воды. Все условности в отношениях мужчины и женщины, - буржуазно-феодального происхождения, поэтому в новом, социалистическом обществе должны быть отброшены как отживший хлам
В 20-е годы широкую популярность получила повесть С. Малашкина "Луна с правой стороны", посвященная новой, "пролетарски-революционной" трактовке сексуальных отношений. Повесть широко обсуждалась на тысячах диспутах по всему Советскому Союзу. Ее главный герой Исайка Чужак выразил новое кредо в речи перед участниками групповых сексуальных игр. "Стоя на столе перед несколькими парами юношей и девушек (последние... были одеты в газовые прозрачные платья) он, как заправский оратор, вещал: любовь красива и свободна только до тех пор, пока есть необходимость в другом. Ведь марксизм говорит: сознание необходимости - это и есть свобода. В любви люди дополняют друг друга и лишь из такого сочетания может получиться полный человек. Поэтому нарушение гармонии, появление диссонирующих ноток должно приводить к разрыву связи. В противном случае отношения перерождаются в насилие одного пола над другим. Следует ли страшиться разрыва? - задается риторическим вопросом студент. И отвечает в категорической форме - нет. Ибо это вполне закономерно. И затем Исайка уточняет: живя в "иных" условиях, он встречает женщину - товарища по делу и взглядам, у них зарождаются общие интересы, они стали дополнять друг друга и тем самым устанавливается новая связь, а предыдущая с полным сознанием необходимости расторгается."
Однако взгляды, подобные высказанным героем повести, не находили широкой поддержки в молодежной среде. Они скорее выступали своеобразным вызовом прежним представлениям. Что же касается положительного решения, то в рассуждениях Исайки его по сути и нет, - ведь не принять же за таковое наивные рассуждения о "свободе и необходимости".
В связи со сказанным, возникают вопросы, связанные с ситуацией в области сексуальных отношений в наши дни, в первые десятилетия ХХI века.
Не будет откровением признать, что секс, наряду с насилием, доминирует в массовой культуре начала 21-го столетия. Очевидно, что чем больше современный мир ориентируется на секс, тем больше он уходит от любви: происходит извращение понятия половой любви и в целом, имеет место искажение всего комплекса отношений между мужчиной и женщиной.
Исследованию современных трансформаций сексуальной культуры посвящена книга Э. Гидденса, (см. 22), - профессора, известного британского социолога, одного из ведущих теоретиков глобализма, директора всемирно известной Лондонской высшей школы экономики.
Центральным для концепции Гидденса является понятие "конфлюентная любовь". Это выражение можно перевести как "текучая, (льющаяся, переходящая, изменчивая) любовь. Согласно автору в эпоху "после сексуальной революции", т. е. в современную эпоху глобализации, любовные чувства и отношения меняются. На смену романтической любви приходит то, что автор называет конфлюентной любовью. Конфлюентной любви присущи следующие характеристики. "Первое, сексуальность становится непременным и основным компонентом любовных отношений. Второе, ценным в любви оказывается не объект любви, который не воспринимается более в качестве неповторимого, единственного и в идеале обретенного навсегда, а сами отношения как факт здесь-и-сейчас осуществляющейся жизни. Третье, это - текучая, преходящая любовь." (23)
Отметим, что в современном мире "брэндов", особенно брэндов, основанных на эротизме, или на теме эротизма, ни титулы, ни ученые звания не дают гарантии качественности идей и концепций. Сегодня Энтони Гидденс - "хорошо раскрученный брэнд": его книги на деньги Всемирного банка печатаются значительными тиражами на многих языках мира. И они, разумеется, находят своих читателей. Именно поэтому следует обратить внимание на его концепцию. Автор, маститый профессор социологии, открывает читателям "громовую истину" (которая выражена в приведенной выше цитате). Оказывается, что "ценным в любви оказывается не объект любви, который не воспринимается более в качестве неповторимого, единственного, а сами отношения как факт здесь-и-сейчас осуществляющейся жизни."
Но если объект любви, т. е. другой человек не является ценностью, а ценностью является то, что я хочу от него получить (в данном случае, сексуальное удовольствие), то о какой любви вообще может идти речь? "Другой" вообще не существует для меня как человек, как личность. Такого рода отношения можно называть как угодно, но только не любовью.
Скорее всего, это то самое холодно-отстраненное отношение к человеку "как к средству только, но не как к цели", против которого, выступала и выступает вся философия и европейская культура в целом. Утилитарное отношение человека к человеку сопровождает, к сожалению, всю историю человечества. Поэтому в нем нет ничего нового. Но культура и философия всегда сопротивлялись превращению человека в "штифтик", в "разменную монету", в "средство", утверждая и возвышая достоинство личности.
Не знаю, как авторы и читатели с берегов "туманного Альбиона", но мы в России (в Советском Союзе) все, что отстаивает Гидденс, "уже проходили" в начале другой "новой, небывало светлой эры", наступившей задолго до светлой эры глобализации. Поэтому не составляет особого труда сделать вывод: концепция британского автора есть не более чем переодетая в наукообразную форму хорошо известная в СССР 20-х годов ушедшего столетия так называемая "теория стакана воды". Концепция Гидденса, как это ни парадоксально, - не более чем плагиат, с "пролетарски-революционной" теории стакана воды.
Вероятно, определенная часть западной молодежи и людей среднего возраста действительно исповедуют и практикуют то, что Гидденс назвал "конфлюэнтной любовью". Такая "любовь" находит отражение в произведениях современной массовой культуры, типа фильма "Секс в большом городе", в котором главные героини плавно "перетекают" от одного мужчины к другому. Однако вряд ли следует выдавать такого рода поведение за что-то новое, тем более, - за самое передовое, наилучшим образом соответствующее современной эпохе. А именно это и делает наш автор
Тот факт, что молодежь воспринимает давно известное как новое, вполне понятен. Но факт, что маститый профессор (1936 г. рожд.), не зная истории вопроса, взялся за пропаганду примитивной "теории стакана воды", облекая ее в наукообразную оболочку и выдавая за последнее слово социологии, не может не вызывать опасений. Сходство современного культа секса с тем же явлением, наблюдавшимся в 20-е годы в пролетарски-революционной Советской России, свидетельствует о том, что такой культ отнюдь не признак нормального демократического общества. Это признак социальной деградации, сопровождающей большевистским по своей сути желанием ниспровергнуть все исторические достижения: "мы старый мир разрушим до основанья, а затем...>>
Еще раз подчеркнем: сексуальная революция - это, отнюдь, не размещение изображений голых тел, где придется и в как можно большем количестве. Выставление обнаженной натуры "к месту и не к месту", или совершение полового акта где угодно и с кем угодно, называется совсем иначе. Сексуальная революция - это утверждение тех свобод в интимной сфере, о которых говорилось выше.
Эти свободы означают, в частности, что нет и не может быть единого универсального закона, единого образца сексуального поведения, в равной мере пригодного для всех пар, вступающих половые отношения. В отличие от многих видов человеческой деятельности, для выполнения которых необходимо соблюдение установленных правил и норм, в области секса партнеры вольны действовать в соответствии со своими желаниями, прихотями и фантазиями. Единственное, что выступает в роли ограничения, это взаимная симпатия и уважение.
Каждая пара имеет полное право выбрать или изобрести способы сексуального поведения, наиболее приемлемые именно для этой пары. Поэтому всякие указания, особенно звучащие публично, выражают лишь мнение того, кто их высказывает, - если это не специалист, например, врач-сексолог. Такие указания, конечно же, являются лишь отражением личного сексуального опыта, и не могут претендовать на абсолютность. Кроме того, они являются непозволительным вторжением в частную жизнь других людей, в ее самую интимную сферу.
Обязательное для всех сексуальных революций отрицание прежних форм сексуальных отношений, протест против ханжества и традиционных запретов не могло не сопровождаться поиском новых идеалов, новых форм нравственного оправдания секса. Одним из ответов на этот поиск можно считать статью известной большевистской деятельницы периода 20-х годов Александры Коллонтай (в последствии - советский посол в Швеции) под выразительным названием "Дорогу крылатому эросу!" Если исключить из статьи неизбежную по условиям эпохи коммунистическую риторику, то в ней можно усмотреть целый ряд положений, достаточно убедительно отвечавших на острые вопросы сексуальной революции.
Колонтай, во-первых, подчеркивает, что для любви не могут быть устанавливаемы внешние ограничения - любовь есть сугубо внутреннее дело ее участников. Общество не вправе предписывать любящим какие-либо обязательные формы сексуальный отношений; выбор этих форм - суверенное право партнеров. Во-вторых, моральными можно считать такие отношения полов, которые сопровождаются духовно-эмоциональными переживаниями обоих партнеров. То есть, - это такие отношения, которые, если и не могут быть названы любовью по самым высоким меркам, то, по меньшей мере, окрашены в любовные тона и сопровождаются любовной страстью. Наконец, Колонтай подчеркивает недопустимость такого восприятия партнера, когда последний рассматривается в качестве собственности, не как цель, а только лишь как средство. Напротив, равенство и взаимное уважение, умение понять друг друга суть непременные условия любви.
Тесная связь российской сексуальной революции 20-х годов с партийно-государственной идеологией не позволила этой революции протекать в формах свободного и широкого обсуждения. Результаты дискуссий в последующее время намеренно замалчивались, находились под запретом. Уже в 30-е годы в вопросах секса восторжествовала линия столь же лицемерно-ханжеская, какой она была до начала обсуждений. Разница состояла в том, что теперь лицемерие и ханжество стали густо покрываться "революционной" классово-большевистской словесной оболочкой. Для примера приведем следующий пассаж:
"- половой отбор должен строиться по линии классовой, революционно-пролетарской целесообразности, а потому в любовные отношения не должны вноситься элементы флирта, ухаживания, кокетства и прочие методы специального полового завоевания." Или:
"- класс, в интересах революционной целесообразности, имеет право вмешиваться в половую жизнь своих членов." (24)
Вмешательство партийных и комсомольских органов "в половую жизнь своих членов" стало повседневной советской практикой на долгие десятилетия. В ходе такого вмешательства святотатственному осквернению подвергались самые интимные переживания и чувства, выставлялось на общественное поругание то, что должно составлять сокровенную тайну, принадлежащую лишь двоим, бесцеремонно и скрупулезно выискивался всякого рода "компромат" с целью дискредитации противоположной стороны. Не удивительно, что многие пары и даже семьи оказывались не в состоянии вынести публичных надругательств и распадались. К тому же, в обстановке политических репрессий борьба за "чистоту" половых отношений нередко использовалась как удобный повод и средство для достижения карьерных целей, для дискредитации политических противников и т. п.
Не смотря на столь неудачное завершение, тем не менее, вряд ли оправданно отрицать положительное значение сексуальной революции в России 20-х годов. Вопреки неизбежной (в тех условиях) зависимости от убогих догм большевистской идеологии, российская сексуальная революция в целом учредила те же свободы, на которые обратил внимание американский автор, характеризуя аналогичную революция в США: "свободу нарушать формальные кодексы; свободу избирать формы сексуального поведения, отличные от общепринятых; свободу полного самовыражения в интимной сфере как необходимое условие счастья."
Несомненно, что осуществление этих свобод сталкивалось в условиях большевистской власти с гораздо более серьезными трудностями, чем в странах Запада. Однако, надо иметь ввиду, что речь в данном контексте идет, прежде всего, о внутренней свободе, о снятии запретов внутреннего характера. Российский человек теперь мог решиться на нарушение внешних запретов, если был уверен в своей правоте внутренне, находил самостоятельное моральное оправдание, исходил из собственных нравственных предпочтений. Возврат к безусловному восприятию внешних запретов в полном объеме стал невозможен.
Сексуальная революция, начало которой совпало со временем горбачевской перестройки (т. е. вторая российская сексуальная революция в ХХ веке), во многом оказалась не более, чем "повторением пройденного". Общество в короткие сроки и в форсированном режиме, часто в уродливой форме, публично и открыто воспроизвело то, что было хорошо известно, но было погребено под прессом всяческих запретов. На волне, прорвавшей плотину запретов, в первую очередь появились всякого рода низкопробные и безвкусные поделки, призванные эпатировать читателя и зрителя. В какое-то время едва ли не все места массового скопления людей - вокзалы, аэропорты, гостиницы и др. - покрылись плакатами сексуального содержания. Впрочем, вскоре, здравого ума хватило, чтобы понять, что свобода отнюдь не равнозначна развешиванию фотографий голых девиц везде, где заблагорассудится. Подлинной же новостью десятилетия девяностых годов, имеющей не показное, а существенное значение, стало открытие нашим читателем ранее неизвестного ему огромного пласта западной литературы по вопросам секса, среди которой много по-настоящему серьезных произведений.
Освоение новой для российского читателя зарубежной и забытой отечественной литературы по вопросам любви и секса следует считать основным содержанием современного этапа сексуальной революции в России. Это, следовательно, - по преимуществу, "образовательный" этап. Кроме произведений, которые можно отнести к серьезным, огромное влияние на современную сексуальную культуру России оказывает, разумеется, западная массовая культура. Именно она во многом определяет черты сексуального поведения, признающиеся сегодняшней молодежью "модными", "современными" и т. д. Легкая усвояемость (в большинстве случаев поверхностная) западных и, вообще, зарубежных образцов - характерная черта российской сексуальной культуры. Заимствованные образцы отнюдь не разрушают исконного, самобытного, а образуют с ним некоторое сложное, рационально трудно постижимое единство, - "внешнюю дисгармонию при внутренней гармоничности". Это не может не свидетельствовать об открытости российского характера по отношению к новым формам сексуального поведения, об отрицательной оценке ханжески-лицемерного отношения к вопросам секса.

4. Особенности российской сексуальной культуры. Половая любовь (любовь между мужчиной и женщиной) как многогранный культурный феномен.
Особенности сексуальной культуры, свойственные данной стране, следует отнести к числу ее отличительных цивилизационных черт. С этой точки зрения, всякая страна, обладающая длительной историей и характеризующаяся своеобразной ментальностью, обладает собственной сексуальной культурой. Последняя включает в себя совокупность норм, стереотипов поведения и ценностей, относящихся к области сексуальных отношений. В центре сексуальной культуры стоят образы половой любви, расценивающиеся в качестве положительных и, соответственно, те из них, которые рассматриваются в качестве отрицательных.
На особенности сексуальной культуры оказывают влияние исторические традиции, свойственные данной стране религиозные направления, особенности национального характера в целом. В многонациональной стране общенациональная сексуальная культура (как и общенациональная культура вообще) не находится в прямой зависимости от конфессиональных и этнических традиций. Поэтому можно говорить, например, об общенациональной сексуальной культуре в Соединенных Штатах Америки, не упуская из виду исключительно разнообразный и крайне пестрый этнический и конфессиональный состав населения Соединенных Штатов. Именно так и поступает отечественный исследователь С. И. Голод, выделяя американскую сексуальную культуре и характеризуя ее как "прагматическую". (25)
К сожалению, автор ничего не говорит об общероссийской сексуальной культуре. Из контекста его рассуждений напрашивается вывод, что такой культуры вообще не существует. Помимо американской сексуальной культуры в книге С. И. Голода затрагиваются характеристики еще двух типов - романской и славянской. Такое разделение не выдерживает критики хотя бы потому, что произведено по разным основаниям. Кроме того, с позиций данного разделения пришлось бы отказаться от признания общеамериканской сексуальной культуры, разложив ее на романскую, англо-саксонскую, скандинавскую, негритянскую и т. п., - чего автор не допускает. Неготовность, и даже боязнь, признать существование общероссийской (в дальнейшем будем для краткости именовать ее "российской") сексуальной культуры обусловлена тем же предрассудком, который мешает признанию общероссийского менталитета, общероссийского национального характера и в, конечном итоге, признанию самого факта существования российской цивилизации. Несостоятельность подобного взгляда, являющегося в действительности лишь предрассудком, была обоснована выше (см. Гл.1). Там же была предложена идея о "двухъярусной" структуре ментальности, народного характера и личности, характерной для стран типа США и России - исключительно многонациональных и многоконфессиональных.
Согласно идее двухъярусности каждый представитель цивилизации становится носителем характера и ментальности, общих для данной цивилизации, без обязательной утраты социально-психологических черт той национальности, к которой он исходно принадлежит. Усвоение общих для данной цивилизации черт не предполагает также и обязательного отказа от конфессиональной принадлежности и отрицания тех черт характера, которые связаны с принадлежностью к той или иной конфессии. К числу общих для данной цивилизации черт следует отнести и характерные особенности сексуальной культуры.
Прежде всего, бросаются в глаза отличия российской сексуальной культуры от западной. "Русская литература не знает таких прекрасных образов любви, как литература Западной Европы, - писал Н. Бердяев. У нас нет ничего подобного любви трубадуров, любви Тристана и Изольды, Данте и Беатриче, Ромео и Джульеты. Любовь мужчины и женщины, любовный культ женщины - прекрасный цветок христианской культуры Европы... У нас не было настоящего романтизма в любви. Романтизм - явление Западной Европы." (26)
Западные традиции романтической любви имеют, как известно, глубокие исторические корни. Они ведут свое начало от 11-го - 14-го веков, от эпохи крестовых походов. В этот период складывается вид любви, который принято характеризовать как куртуазную любовь, или амор. "Вокруг любви возник своеобразный культ... В центре этого культа оказалась конкретная женщина, - пишет современный западный исследователь. - Амор была личным и избирательным чувством. Предмет любви всегда тщательно выбирался любящим и не мог быть заменен никем другим. Чтобы стать достойной поклонения, женщине... полагалось иметь мужа и быть недосягаемой... Сущность куртуазной любви составляла свободно избранная и свободно дарованная любовь. В средние века считалось, что такая любовь недоступна супругам, руководствовавшимся в своем поведении интересами продолжения рода и собственности, а также политическими амбициями."
"Правила амор строятся на том, что рыцарь тайно поступает на службу к своей возлюбленной. Эта служба возвышает и облагораживает его: служа даме, рыцарь должен доказать свою доблесть. Здесь можно вспомнить слова одного средневекового автора: "Какая чудесная вещь любовь! Она заставляет мужчину обрести многие добродетели и развивает в нем положительные качества." Рыцарь должен был вынести любые испытания, изобретенные его дамой... Обычно рыцарь доказывал свою доблесть на турнирах и поединках. Мучения, которым подвергал себя добивающийся расположения дамы рыцарь, зачастую приближалось к самоистязаниям... Считалось, что каждое успешно пройденное испытание ведет к сближению влюбленных." Характерно, что куртуазная любовь культивировалась вопреки установлениям римско-католической церкви: "куртуазная любовь выглядит протестом против претензий христианской церкви на знание абсолютной истины. Являясь анаграммой слова roma, слово amor символизирует оппозицию Риму." (27)
Возникновение романтической любви свидетельствовало о том, что человеческая культура создала особый духовной феномен, получивший название половой любви, любви между мужчиной и женщиной. Человеческий гений поистине чудесным образом превратил отношения животного происхождения, служащие в животном мире исключительно целям детопроизводства, в многогранный культурный феномен, в явление подлинно человеческой культуры.
Человечество, через произведения культуры, все более осознавало непреходящее значение любви. Действительно, роль половой любви в жизни человека огромна и незаменима. Это связано с ее интимностью, духовно-телесной близостью двух людей, с постоянным общением с таким же как "Я", но "Другим", по-другому устроенным человеком, с пониманием другого взгляда на мир, обусловленным иной половой психологией. Роль любви не заменима в преодолении одиночества, чувства оставленности. Половая любовь крайне важна в качестве источника творчества, мощного стимула к познанию и творчеству. Само ее существование основано на творческом сотрудничестве людей, поэтому она есть творческое выстраивание отношений с иным человеком, при отчетливой, осязательной данности его инаковости. В силу всех своих особенностей, любовь принадлежит к тем важнейшим факторам, которые рождают и поддерживают в нас само желание жить, саму волю к жизни.
Половая любовь многообразна. В истории философской и религиозной мысли, в произведениях литературы и искусства выявлены, раскрыты и красочно описаны различные аспекты любви. Только в своем единстве они составляют то, что можно назвать полноценной связью между мужчиной и женщиной, основанной на согласии сердец, а не только лишь на отношениях сексуального характера. Сложный комплекс отношений, включающий в свой состав ряд аспектов любви только и можно назвать половой любовью в подлинном или собственном смысле. Есть любовь эротическая. Это восхищение красотой, силой, совершенством. Есть любовь агапэ. Это любовь одаряющая, милосердная и сострадательная. Есть любовь каритативная (каритас). Это любовь как нежность. Есть любовь страстная. Это вожделение, стремление обладать. Эти виды любви могут существовать совместно, в составе конкретного проявления любви.
Полноценная половая любовь и есть именно то, что включает в себя все отмеченные виды любви, но не сводится только к одному, взятому изолировано от других. Конечно, она немыслима без страсти, а также без эроса. Но в ней также присутствует и момент нежности (каритас), и моменты милосердия и сострадания (агапэ). Только единство и целостность во всей совокупности названных аспектов превращают отношения между мужчиной и женщиной в то, характеризуется как любовь. Богатство проявлений половой любви делает ее роль абсолютно незаменимой для ощущения полноты и радости жизни.
Если половая любовь сводится только к страсти, - то есть к сексуальным отношениям, - то единение с Другим возможно лишь на короткий момент. Партнеры по сексу часто остаются абсолютно чуждыми друг другу. Чувство одиночества может при этом даже возрасти. Если же половая любовь помимо страсти включает в себя эрос, агапэ и каритас, то в этом случае отношения любящих будут несравненно богаче и полнее. Полноценная половая любовь, включающая взаимную нежность, милосердное и сострадательное участие любящих, меняет ощущение жизни, придает ей радость цветущей полноты.
Данное понимание любви означает, что ее следует отличать от кратковременного увлечения, от небольшого, временного "романа" и др. Любовь (в том смысле, о котором идет речь), конечно же, не может побудить человека к жестокости, к покушению на жизнь и достоинство другого человека. Так, если не нашедший ответного отклика мужчина, обманным путем завлекает женщину в квартиру, приковывает ее железной цепью, насильно удерживает ее в таком состоянии неделю, месяц или более, регулярно насилует пленницу, то о какой любви может идти речь? Это половая распущенность, моральная деградация, связанная с неконтролируемым стремлением удовлетворить сладострастие.
Как это ни покажется на первый взгляд странным, половая любовь, если и не сродни материнской по характеру, то сродни ей по степени чувственной конкретности: посредством такой любви Другой открывается мне не только в мысли, не только через образ зрительный, но и через образ реально осязаемый. Осязательность живого тела через любовное к нему прикосновение благотворно влияет на всю личность человека. Только через такую осязательность можно реально преодолеть чувство одиночества, чувство оставленности. Никакие мертвые предметы, никакие слова, ни чтение романов, ни просмотр фильмов, ни сексуальные фантазии, ни эротические телефонные беседы - ничто не обладает такой эффективностью для избавления от неприятного ощущения холода в душе, от чувства одиночества, как осязательное присутствие живого тела, воспринимаемого как родное и близкое.
Вообще говоря, тело не является чем-то противоположным душе. Скорее тело есть орган души, причем орган, весьма чувствительный. Не случайно, не санкционированное мною прикосновение к моему телу рассматривается как покушение на личность, как незаконное вторжение в зону моего "Я".
Вместе с тем, в половой любви инаковость Другого, его непохожесть на меня также дается чувственно, в самой своей плоти. В половой любви партнеры постоянно ощущают инаковость Другого, разумеется, не только в физическом отношении, но и в том, что связано с различиями в психологии женщины и мужчины и что определяет их различия в восприятии мира. Не следует ожидать, что женщина увидит мир глазами мужчины, а мужчина - глазами женщины. Переделать друг друга невозможно и не следует этим заниматься. Искусство любви и состоит, в частности, в том, чтобы научиться воспринимать и понимать иной взгляд, существенно отличный от моего. Тем самым, через общение в любви становится возможным видеть мир не только с привычной для себя точки зрения, но и с точки зрения принципиально иной. Следовательно, восприятие мира становится более объемным, более многомерным.
Разумеется, внимание к иной точки зрения и способность понять ее вырабатываются только при совместной жизни, жизни "бок о бок", при том, что влюбленные внутренне готовы совместно переживать радости, преодолевать трудности и решать жизненные проблемы.
На российскую сексуальную культуру оказывала свое воздействие и выше упомянутая куртуазная любовь, запечатленная во множестве романах, становившихся доступными все более широкому кругу российских читателей. Однако основные особенности российской сексуальной культуры определялись, разумеется, не западноевропейскими влияниями. Они формировались на основе традиций отечественной культуры, образа жизни и менталитета, одновременно, составляя неотъемлемую часть последних.
Говоря об особенностях российской сексуальной культуры, следует, прежде всего, обратить внимание на такие ее качества как интимность и душевность.
Что касается интимности, то она связана с общей высокой оценкой значения интимности в жизни человека. Согласно такой оценке ценность важнейших сторон человеческой жизни определяется их интимностью и может быть утрачена при выставлении напоказ. "На счастье и на несчастье одинаково надо иметь двери, а не выставлять их напоказ", - говорит герой рассказа В. Распутина. С точки зрения российской ментальности, не следует, разумеется, выставлять напоказ и столь интимную сторону жизни как сфера сексуальных отношений. Она есть прерогатива только двоих и не терпит посторонних. Не случайно, русский писатель советского периода Виктор Некрасов, проживший свои последние годы в Париже, по свидетельствам очевидцев, "долго не мог привыкнуть к поцелуям на каждом шагу - в метро, в магазине, на улице остановятся, обнимутся ни с того ни с сего - и взасос." (28)
Очевидно, что причины характерно-российской установки на интимность сексуальных отношений многообразны и глубоки. Тем не менее, не исключено, что они связаны, в том числе, и со столь простым и легко обнаруживаемым обстоятельством как особенности российского климата. Длящееся в течение 8-ми месяцев на большинстве территорий России холодное время года не позволяет, конечно, проводить сколько-нибудь значительную часть жизни под открытым небом. Для жителей Италии и Франции, впрочем, как и для большинства стран Европы, последнее вполне привычно: едва ли не большая часть их времени проходит на воздухе - во дворике, в уличном кафе, на улице. При столь открытом образе жизни просто невозможно утаить от других людей многие подробности личной жизни. Да и нет необходимости утаивать, если отсутствуют ограничения, например, религиозного характера, такие как, например, имеют место в мусульманских странах.
Образ жизни, при котором едва ли не все события происходят в присутствии множества людей, делает привычным публичное проявление самых разнообразных страстей, публичное выяснение взаимных отношений, и, конечно же, - любовные поцелуи, которые уже никого не удивляют. Впрочем, Россия в ее современном виде вряд ли уступит Франции и Италии по публичным проявлениям сексуальности и, в частности, по количеству целующихся на улице. Однако было бы поспешным рассматривать данный факт как свидетельство утраты характерно-российской сексуальной культуры. Он лишь свидетельствует о таких ее чертах как открытость по отношению к новым формам сексуального поведения и отсутствие лицемерия.
Таким образом, особое значение интимности для российской сексуальной культуры связано со взглядом на физические проявления любви как на то, что не предназначено для посторонних глаз. Другая особенность, которая уже была упомянута, - душевность.
Именно душевность отношений партнеров служит нравственным оправданием сексуальной связи. Под душевностью понимается сопереживательность и сердечность партнеров, независимость от соображений расчета и выгоды, самостоятельность и свобода выбора, совершаемого по велению сердца. Носитель российского менталитета ждет от любви духовной просветленности, того, что способно одухотворить и осветить жизнь, придать ей смысл, возвышающийся над обыденностью и над практическими нуждами и потребностями. По этим свойствам понимание любви в России во многом противостоит ее пониманию в американской сексуальной культуре. В последней, прагматическая ориентация представлена достаточно отчетливо. В американской культуре акцентируются рациональные соображения такого типа: удовлетворение сексуальной потребности необходимо во имя здоровья, продолжения рода, стабильности брака и т. п. Разумеется, подобные соображения занимают определенное место и в российской сексуальной культуре, однако, как правило, не им отводится роль основных мотивов и двигательных пружин любовных отношений.
Одной из существенных особенностей российской сексуальной культуры является яркая выраженность в ней того аспекта любви, который принято обозначать греческим словом "агапэ". Это аспект милосердия, сострадательного участия любящих, сопереживательность и сердечность. Характерно в этом отношении выражение "ты меня не любишь, не жалеешь", в котором слова "любить" и "жалеть" являются, если не синонимами, то по смыслу весьма близкими. В то же время, "я хочу тебя" (I want you) по-русски имеет оттенок вульгарности.
Один из художественных фильмов эпохи хрущевской оттепели стал заметным событием в духовной жизни страны уже потому, что затронул бывшую запретной тему первой любви. Фильм режиссера Василия Левина так и назывался "Повесть о первой любви" (1957). Он был поставлен по одноименной повести А. Атарова и рассказывал о любви школьников-подростков. Характерно, что возникшее между героем фильма Митей (артист К. Столяров) и героиней Олей (артистка Д. Осмоловская) раннее чувство, оправдывается авторами, прежде всего, из соображений сострадания. После смерти матери Оля остается сиротой, а ее друг Митя, не желая оставлять свою подругу в беде, приводит ее в родительский дом. Тема подростковой любви решается авторами в тесной связи с мотивом заботы, сострадательного участия в судьбе любимого человека. В отношении Мити к Оле на первый план вынесены именно забота и стремление поддержать в трудную минуту, в то время как собственно сексуальная сторона отношений показана в фильме с исключительным тактом.
Сострадательность, сердечное участие, умение сопереживать - таковы главные компоненты любви, превращающие ее в важнейшую часть жизни, способствующую духовному просветлению человека. Эта мысль отчетливо выражена во многих произведениях литературы и кинематографа советского периода. Достаточно назвать фильмы, ставшие кинематографической классикой, такие как "Летят журавли", "Дорогой мой человек", "Дом, в котором я живу", "Баллада о солдате" и другие. Мысль, о которой идет речь, отнюдь не являлась данью обязательной партийной идеологии. Идеология лишь паразитировала на традиционных ценностях культуры, стремясь использовать их в рамках собственных партийно-идеологических целей.
Свидетельством глубокой укорененности в русской культуре сострадательного мотива для любовных отношений может служить изображение любви в романах Достоевского. Так Н. Бердяев подчеркивает, что герой романа "Идиот", князь Мышкин "любит Настасью Филипповну жалостью, состраданием, и сострадание его беспредельно."
Согласно Бердяеву Достоевским особенно глубоко раскрыты две стороны половой любви - сострадание (жалость) и сладострастие. У Достоевского "всюду женщины вызывают или сладострастие или жалость, иногда одни и те же женщины вызывают эти разные отношения. Настасья Филипповна у Мышкина вызывает бесконечное сострадание, у Рогожина - бесконечное сладострастие. Соня Мармеладова, мать подростка вызывают жалость, Грушенька вызывает к себе сладострастное отношение. Сладострастие есть в отношении Версилова к Екатерине Николаевне, и он же с жалостью любит свою жену." (29)
Очевидно, что Достоевский проницательно подметил и глубоко выразил два полюса любви, характерные для российской сексуальной культуры. Если сострадание тяготеет к целомудренности, то сладострастие, напротив, выражает страстную, "дионисийскую" природу любви или, по словам Бердяева, - "вулканическое извержение, динамитные взрывы страстной природы человека".
Любовь, в которой обнаженно противоборствуют сострадание и сладострастие, не подчиняется никаким канонам, никаким правилам. Ее проявления стихийны и непосредственны. В этом ее отличие от западной куртуазной любви, в которой партнеры строго следуют принятым правилам, играют взятые на себя роли. Кроме произведений Достоевского характерно российский тип любви нашел свое отражение во многих произведениях отечественной литературы. Ярким ее примером является любовь Григория Мелехова и Аксиньи в "Тихом Доне" М. Шолохова. Здесь сострадание и сладострастие непосредственно совмещаются в одном глубоком, сложном и противоречивом чувстве. Герой "Поднятой целины" Давыдов ощущает сладострастие по отношению к Лушке, в его же чувстве к Варе преобладают мотивы сострадания.
Сладострастие в своем предельном проявлении неизбежно переходит в разврат. Последний разрушает человеческую личность, губит человека. В образе Свидригайлова Достоевским показано перерождение личности, гибель личности от безудержного сладострастия, перешедшего в безудержный разврат.
В основе абсолютизации сладострастия лежит представление о половом акте как унизительном для человека, греховном состоянии. Именно представление о неустранимой греховности, животности и, следовательно, запретности половых отношений составляет движущую силу сладострастия. Но такой же, глубоко ложный взгляд на половые отношения может лежать и в основе строго морализма, категорически отрицающего всякое положительное значение полового акта для межличностных отношений. При таком взгляде оправданность полового акта усматривается исключительно в деторождении. Стремление же к половому акту самому по себе с этой точки зрения есть, якобы, не что иное, как низменное желание удовлетворения похоти.
Глубоко ошибочный взгляд на половой акт как на унизительное для человека животное состоянии далеко не преодолен в рамках российской сексуальной культуры. Наиболее ярко этот взгляд представлен в воззрениях Л. Н. Толстого.
Согласно Толстому половая любовь вообще не имеет ничего общего с любовью как таковой, с любовью подлинной. Он писал: "Называют одним и тем же словом любовь духовную - любовь к Богу и ближнему, и любовь плотскую мужчины к женщине или женщины к мужчине. Это большая ошибка. Нет ничего общего между этими двумя чувствами. Первое - духовная любовь к богу и ближнему - есть голос Бога, второе - половая любовь между мужчиной и женщиной - голос животного." (30) Согласно Толстому, сладострастие есть грех и грязь, проявление животности. Предаваться сладострастию возможно лишь как предаются тайному пороку.
"Мы до сих пор отравлены этим ощущением греховности и нечистоты всякого сладострастия любви и грязним этим ощущением тех, кого любим," - писал по поводу подобных воззрений Н. Бердяев. Он настаивал, что "вопрос о сладострастии иначе должен быть поставлен, пора перестать видеть в сладострастии уступку слабости греховной человеческой плоти, пора увидеть правду, святость и чистоту сладострастного слияния." Согласно Бердяеву "само сладострастие может быть разное: может быть дурное и уродливое, но может быть хорошее и прекрасное. Может быть сладострастие как рабство у природной стихии, как потеря личности, но может быть и сладострастие как освобождение от природных оков, как утверждение личности." (31)

5. Семья в России.
"Русский человек несемейственный", - утверждал Константин Леонтьев. Леонтьев обращал внимание на резкие отличия от русского национального характера характеров тех народов, которые близки русским по языку и вере, и которых общественное мнение в России рассматривало как народы-братья. "И греки, и болгары, - писал он, - по духу домашней жизни своей одинаково буржуа, одинаково расположены к тому, что сами же немцы обозвали филистерством... Тогда как размашистые рыцарские вкусы польского шляхтича ближе подходят к казачьей ширине великоросса".(32)
Действительно, во многих произведениях отечественного искусства мы встречаем картину, в которой муж находится как бы за пределами семьи. Не мужчина-семьянин, а мужчина-непоседа, занятый покорением Севера, Сибири или Дальнего Востока, участник гигантских строек, мужчина, уходящий на войну, в крайнем случае, - целиком поглощенный наукой - таков один из популярных мужских образов российского искусства. Он запечатлен во многих кинофильмах советского времени, таких как "Добровольцы", "Два капитана" (по роману В. Каверина), "Летят журавли", "Девять дней одного года" и другие. В свою очередь, жизненная ситуация жены, ожидающей мужа, ушедшего в силу тех или иных обстоятельств (чаще всего драматических, или даже трагических) в далекий поход, становится основой и мотивом многих выдающихся произведений русской литературы, - от "Плача Ярославны" в "Слове о полку Игореве" до знаменитого стихотворения Константина Симонова "Жди меня". Тот же мотив семейной разлуки находим, например, в популярной песне советских времен:
Лейся песня на просторе,
Ты не жди, не плачь жена.
Штурмовать далеко море
Посылает нас страна!
Несомненно, что на обилии подобных сюжетов сказываются особенности российской истории, тяжелейшие исторические испытания, выпавшие на долю россиян, а также постоянная необходимость освоения огромных пространств с суровыми климатическими условиями. Искусство, конечно, не могло не отразить обусловленных этими обстоятельствами ситуаций семейной разлуки и связанных с ними переживаний. Однако нельзя не усмотреть в произведениях искусства и в самих этих жизненных ситуациях характерную для русского духа устремленность вдаль, его нежелание ограничить себя узкими рамками домашнего уюта и комфорта.
"Я хотел бы остаться с тобой,
Просто остаться с тобой,
Но высокая в небе звезда
Зовет меня в путь"
Автор этих строк, ставший популярным в 80-х годах рок-музыкант, выдающийся российский певец и композитор Виктор Цой точно выразил эту характерную устремленность ввысь и вдаль, ставшую неотъемлемой чертой общероссийского национального характера. В ее основе - удаль, - по словам сторонника евразийства Н. С. Трубецкого "добродетель, непонятная ни романо-германцам, ни другим славянам". Тем не менее, устремленность российского духа к возвышенным и широким перспективам - отнюдь не непреодолимое препятствие для семейной жизни, о чем мы подробней скажем ниже.
В ситуации разлуки по-особому осмысливается миссия жены. Она не только в том, чтобы ждать и плакать, но и в том, чтобы выручать попавшего в беду мужа. Такой взгляд на женскую миссию обнаруживается уже в "Слове о полку Игореве". "В сущности, любовный сюжет "Слова" выстроен как антикуртуазный роман, где героиню спасал ее возлюбленный или рыцарь-супруг, - пишет Светлана Кайдаш. - Ярославна сама вызволяет мужа из беды." (33)
Как известно, куртуазная любовь предполагает преодоление мужчиной множества препятствий, с которыми он должен справиться самостоятельно. Женщина же остается по преимуществу наблюдательницей или судьей, хотя и пристрастным, но принципиально находящимся в стороне, "над схваткой". Важнейший смысл куртуазного романа в том, что мужчина, демонстрируя свою доблесть, побеждает всех врагов и выручает свою возлюбленную. Любовь достается ему как награда за мужество и отвагу. Своеобразной вариацией на темы куртуазной любви можно считать, например, романы Дж. Флеминга и поставленные по ним фильмы о Джеймсе Бонде.
В куртуазной схеме женщина в целом пассивна - она награда или своего рода добыча в соревновании мужчин. В русской же культуре, начиная, по меньшей мере, со"Слова о полку Игореве", роль женщины представлена как более активная. Такая же, активная роль отводится женщине во многих произведениях русской литературы: вспомним пушкинскую Татьяну, которая первой решается на признание в любви в письме к Евгению Онегину. Активность женщины предполагает и соответствующее изменение роли мужчины. От него теперь требуется не только мужество и отвага, но и такие качества как душевная чуткость, способность понять женскую душу, по достоинству оценить ее порывы. Не случайно, Пушкин, как и читатели, справедливо (хотя и очень деликатно) укоряет Онегина за холодность и равнодушие.
Можно достаточно определенно утверждать, что для России характерно доминирование женщины в семье и, соответственно, подчиненное положение мужа. О ведущей семейной роли женщины прямо или косвенно свидетельствуют многие произведения отечественной культуры и другие источники. Молодой Н. Г. Чернышевский, размышляя накануне свадьбы о своей будущей жене, писал: "Я всегда должен слушаться и хочу слушаться того, что мне велят делать, я сам ничего не делаю и не могу делать - от меня должно требовать, и я сделаю все, что только от меня потребуют; я должен быть подчиненным... так и в семействе я должен играть такую роль, какую обыкновенно играет жена, и у меня должна быть жена, которая была бы главою дома. А она именно такова. Это-то мне и нужно". (34)
По свидетельству двоюродной сестры Чернышевского главенствующее положение в родительском доме Чернышевского занимала мать, отец же находился в подчиненном положении: "Что Евгения Егоровна скажет, то Гавриил Романович и выполняет. У нас в семье только и было разговору, Евгения Егоровна делала то-то, Евгения Егоровна распоряжалась так-то." (35) Очевидно, что Чернышевский переносил опыт жизни своих родителей на свою собственную.
Характерно, что в случае Чернышевского мы можем проследить, как сказывается бытовое доминирование женщины на области сексуальных отношений. Чернышевский уступает сексуальную инициативу женщине: "Как это будет совершаться у нас? Я желал бы, чтоб это устроилось так, чтоб обыкновенно я бывал у нее по ее желанию, чтоб инициатива была не так часто с моей стороны. Но это противно всем обычным отношения между полами? Что ж такого? У нас до сих пор все наоборот против того, как обыкновенно бывает между женихом и невестой: она настаивает, я уступаю... Почему же не быть так и в половых отношениях? Обыкновенно жених ищет невесты, подходит к ней, заговаривает с нею - я наоборот, я дожидаюсь, чтоб она подошла ко мне и сказала: "Говорите со мной, сидите со мною". Так и тут - может быть и будет так: "Вы можете быть ныне у меня". - "Покорно благодарю, О. С." ( "О. С." - Ольга Сократовна - жена Чернышевского - В. Ш.) Как видим, сам Чернышевский осознает нетипичность своего желания уступить сексуальную инициативу жене. Что же касается доминирующей роли женщины в остальных вопросах семейных отношений, то такая роль рассматривается им как традиция предков, которой он следует, не стремясь внести в нее ничего принципиально нового.
Доминирующее положение женщины в семье свойственно не только России. "Однажды мне пришлось участвовать в собеседовании молодых девушек, - пишет японский автор, - разговор зашел о супружеских отношениях в Японии. Я с удовольствием выслушал единогласное и откровенное мнение, что в семье у каждой из собеседниц мать занимает главное место, а отец, хотя и не выражает этого на словах, проявляет к матери исключительно бережное отношение. И я полагаю, что такое положение существует не только в семьях присутствовавших на собеседовании девушек, но и характерно вообще для всякой японской семьи." (36) Можно сделать вывод о том, что в доминирующем положении женщины в семье нет ничего необычного или исключительно российского. Более того, если женщина - устроительница семейного очага, то иначе и не может быть, - ее роль в семье непременно должна быть главенствующей.
В первые десятилетия 20-го века в России развернулась дискуссия относительно того, каким должен быть брак по-христиански. Одна из крайних позиций была представлена Л. Н. Толстым. Толстой заходил столь далеко, что отрицал саму возможность христианского брака. Поскольку по Толстому, половой акт - унизительное для человека, животное состояние, то христианского брака быть не может. Противоположную позицию занял В. В. Розанов.
Розанов упрекал православную церковь в том, что она мало уделяет внимания вопросам брака и семьи. Согласно Розанову семья и брак должны быть самыми главными объектами попечения со стороны церкви. Половой акт должен прямо освящаться и благославляться церковью. Розанов даже допускал, что половое сношение могло бы совершаться прямо в стенах храма, для чего можно было бы сделать соответствующие помещения - пристройки к храму. Мыслитель-парадоксалист был в данном случае прав в том, что проявлял вполне обоснованную озабоченность укреплением семейных уз, вопросами деторождения, повышением рождаемости в России, рождением и воспитанием здоровых поколений.
Значение прочности семьи для развития общества и личности едва ли нуждается в специальных доказательствах. Тем не менее, вся масштабность и глубина воздействия семьи на общество, на пути и судьбы человечества требуют самого серьезного осмысления. Именно в семье, в детском возрасте зарождаются те тенденции и направления развития человечества, которые становятся его судьбой, объявляются в последствии "историческими закономерностями", и изменить которые в дальнейшем исключительно сложно и трудно. На это, в частности, указывал известный русский мыслитель И. А. Ильин: "и не прав ли немецкий богослов Толук, утверждая: "Мир управляется из детской"... Мир не только строится в детской, но и разрушается из нее; здесь прокладываются не только пути спасения, но и пути погибели."(37) По сути о том же, применительно к причинам обострения религиозных и этнических конфликтов, говорит современный итальянский писатель и философ Умберто Эко: "Приучать к терпимости людей взрослых, которые стреляют друг в друга по этническим и религиозным причинам, - только терять время. Время упущено. Это значит, что с дикарской нетерпимостью надо бороться у самых ее основ, неуклонными усилиями воспитания, начиная с самого нежного детства..." (38)
Прочность семьи, теплота семейных отношений зависят в первую очередь от женщины. Древняя мудрость гласит:
Мудрая жена устроит свой дом,
А безумная разрушит его своими руками
Роль мужчины в семье, разумеется, также значительна. Для понимания особенностей семейных отношений в России имеет значение еще один образ, также представленный в российской ментальности. Это - лихой мужчина любитель и любимец женщин. "Нет спора, наш великоросс по природе "вивёр", - писал Леонтьев. - Пламенная религиозность его сочетается, как у итальянца, нередко с большим женолюбием и любовью к кутежу." "Болгарин или серб, если склонен к сластолюбию и женолюбию, то из него скорее выйдет лицемер вроде Jacque Ferrque в "Парижских тайнах", чем Лихач-Кудрявич Кольцова" (38). Образ лихого мужчины, любителя женщин не столь уж ярко представлен в российском искусстве и литературе. Тем не менее, его следует отнести к числу характерных для российской ментальности. Этот образ можно найти в фольклоре, в народной песне, в стихах поэтов, таких как, например, С. Есенин, т. е. близких народной традиции. Своеобразное отражение его можно усмотреть в такой, например, популярной песенке наших дней:
И тогда я поняла,
Чо те надо, чо те надо,
Но не дам я тебе,
Чо, ты хошь.
Эти строки, помимо всего прочего, красноречиво свидетельствуют о простоте отношений, отсутствии чопорности и лицемерия в сближении полов, известной легкости нравов. Заметим, что характерно-российское отношение к супружеской измене обнаруживается в сопоставлении с другими странами. Хорошо известен по многим фильмам "муж-рогоносец" в Италии, заслуживающий презрения и осмеяния. В России потерпевший муж скорее заслуживает сочувствия, впрочем, в большинстве случаев, молчаливого, либо - осуждается за плохую заботу о жене, которая "правильно сделала", что решилась на измену. Впрочем, идеальным образцом в этом вопросе служит, видимо, пушкинская Татьяна с ее словами, известными в России каждому: "Но я другому отдана и буду век ему верна."
Вместе с тем, необходимо особо подчеркнуть, что для российской ментальности характерно понимание девичества и супружества как образов жизни, существенно отличных друг от друга. При этом каждый из них по-своему хорош, по-своему интересен. Если супружество налагает на женщину целый ряд обязательств, неизбежно ограничивает ее свободу, то одновременно, оно дает женщине (как и мужчине) новые жизненные ощущения, обогащает палитру переживаний, делает жизнь более насыщенной и полной. Забота о семье может восприниматься не как обременяющая тяжесть, а как радость, не доступная тем, кто не обзавелся семьей и, следовательно, лишен возможности о ней заботиться. Вместе с тем, в российской ментальности представлен и противоположный взгляд на супружество - как на мрачный период в жизни женщины. В рамках этого взгляда семейная жизнь порой воспринимается едва ли не как каторга, как заточение, как жизнь, полная мучительных страданий, как безрадостное состояние угнетенности и подавленности. Надо признать, что в популяризацию такого взгляда внесла немалый вклад русская классическая литература 19-го века.
Ранее нами отмечалось, что неверно смотреть на литературу как на прямое отражение жизни. (См. Гл.1.). Следовательно, - неверно по литературе делать однозначные выводы относительно жизни и относительно доминирующих в ней форм, укладов и обычаев. Так, во всей русской литературе едва ли найдется сколько-нибудь яркое описание хотя бы одной счастливой супружеской пары, едва ли встретится запоминающийся образ женщины, по-настоящему счастливой в браке. А вот женщин-страдалиц, стремящих вырваться из семьи, как из клетки, - великое множество. Достаточно вспомнить Катерину из "Грозы" А. Н. Островского и Анну Каренину Л. Толстого. Литература является активным фактором жизни, хотя бы потому, что изучается в школе, воздействует на формирование мировоззрения, причем, в юном возрасте. В этом смысле ее значение тем более велико, что в России на протяжении длительного периода ослаблены многие механизмы социальной регуляции. Так, влияние церкви на мировоззрение и поведение большинства людей в России стало незначительным еще в предреволюционные годы, а в советское время было сведено почти на нет. Невелико оно и в постсоветской России. (Более подробно см. Гл. "Религии и верования в России").
Счастье и радость семейной жизни способен испытать тот, кто готов вынести совершенно естественные для нее тяжести, преодолеть немалые трудности, без которых семейная жизнь невозможна. Семья может приносить удовлетворение тому, кто в детские годы сформировал для себя положительный образ семейного существования, с молодости живет ожиданием семейного счастья, будучи готов во имя него перенести немалые трудности и ограничения. Можно ли сформировать положительный образ семейной жизни на основе например, знаменитого стихотворения Н. А. Некрасова "Тройка" - вопрос риторический:
Завязавши под мышкой передник,
Перетянешь уродливо грудь,
Будет бить тебя муж-привередник
И свекровь в три погибели гнуть.

От работы и черной и трудной
Отцветешь, не успевши расцвесть,
Погрузишься ты в сон непробудный,
Будешь няньчить, работать и есть

И в лице твоем, полном движенья,
Полном жизни, появится вдруг
Выраженье тупого терпенья
И бессмысленный вечный испуг.

И схоронят в сырую могилу,
Как пройдешь ты тяжелый свой путь,
Бесполезно угасшую силу
И ничем не согретую грудь.
Образ семейной жизни формируется под воздействием детских впечатлений, отрезка жизни, проведенного в родительской семье. Кто в детстве был окружен семейным теплом и заботой, тот в зрелости, как правило, оказывается способным к творчеству собственной семейной жизни. Тому же, кому в детстве не повезло, наука семейного бытия дается с большим трудом. Сказанное можно отнести и к великому русскому поэту, автору приведенных строк.
Сложившийся в детстве негативный образ семьи, несомненно, повлиял на судьбу Некрасова, на обстоятельства его личной жизни, на его неспособность создать полноценную семью. Именно им, видимо, можно объяснить (хотя бы отчасти) широко известный факт, что Некрасову в конечном итоге пришлось делить со своим другом одну женщину на двоих, т. е. жить жизнью по-французски называемой "менаж-а-труа". Некрасов не единственный из русских поэтов, испытавших на себе этот путь. В 20-ом веке его опыт был повторен не менее известным автором, ставшим классиком советской литературы, но также не сумевшим обрести семейного счастья и закончившим жизнь трагически. Живя втроем с любовницей и ее мужем, он к тому же, в отличие от Некрасова, не затруднял себя тем, чтобы брать на свои плечи заботу о материальном благосостоянии "троицы", предпочитая жить на средства мужа, высокопоставленного советского чиновника. Другое отличие классика советского от классика 19-го века заключалось в том, что, если последний видел российскую жизнь в исключительно мрачных тонах ("Выдь на Волгу, чей стон раздается...,"; "косточки, косточки русские..."; "Что там? Толпа мертвецов!" и т. п.), то советский, напротив, столь же нереалистически и легкомысленно предавался розовым мечтаниям, презирал "единицу" (мысль, строго противоположная уважению к личности), и растрачивал свой талант на воспевание земных кумиров. Без всякого Фрейда ясно, что неустроенность в сексе, постоянно гложущее ощущение собственной мужской несостоятельности не могло не сказываться на творчестве.
Вернемся к отображению семьи в русской литературе. Среди наиболее ярко запечатленных в ней образов женщины, о которых речь шла выше, - "гений дивной красоты", "женщина-труженица", "женщина-мать" - почти полностью отсутствует образ женщины устроительницы домашнего очага. Трудно судить, чем объясняется этот факт. Является ли он отражением реальности или его следует отнести на счет особенностей литературы, на счет того специфического подхода к реальности, который характерен для русской литературы: ее уклона в сферу социально-политическую, в сторону проблем глобально-исторического, "вселенского" масштаба?
Естественно, что сосредоточенность на такого рода проблематике не способствовала вынесению на передний план образа женщины устроительницы домашнего очага. Впрочем, нельзя, очевидно, сказать, что этот образ чрезвычайно популярен в какой-либо из европейских литератур. Художественную литературу вообще больше привлекают ситуации скорее нестандартные, чем обыденные, характеры - выдающиеся и сильные, обстоятельства - драматические или трагические. Домашний очаг дает немного поводов для того, чтобы стать увлекательным сюжетом художественного произведения. Тем не менее, если говорить о Западе, то само понятие домашнего очага в западной ментальности представлено достаточно отчетливо. Так, в романских языках оно относится к числу наиболее употребительных. Этого не скажешь о языке русском: в языковой практике оно почти не встречается. Между тем, понятие домашнего очага является одним из важнейших для семейных отношений. Оно шире понятий семьи, материнства и отцовства: материнство и отцовство вполне возможны и вне семьи. Поэтому семья оказывается прочной в том случае, если жена и муж осознают свои роли не только в качестве матери и отца, но и в качестве, соответственно, - устроительницы домашнего очага и его охранителя и оберегателя.
Домашний очаг - то, вокруг чего группируется семья, то, что выражает тепло и уют родного дома, теплоту и интимность родственных отношений. Есть основания полагать, что, будучи не очень ярко представленным в культуре, понятие домашнего очага играло немалую роль в российской ментальности. В пользу такого предположения говорит тот факт, что вплоть до 20-х годов двадцатого столетия для России была характерна многодетная семья, насчитывающая в среднем от 4-х до 6-ти детей. Очевидно, что воспитание такого количества детей уже само по себе предполагает прочность семейных уз, заботу об устроении и оберегании семейного очага. Последующие бурные события российской истории ХХ столетия не способствовали, разумеется, укреплению семьи.
Стремительный процесс урбанизации (роста городов и массового переселения из деревни в город), массовое участие молодых людей в грандиозных стройках социализма вызвали к жизни понятие, совершенно невозможное в условиях дореволюционной России - понятие общежития (ранее применявшееся только для монастырей - "общее житие" монахов). Общежитие - это именно то, что по своей сути противоположно домашнему очагу. Миллионы людей за годы советской власти прошли через общежития, а многие из них провели там значительный отрезок своей жизни. Советское общежитие - символ временности, непрочности существования, символ неустроенности. (Речь не идет о студенческих общежитиях, которые распространены во всем мире, и способствуют обретению молодым человеком самостоятельности). Общежитие, конечно, запечатлено в современной российской ментальности и является фактором, способствовавшим вытеснению из него понятия домашнего очага. Другим таким фактором стала большевистская сверх-революционность, особенно ярко проявившаяся в первое десятилетие советской власти.
Большевики ленинско-троцкистского периода рассматривали семью в качестве реакционного института, в качестве тормоза на пути прогресса. "Революция сделала героическую попытку разрушить так называемый "семейный очаг", - писал Л. Троцкий, - т. е. архаическое, затхлое и косное учреждение... Место семьи... должна была по замыслу, занять законченная система общественного ухода и обслуживания". "Доколе эта задача не решена, 40 миллионов советских семейств остаются гнездами средневековья." (40) И хотя со второй половины тридцатых годов резко отрицательное отношение к семье в официальной идеологии было отброшено, семья продолжала рассматриваться как явление второстепенное, подчиненное задачам неизмеримо превосходящим по своему значению задачи семейной жизни. Об этом свидетельствовало выдвижение официальной идеологией известного тезиса о "семье - ячейке общества". Этот, по сути, бессодержательный тезис вошел в учебники обществоведения всех последующих десятилетий, вплоть до наших дней. Единственный реальный смысл этого тезиса - в подчинении семьи общественному целому, рассмотрение ее исключительно как средства для решения общественных задач, - в контексте советской эпохи - задач партийно-государственных.
К сожалению, отношение к семье как к тому, что не заслуживает внимания, осталось в 90-х годах характерной чертой государственной политики постперестроечной России. Впрочем, такое отношение лежала в русле свойственного этой политике общего пренебрежения к интересам подавляющего большинства населения.
Следует отметить, что отрицательное отношение к семье на определенном этапе было достаточно распространенным и на Западе. Так, французские студенты во время знаменитых студенческих выступлений 1968г. выдвинули лозунг "отмены семьи" как "буржуазного" института. Правда, это произошло не без влияния троцкизма, как и других учений леворадикального толка, к сожалению, столь длительное время популярных в России. Для леворадикальных политических направлений (коммунизм, анархизм, троцкизм и др.) характерно в целом отрицательное отношение к семье, или, в лучшем случае, - рассмотрение ее в качестве исторически преходящего, временного института, который в будущем должен отмереть. В противовес этому, партии консервативной направленности, такие как партия консерваторов в Великобритании, республиканцев в США, христианско-демократические партии Германии, Италии и ряда других стран Европы в своих программах подчеркивают значение семьи, уделяют вопросам ее сохранения и укрепления большое внимание. На Западе семью принято относить к числу так называемых "консервативных" ценностей, наряду со свободой предпринимательства, частной собственностью, правами личности и другими.
Вообще говоря, консерватизм в современных условиях приобретает особую актуальность и позитивный общественный смысл. Такие понятия как семья, домашний очаг, материнство, отцовство имеют отчетливое консервативное содержание. Ценность семьи, как и другие ценности консерватизма, издавна составляли основу существования общества. Они вообще не утратят своего значения, покуда общество существует.
6. Гендерные исследования - теоретическое обоснование разрушения семьи как важнейшего социального института.
В современных условиях универсальные ценности человеческого бытия подвергаются мощному натиску со стороны всякого рода новомодных учений и соответствующих им общественных движений, которые, вопреки провозглашаемым ими лозунгам, на деле направлены на разрушение основ общественной жизни, в частности на дискредитацию понятий "семья" и "домашний очаг". Это относится, в первую очередь, к так называемым "гендерным исследованиям" (от слова "генус, обозначающего грамматический род, в противовес слову "сексус", обозначающему биологический пол) к движению феминизма, а также лесбиянок, гомосексуалистов, бисексуалов и транссексуалов. На словах они руководствуются демократическим лозунгом равноправия, а на деле их воззрениям присущ крайний экстремизм при решении вопроса о соотношении социальных ролей мужчины и женщины.
Эти "исследования" и соответствующие движения преследуют цель решительного революционного переворота в области традиционных для Европы и России взаимоотношений мужчины и женщины. Их участники, в частности, не замечают сходства своих воззрений со сверхреволюционностью российского большевизма. Они плохо осведомлены о том, к чему приводят революционные перевороты в общественной жизни, поэтому осознанно или неосознанно влекут общество к очередному периоду общественного хаоса, чреватого страданиями миллионов людей. Сходство феминизма с большевизмом ленинско-троцкисткого периода не только в неумеренной революционности их претензий. Оно обнаруживается и на более конкретном уровне. Мы уже приводили слова Троцкого о том, что "революция сделала героическую попытку разрушить так называемый "семейный очаг", т. е. архаическое, затхлое и косное учреждение... Место семьи... должна была по замыслу, занять законченная система общественного ухода и обслуживания". "Доколе эта задача не решена, 40 миллионов советских семейств остаются гнездами средневековья."
Легко заметить сходство интенций феминисток с интенцией Троцкого: полное и абсолютное освобождение женщины от домашних забот, установление социального тождества между мужчиной и женщиной. То, к чему стремятся феминистки, привело бы именно к тому, чего так жаждал Троцкий - исчезновению семьи как общественного института, - этого "гнезда средневековья", "архаического, затхлого и косного учреждения".
Теоретическая основа феминизма - гендерные исследования, - рассматривают взаимоотношения мужчины и женщины как столкновение двух враждебных лагерей, двух враждебных армий, ведущих между собой ожесточенную войну. Эта война со стороны женщин ведется с целью низвергнуть ненавистную власть мужчин и установить лидерство женщины во всех областях жизни. Картина, рисуемая теорией гендерных исследований, - картина уродливая, дающая совершенно неправильное представление о жизненных целях как мужчины, так и женщины, а также в искаженном свете изображающая реальное положение дел.
В пылу борьбы против мужского "засилья" ее авторы не замечают совершенно очевидных фактов. В частности, речь идет о том, что нами было подчеркнуто выше, - о доминировании женщины в семье. Не знаю, как на Западе, но для России такое доминирование вполне привычное явление уже на протяжении более чем двух столетий. То же характерно для Японии, о чем свидетельствует авторитетный автор, слова которого были приведены выше. Неужели нашим гендерным писательницам не ясно, что лидерство в семье наделяет женщину столь значительной мерой общественного влияния, какая политикам и не снилась? Однако мощное влияние женщины на все стороны общественной жизни посредством своего лидирующего положения в семье осуществляется не публично, оно скрыто от теле-, фото- и видео-камер, его не продемонстрируешь посредством СМИ. Становится ясно, чего добивается руководящая часть феминисток - им очень хочется публичности, они не могут жить без постоянного мелькания на телеэкране и в других средствах массовой информации.
Не менее очевидным становится и то, что феминизм и его теоретическая база (т. е. гендерная теория) не отражают интересов большинства женщин, а инициированы небольшой группой в целях удовлетворения свих непомерных амбиций. В рассматриваемом нами случае дело обстоит так же, как и во многих современных партиях, движениях и др., - в выигрыше оказывается только верхушка, основная масса же в лучшем случае остается "при своем", в худшем - теряет то, что у нее было.
Фундаментальным тезисом гендерной теории является тезис о том, что в европейской культуре система ценностей и взгляд на мир осуществляется с позиций "европейских белых мужчин". Сознание европейского человека, вне зависимости от его пола, насквозь пропитано идеями и ценностями мужской идеологии с приоритетом мужского начала. Поскольку практически вся европейская культура создана мужчинами, то в процессе воспитания, образования, включения в культуру женщина вынуждена усваивать чуждый ей мужской взгляд на мир.
Резюме этого ключевого тезиса таково - в европейском обществе, под прикрытием формального равенства полов, в действительности тотально господствует патриархат. Разумеется, такое положение нетерпимо и его следует изменить в целях достижения подлинного равноправия, что соответствовало бы требованиям подлинной демократии. Этот тезис был сформулирован в 60-х годах 20-го столетия в книге Симоны де Бовуар (жены известного философа Ж.-П. Сартра) "Второй пол". Он был подтвержден в книге французского философа и историка Мишеля Фуко "Воля к знанию". С тех пор он находит все большее развитие и подтверждение в многочисленных публикациях сторонниц феминизма.
Конечно, европейская культура создана по преимуществу мужчинами. Однако возникает вопрос, - насколько вообще важна в данном случае проблема авторства, - кем по преимуществу создана культура, мужчинами или женщинами? Не является ли гораздо более важным вопрос о том, какое место и какая общественная роль отводится женщине в этом "взляде европейских белых мужчин"?
Можно с полной определенностью утверждать, что "взгляд европейских белых мужчин" возвел женщину на такую высоту, на какую ее не возводила ни одна культура в истории человечества и ни одна культура современности. Может быть именно поэтому, идеи феминизма выдвинули именно в европейские женщины, а те немногие мужчины, которые коснулись этой проблематики, "подпевают" женщинам? Европейский белый мужчина хорошо знает, что возражать белой европейской женщине - занятие бессмысленное и опасное, поскольку она давно чувствует себя совершенно свободно, и никакое мужское начало в культуре не является для нее непреодолимым препятствием. Еще большей мере это относится к взаимоотношениям мужчины и женщины в России: российский мужчина очень быстро понимает, что вступать в спор с российской женщиной, возражать и перечить ей, воспринимается в рамках российской якобы "маскулинной/мужской" (по мнению феминисток) культуры, как поведение недостойное и некультурное.
Может быть, сторонниц феминистского экстремизма больше устроил бы взгляд "арабского смуглого мужчины"? Тогда они должны как нормальную воспринимать картину, когда впереди налегке идет массивный мужчина, а вслед за ним, с трудом передвигаясь, движется женщина, нагруженная тяжелой поклажей. Убежден, нашим женщинам гораздо милее наша привычная картина: мужчина, несущий на себе всё, вплоть до женской сумочки, и женщина, идущая налегке и весело отдающая приказания навьюченному супругу.
Можно напомнить и о взглядах, характерных для древнегреческой культуры, в которой женщина воспринималась как существо сугубо материальное, поэтому неспособное к интеллектуальной деятельности, а узаконенной формой половых отношений был мужской гомосексуализм, - об этом мы говорили в предыдущем параграфе. Нетрудно привести и примеры других взглядов, авторами которых были мужчины. Все они различны и свидетельствуют о том, что европейская и русская культура отводят женщине весьма значительное место, закрепляют за ней во многих случаях ведущую роль. Точнее было бы сказать, что нормы европейской и русской культуры определяют некоторое гармоническое сочетание мужского и женского начал, которое хотя и несовершенно, как несовершенно все в земном мире, но вполне рационально. Сознательно направлять огромные усилия на разрушение исторически сложившегося сочетания означает подрывать сами основы существования общества.
Очень любопытно выглядят многие лингвистические изыскания феминисток. По их мнению, изобретенное мужчинами латинское слово "фемина" ("женщина") происходит от латинских "фе" и "минимум", следовательно, означает минимум веры, минимум доверия, что оскорбительно для женщины. Над такого рода "изысканиями" посмеялся М. Задорнов, "обосновав" предположение, что в древнем праславянском языке слог "га" означал движение. Отсюда русские "но-га", кочер-га", "цы-га-не" и т. д.
Возмущение гендерных феминисток вызывает и то, например, что во многих европейских языках слово "человек" тождественно слову "мужчина". К счастью, в русском языке этого нет: "человек" и "мужчина" - слова разные. Но остается возможность придраться к тому, что слово "человек" мужского, а не женского рода, как, видимо, хотелось бы феминисткам. Напомним в этой связи, что еще Платон обосновал тезис о том, что понятие "человек" есть единство мужского и женского начал. Мужчина, взятый вне связи с женщиной, есть частичный, неполный человек. То же относится и к женщине. Только взятые в единстве, мужчина и женщина входят в понятие человека. Эта идея была воспринята дальнейшим развитием европейской мысли.
Вызывает сожаление, что часть российских женщин, по преимуществу тех, которые по профессии связаны со сферой социально-гуманитарных исследований, с энтузиазмом поддержала родившуюся на Западе гендерную теорию. К счастью, феминистское движение не получило в России сколько-нибудь значительного выражения. Нельзя исключить, что в странах Запада феминизм имеет социально-позитивный смысл, поскольку прочность семьи, семья как ценность, не подверглись на Западе столь массированному давлению. Но для России феминистский экстремизм неизбежно станет губительным.
В современной России представления о ценности семьи, о домашнем очаге едва-едва держатся, и вот-вот могут полностью обрушиться. В традициях троцкистской идеологии российскую девочку и сегодня готовят к тому, чтобы она непременно освоила какую-нибудь из престижных профессий. В этом не было бы ничего, вызывающего опасения, если бы российская молодая женщина готовила бы себя и к тому, что быть любящей женой, матерью, устроительницей домашнего очага. Однако, к сожалению, в глазах многих молодых женщин занятия семьей и заботы по дому выглядят как то, что недостойно современной женщины. Между тем, вполне очевидно, что мужчина, при всем желании, не способен заменить женщину в роли основной хранительницы семейного тепла и домашнего уюта, тем более, - в роли матери. Сегодня для России актуальна задача повышения престижа семьи, как важнейшего социального института, а отнюдь не задача дальнейшей дискредитации роли женщины в семье, дискредитации занятия домашним хозяйством, рождения и воспитания детей, роли женщины в создании благоприятной семейной обстановки.
После множества революций и радикальных перестроек, приведших к разрушению многих традиционных институтов, нам не хватало еще одной, - на этот раз касающейся отношений мужчины и женщины и ведущей к разрушению семьи. Это привело бы к полному демографическому краху, дальнейшему росту числа беспризорных и детдовомских детей, - в конечном итоге, к социальной катастрофе невиданной разрушительной силы.
Все соображения феминисток меркнут перед лицом неоспоримого факта: в МУСУЛЬМАНСКИХ странах, рождаемость и темпы прироста населения намного превосходят соответствующие показатели христианского населения Европы. О печальном положении дел в России последних десятилетий хорошо известно. Феминистки не задумаются над тем, что численность белого населения неуклонно сокращается и что при сохранении современной тенденции ненавистный им "белый мужчина" останется через несколько десятилетий в абсолютном меньшинстве и утратит влияние на положение дел в мировом масштабе. Без укрепления семьи, а значит без ориентации женщины на то, чтобы она оставалась женщиной, т. е. женой, матерью, устроительницей домашнего очага, предотвратить катастрофическое снижение численности населения не возможно. Мужчина же должен хорошо осознавать свою роль охранителя домашнего очага, помощника жены в бытовых вопросах, свою роль добытчика и основного кормильца.
Нет никаких сомнений, что гендерная теория будет развиваться в России представительницами социально-гуманитарных наук. Причина этого не только и не столько в особой привлекательности для некоторых представительниц прекрасного пола гендерной проблематики, хотя это имеет значение. Однако главная причина состоит в особенностях развития современной науки. Эти особенности таковы, что любое направление, раз возникнув, будет бесконечно "развивать" первоначальные идеи, бесконечно модифицировать их, бесконечно умножать количество точек зрения, концепций, трактовок. Уже сегодня насчитывается около десятка трактовок гендера - центрального понятия этой теории. Если кому-то кажется, что с развитием теории будет найдено некоторое единое понимание, то он глубоко заблуждается. Количество трактовок будет умножаться вплоть до такого состояния, что их невозможно будет обозреть даже специалистам в этой области, не говоря уже о студентах и аспирантах или о рядовых гражданах.
В рассматриваемом отношении гендерная теория ничем не отличается от любого иного научного направления. Современная наука занята по преимуществу тем, что бесконечно умножает число различных точек зрения на одну и ту же проблему. Представителей социально-гуманитарных наук давно не смущает, что разнообразие зафиксированных в научной литературе точек зрения на большинство проблем уже превышает несколько сотен. И это не предел. За то время, пока читатель познакомился с этой главой, в различных научных заведениях Европы, Америки и России, наверняка уже защищено несколько десятков диссертаций разного калибра (магистерских, кандидатских, докторских) на разные темы, выпущено в свет множество монографий и статей. Каждая из этих работ содержит и защищает еще одну, "новую" точку зрения.
Принципом развития науки стал радикальный плюрализм. Современная наука отказалась от признания единственной выделенной позиции, с которой открывается единственно правильный взгляд на мир и которая, следовательно, обладает монополией на истину. Понятие истины теперь рассматривается не как характеристика знания, а только лишь как регулятив научного познания, как идеал, к которому следует стремиться, но который заведомо недостижим ни в рамках отдельной теории, ни в их множестве.
Следует особо подчеркнуть, что радикальный плюрализм современной науки вполне оправданное и обоснованное ее состояние. Претензии классической науки на объективную истину рухнули окончательно и безвозвратно. Современная наука проявляет гораздо большую скромность в вопросе об истинности своих теорий - чего, к сожалению, не скажешь об отдельных ее представителях и представительницах. И эта скромность вполне оправдана. Проблема же состоит в том, что такая сверхплюралистическая наука не может дать никаких позитивных рекомендаций для реальной жизни. Эти рекомендации многочисленны и противоречивы.
Особая опасность связана с тем, что неспособность к позитивным рекомендациям оборачивается очевидной способностью сеять такие опасные настроения как скепсис и нигилизм. Эти скепсис и нигилизм касаются в первую очередь устоявшихся форм жизни, которые современной общественной наукой подвергаются ожесточенной критике.
Устранить негативные последствия воздействия научного критицизма на общество жизненно необходимо. Но это следует сделать так, чтобы "не выплеснуть вместе с водой ребенка". Иначе говоря, нейтрализация научного критицизма не означает отрицания социально-гуманитарных наук как таковых. Ее можно осуществить, дополнив научное знание личным жизненным опытом ученого, - не только опытом, накопленным им в процессе научных занятий, но его человеческим опытом жизни. Такой опыт убережет от поспешных выводов, добавит к выводам науки определенную долю здравого смысла, известную долю консерватизма.
Богатство жизненного опыта соединенное с научными познаниями есть не что иное, как мудрость. Только с позиций такой мудрости, предполагающей крайнюю осторожность при попытках разрушения устоявшихся форм жизни, решительное отрицание радикализма и экстремизма, какими бы научными аргументами они ни обосновывались, возможен позитивный подход к обществу и человеку.

Примечания и сноски см. Шаповалов В. Ф. Россиеведение. М. 2001. ГЛ. 6.