О фильме "Водитель для Веры"
Действие фильма "Водитель для Веры" происходит в 1962 году, и "время Хрущева" показано так, что оторопь берет: оказывается, это была эпоха страха, муштры, полицейщины, свирепого милитаризма, тайных расправ, вооруженных облав и "стрельбы на поражение". Знаки "оттепели" небрежно разбросаны по фильму, но кажется, что в нем изображено фашистское государство. Задаешься вопросом: то ли это полемика с либеральными мифами об "оттепели", то ли апофеоз исторического беспамятства, то ли какая-то запоздалая вариация на тему "ну, а когда его маленечко того, тогда всю правду мы узнали про него"?..
Схожие странности были и в ярком фильме Чухрая "Вор" (1997). "Эпоха Сталина" наделялась здесь обаянием грубоватой витальности и была окутана ностальгической дымкой, а "оттепель" неожиданно представала временем нищеты и унылой безнадежности. Впрочем, подобную странность трактовки можно было объяснить тем, что мы видели время и страну глазами осиротевшего мальчика. "Мир без отца" он ощущал как постылую пустыню с пожухлыми красками: здесь можно лишь доживать, перебирая воспоминания о лучезарном "Мире с отцом". Отчего же столь мрачно выглядят 1960-е в новой ленте Чухрая?
Шофер Виктор, сержант срочной службы, из Кремлевского полка поступает в услужение к генералу и поселяется на его крымской даче. Генерал, скорый и на милость, и на расправу, "кладет глаз" на него с тайным прицелом: его дочь Вера больна и безнадежно одинока, а ладный и ловкий Виктор, прижившийся в номенклатурных хоромах, кажется не худшей парой для несчастной озлобленной хромоножки.
Социальный сюжет часто двигает сама ситуация "бедняк в богатом доме". Возможно, что на авторов повлияло такое "ретро" о социальном неравенстве, как фильм "Наемный работник" (реж. Алан Бриджес, Великобритания, 1973, Гран-при Каннского МКФ-73), снятый по роману Л. П. Хартли. Слуга-шофер мучается здесь от любви к изнеженной аристократке. Она, только что пережившая трагедию, "оттаивает" возле этого цельного и надежного мужчины, а затем, как и положено в кастовом обществе, уходит к человеку "своего круга".
С первого же участливого взгляда Виктора на Веру ожидаешь истории благородного сердца в мире сословных условностей. Но она не вытанцовывается. Авторы как будто не жалеют времени и не экономят пленки для того, чтобы показать нам развитие отношений между героями - но эта мера подробности, на самом деле, бессодержательна и оказывается пустой расточительностью. Когда герой русского дореволюционного кино собирался в гости или на свидание, в фильме обстоятельно показывали дорогу туда и дорогу обратно - иначе зритель, не освоивший азов монтажа, просто не понимал, как персонаж "перескакивал" в иной интерьер. Когда герои "Водителя для Веры" собираются в путь - нам тоже обязательно показывают дорогу туда и дорогу обратно, а в монтаже будут сменяться однообразно злое лицо Веры, нервно ерзающей на заднем сиденье, - и внимательные глаза Виктора, отраженные в ветровом зеркальце. Сколько бы раз ни повторялась эта монотонная "восьмерка" - с героями не происходит решительно никаких изменений.
Критики уже достаточно написали о невнятной драматургической основе фильма, где полностью отсутствуют психологические мотивировки и недостоверны характеры. Но тотальную неудачу мастера обычно не объяснить нехваткой ремесла или огрехами сценария - ее истоки кроются в самом подходе к реальности.
Когда смотришь этот фильм, одновременно и вялый, и перегруженный событиями, создается впечатление, что автор просто не знает, в какой сюжетный узел следует поместить... нравственную проблематику. Это странно, ибо возможности для драматизма дает здесь буквально каждая пядь действия.
Простыню Виктор увидел только в армии, а свое барачное детство вспоминает с отвращением. "Я наизнанку вывернусь, землю жрать буду, а в эту парашу не вернусь", - выдыхает он с чувством. О советском Растиньяке, испорченном "квартирным вопросом", лихо спел Галич ("И с доскою будешь жить со стиральною // за машину за его персональную..."), а Юрий Трифонов написал "Дом на набережной"... Мы уже готовы увидеть, как из простого паренька вырастает услужливый Молчалин, тихо ползущий из грязи в князи, а бедная Вера становится жертвой его жизненных запросов и разменной монетой в волчьих играх за выживание.
Этот процесс нравственной деградации вроде бы идет полным ходом. Слегка поломавшись, Виктор соглашается информировать "дорогие органы" о настроениях будущего тестя - распивает с ним водочку и распевает под нее, родимую, ухарски-разудалые песенки. И... безмятежно строчит на него же доносики. Однако конфликт между чувством и, так сказать, гражданским долгом Виктор не слишком переживает - рассказ о цене сделок с дьяволом режиссером даже не начат. Случайно ли? Крымские особняки начальства изображены здесь двойственно. То ли воплощенная греза Присыпкина, что, облизываясь на "сталинский ампир", примеряет на себя роль его хозяина; то ли - след нынешней завороженности красотами "Большого стиля" канувшей Империи.
Контрасты обычно наделяют образ жизненным объемом. Но здесь автор словно не знает, о какой ипостаси Виктора рассказывать, за какую ниточку потянуть. Он и само благородство, и низкий карьерист: черты эти демонстрируются как-то "поочередно". И действие непостижимым образом вьется вокруг обоих этих - неслиянных - внутренних сюжетов, вызывая - поочередно же - недоверие к каждому.
Но больше всего поражает линия загадочной папки, которую генерал хитроумно прячет от "органов". Оказывается, весной 1957-го горел военный корабль с таинственным грузом "Х" на борту, а видный чин КГБ во имя интересов державы не подпустил к нему пожарных. Экипаж погиб, генерал был тогда начальником береговой охраны, а теперь коварные "органы" хотят сделать "козлом отпущения" этого честного служаку. Вот и спасает он от них доказательство своей "невиновности" - приказ, которому подчинился. Этой бумажке авторы придают невероятное значение, но... отчего-то не возьмут в толк, что ничья подпись на ней не снимает вины с генерала. Он что, и на Страшном суде собирается этим приказом размахивать?.. Какая разница, был приказ или не было его - люди-то погибли. И виноват каждый, кто мог их спасти, но вовремя "умыл руки".
Генерал плачет, с теплым умилением поглядывая на Виктора, ставшего ему "сынком". Но такие же сынки молотили гаечными ключами об обшивку гибнущего судна, а государственные мужи, поигрывая желваками, мужественно дожидались, когда волны сомкнутся над защитниками Отечества. Наивный Шекспир развернул бы здесь сюжет о муках нечистой совести - но из фильма не ясно, посещают ли "мальчики кровавые" сентиментального генерала. Отчаянно цепляясь за сохранность папки, он вовсе не собирается поведать миру правду о гибели экипажа. Но свою бесценную шкуру спасает отчаянно, и мы, зрители, отчего-то должны испытывать к нему сочувствие.
Только что не произнес генерал в свое оправдание: "Время, сынок, такое было". Ну, время - не время, а десять заповедей никто не отменял. Пытались, было дело, да известно, что вышло из этого...
Вот в чем суть дела: в фильме "Водитель для Веры" органически отразились этические представления НАШЕГО времени, в котором идея искупления трагической вины опошлена и непопулярна, а над самим словом "покаяние" посмеиваются как над пережитком перестройки. Именно потому и просвечивают сквозь знаки 1960-х нынешние типажи и реалии: невнятный юноша, которому изначально неведомо само понятие морали, редкостно необаятельные героини, как на подбор, "по-сегодняшнему" агрессивные и стервозные... А чего стоят головорезы "спецназа", нагрянувшие на дачу для расправы с генералом...
Кульминация фильма явно изображает судьбу "уходящей натуры": Генерал, неуемный самодур и горлан - все же живой человек, а сметающая его безликая и бесчеловечная сила как бы "еще хуже". Расправа с генералом читается здесь не как образ конца "эпохи Хрущева", а как обычная социальная практика якобы либерального начала 60-х. Но при снятии Хрущева к власти пришли не "силовики", а функционеры, да и проходило оно не в столь средневековых формах кровавого дворцового переворота.
Есть ли вообще логика и смысл в этой экранной беготне с оружием? Скорее всего, нет. Перед нами киношное "пиф-паф", результат облучения стандартами коммерческого кино. Когда актерам не о чем молчать в кадре, они истошно, бестолково и бесконечно орут. А когда нет подлинных чувств - их имитируют за кадром симфонические оркестры. Точно так же отсутствие сокровенного знания об историческом времени маскируется здесь пустыми эффектами жанрового кино - то жестокой мелодрамы, то триллера о краже секретных документов, то вестерна, где герой и злодей сходятся в финале один на один. "Боец незримого фронта" Савельев, взявший было "на мушку" Виктора, прижимающего к груди ребенка Веры, помедлив, отпускает его на все четыре стороны. Конечно, не одни звери в "органах" работали... Но просветленный вывод "И чекисты чувствовать умеют" все же странным образом закругляет ленту о коллизиях новейших времен.
К родовым чертам тоталитарного строя Оруэлл относил переписывание истории. В фильме "Водитель для Веры" прошлое словно бы в очередной раз переписано - в духе пошлых воззрений общества, поверхностно чувствующего, эгоистичного, превыше всего ставящего моральный комфорт и телесный гедонизм. Печально, что хороший режиссер Павел Чухрай более не ощущает историческое время и его героев.
КОВАЛОВ О. Водитель для Веры. Переписываем историю?.. // Сеанс. N 21/22. 2005.
http://www.russiancinema.ru/template.php?dept_id=15&e_dept_id=1&e_person_id=1042
