Поначалу мне хотелось назвать это маленькое посвящение выдающемуся человеку довольно просто и слегка нескромно - "Мой Курчатов". Почти, как у Цветаевой - "Мой Пушкин". И поводов, думаю, для такого названия у меня было чуть больше, нежели у влюбленной в Александра Сергеевича Марины Ивановны.
Во-первых, я ещё застал живыми ближайших соратников Игоря Васильевича по атомным делам - академика Марчука и профессора Дубовского. И имел случай часами расспрашивать их о Курчатове. Первого - об обнинском периоде совместной работы, второго - о челябинском, московском и тоже - обнинском. Итоговое резюме обоих по Курчатову получилось выразительным: "Велик и благороден".
Во-вторых, и мне довелось в молодости хаживать теми же кривыми улочками старого Симферополя, под теми же куполами Троицкой обители, тенистой набережной Салгира, спускающимися к ней древними ступенями загадочной "лестницы любви" - то есть ровно также, как в гимназические и студенческие годы бегал с портфелем на занятия в городскую гимназию и Таврический университет будущий академик.
В-третьих, на рубеже веков посчастливилось-таки добраться до сокрытой за многометровыми заборами ФЭИ "мекки" мирного русского атома, самой поздней и самой сокровенной любви Курчатова - первой в мире Обнинской АЭС, её реакторного зала и диспетчерской, ставшими к тому времени уже вполне музейным раритетом с довольно монументальными и чуть грубоватыми приборами на главном пульте управления и самым внушительным из них - тяжёлым карболитовым телефонным аппаратом Багта-50, по которому, как шепнули мне на ухо сопровождающие, в день пуска связывался с Кремлём Курчатов.
И, наконец, потому считаю вправе именовать Курчатова, "моим", что глубоко уверовал в несоответствие канонического представления о нём, как "равноапостольном" отце-крестителе советских ядерных и водородных бомб, с реальным гуманистическим посылом этого выдающегося человека. Так в жизни бывает. Редко, но бывает: жёсткий гуманист во времена вязкой жестокости. Страстный миротворец в годины далеко немирных страстей.
Соратники Курчатова, даже в советские времена набирались духу и смело припоминали, что накануне испытания первой советской атомной бомбы их грозный шеф решил уединиться в храме Новодевичского монастыря и встать перед иконой Божией Матери. О чём молился Курчатов? Кто знает... Может о том, чтобы всё прошло "успешно"?
То есть, чтоб рвануло, так рвануло - всем на страх и на зависть? Чтоб земной шар вздрогнул от ужаса и притих? Или - наоборот: чтоб если и взорвалось, то никого потом и никогда не убило? Хотя, если бы не взорвалось, вспоминали соратники, то Курчатов был бы в числе приговоренных первым. Точнее - очередным в предлинном перечне гонимых в сталинские времена серьезных физиков и конструкторов. И в том числе - в ставшем ему после Симферополя родным ЛФТИ.
Когда взорвали бомбу водородную, то Игорь Васильевич, говорят от увиденного заметно сник. Это чудовище, делился он с близкими, никогда и нигде не должно быть использовано . Но в ту милитаристскую пору так думали далеко не все. В особенности - Хрущёв, страстно натаскивающий советских атомщиков на создание водородных бомб всё большей и большей мощности - дабы пугать ими зарвавшихся империалистов. Даже молодой и даровитый Сахаров поначалу не находил в сконструированном им термоядерном драконе ничего предосудительного. Якобы водородная бомба - этот цепной пёс умиротворения - должен неотлучно бдеть у дверей каждой из великих держав.
И Курчатов, видимо, в пику взявшему разгон бомбо-водородному соперничеству, предпринимает самые решительные шаги по укрощению термояда исключительно в рамках мирной энергетики. Как это ему удалось продемонстрировать на первой в мире Обнинской АЭС. Но построить мирную термоядерную электростанцию всесильному академику так и не удалось. И никому пока - тоже. Да и вряд ли скоро получится. Но суть в другом - в идее не убивать с помощью атомной энергии и разрушать (что, как выясняется воспринимается и сегодня не везде одобрительно), а - мирить и строить.
Курчатову удалось многое, но не главно - усмирить строптивый атом. Родить разрушительную атомную мощь - да, это человек может; а вот умиротворить - пока нет. Одной жизни на две глобальные задачи оказалось мало. Тем более, такой непродолжительной, как у Курчатова, и тем более в столь продолжительной истории милитаризации и ожесточения, какая нам всем досталась. Во всяком случае - в той её горькой части, что характеризовалась не только в таких понятиях, как "архипелаг гулаг", но и довольно родственных - "архипелаг средмаш". То есть - "атомлаг", или некий мощный застенок, внутри которого трудно изваять что-либо мирное, не стремящееся мгновенно перерасти в какой-нибудь жуткий ядерный боеприпас, способный разнести в щепки если и не целый мир, то уж наверняка - самые недружественные полмира. Едва ли это могло получиться даже у столь мощной и честной натуры, как Игорь Васильевич Курчатов.
Как бы в искупление не вполне оправдавшихся мирных надежд Курчатова страна усыпала его именем таблички с названиями десятков улиц и площадей, увешала памятными досками с бородатым профилем стены всевозможных университетов и отраслевых НИИ, украсила осанистыми бюстами и памятниками сады и скверы многочисленных атомградов. Продолжает называть его именем самолёты и корабли. Но не спешит разглядеть в этом насквозь, казалось бы, сверхдержавном "академике атомных бомб" сокрытую трагически-гуманную суть великого человека, призванного всевышним, видимо, к созиданию, но приставленного, отвергающими его - к разрушению...
........................
Из воспоминаний соратников....
В 1946 году он пускал самый первый ядерный реактор в Москве, в 1951 - реактор на обогащенном уране в Челябинске-40, а в 1954 году Курчатов задержал из-за него на шесть дней ввод в строй первой атомной электростанции в Обнинске. Борис Дубовский в это время улетел в Харьков и застрял там из-за нелетной погоды на несколько дней. Без Дубовского пускать АЭС Курчатов категорически отказывался...
Из бесед с д.физ.-мат. наук, профессором Б.Г.Дубовским:
- В 44-ом мне было двадцать пять. Пришел с фронта на костылях с тремя ранениями. За плечами Харьковский университет, аспирантура и два года на фронте. Я учился на кафедре Синельникова, который, как я потом узнал, привел Курчатова в институт Иоффе. Ну, вот я к Курчатову и направился. Назывался тогда его институт Лабораторией N2 Академии Наук СССР. Ну, пришел. Слава Богу, догадался на одном костыле придти - не на двух. "Ну, кто вы?" - спрашивает Курчатов. Физик, говорю. Харьковский университет. Кафедра Синельникова. "Но мы ведь не собес, - глядя на мой костыль, говорит Курчатов. - Да и вакансий пока нет. Хотя, надо подумать..."
Короче, мне крупно повезло. Дело в том, что я жил тогда на квартире у своих знакомых. На кухне. А этаж был девятый. Так что пока я доскачу сверху вниз или снизу вверх на своем костыле, нога-то и разработается. Через месяц я вновь явился к Курчатову. "У какой у тебя бравый вид, - сразу обрадовался он. - Что такое рентгеновская дозиметрия знаешь?" "Ну, в общем, так, более-менее", - начал было выкручиваться. А потом уже откровенно: "Игорь Васильевич, ведь два года на фронте... Пехота..." "Ну, а биологическая защита?" - продолжал допрашивать Курчатов. Ну, чего-то, видимо, я там такое ответил. Вот так и стал заниматься реакторными технологиями.
- Видимо, прогресс был существенный, коль вы даже успели получить две Сталинские премии за атомный проект?
- Да, это были 49-й и 51-й годы. Мне удалось внести ряд революционных изменений в конструкцию реактора. Конечно же, они могли быть реализованы только при горячей поддержке Игоря Васильевича, который потом поставил меня в своем институте замом по науке. Правда, научная настырность меня иной раз и серьезно подводила. Однажды я просто обнаглел. Это был 52-й год. Я проводил эксперимент. Приехали Бочвар, Зельдович и Флеров. Эксперимент касался проверки одного из предположений Курчатова. Оно подтвердилось.
Я докладываю результат. Тут открывается дверь и входит Курчатов. В пальто, в бобровой академической шапке. Я спешу его порадовать да и возьми и ляпни: "Игорь Васильевич, однажды вы оказались правы". Тот обиделся: "А до этого я что, вообще был не прав?" Представляете - и это я сказал о человеке, которого больше всех уважал! О выдающемся ученом! Ужасно...
- Каким был Курчатов? На фотографиях он обычно такой серьезный, могучий...
- Как человек - благородный. Помню как-то остался я в Челябинске-40 без служебного транспорта. И не на чем стало до реактора ездить. Жалуюсь Игорю Васильевичу. Тот: "Да, бери мой спортивный "Хорьх" - и все". "Не могу, - говорю, - меня же тут тогда от зависти сожрут". "Ну, ладно, ладно, - ворчит он, - тоже мне - соображалка..." Или как с тем же Лейпунским произошло... Как-то до войны Игорь Васильевич приехал в Харьков. Со всем своим коллективом - тремя лаборантами. А у Лейпунского в Харькове к тому времени уже был целый институт в подчинении. Ну, он это Курчатову, видимо, и дал понять.
Когда же все переменилось и во главе стал Курчатов, то именно он доверил Лейпунскому новое направление в Обнинске - понимал, насколько это выдающийся ученый.
Да и сам Игорь Васильевич...Его роль как физика-экспериментатора на самом деле, я считаю, сильно недооценена. Традиционно о нем говорят, как об организаторе науки. И всячески стараются принизить собственно научный вклад. На самом деле вклад этот огромен. Сравним разве сто с вкладом Дмитрия Ивановича Менделеева. Курчатов как минимум на 2-3 года ускорил время работы над нашим ядерным оружием. Вы понимаете, что это значило для страны в те годы?..
- Как вы считаете, мог ли бы при Курчатове случиться Чернобыль?
- Вы знаете - я часто думал об этом. Выступал. Один раз даже на такую, казалось бы, парадоксальную тему "Курчатов и Чернобыль". Да, да - не удивляйтесь... Нет, Игорь Васильевич никогда бы такого не допустил. Крупнейший конструкционный просчет. Полное отсутствие аварийной защиты. Плюс малограмотная документация. К тому же руководили Чернобыльской неспециалисты. А единственного серьезного физика во время рокового эксперимента вообще отправили на военный сборы.
Я тогда много выступал с критикой. И в Обнинске в том числе. Я ведь руководил лабораторией по ядерной безопасности в системе Минсредмаша. И достаточно ясно представлял себе, почему это произошло и кто в этом виноват. Была тут, кстати, ответственность и обнинской науки. Мои выступления, ясное дело, многим не понравились. И, в конце концов, я был уволен.
Зато теперь в конструкции реакторов чернобыльского типа, так называемых РБМК, внесены существенные изменения. И они стали очень надежными и стабильными.
Алексей Мельников,
Калуга.
