По старой привычке мы еще считаем, что главным стремлением любой партии является достижение государственной власти, а главной целью - овладение государственным аппаратом для реализации своих интересов. Партии якобы оказывают влияние на выдвижение лидеров государства и являются главными поставщиками кадров для всех сфер власти. Но возможно и обратное. Как однажды сказал недавно уволенный Леонид Парфенов: `У нас не партия, победившая на выборах, формирует власть, а власть формирует партию, которая победит на выборах`.
Если госаппарат у нас готов всегда к употреблению и самовоспроизводство для него важнее всего, то партия есть внешнее прикрытие аппарата и лишь один из способов политической коммуникации. Напомним, что коммуникация - это механизм настройки, создающий устойчивую и воспроизводимую согласованность. И если объекты коммуницируют, т.е. находятся в согласованном взаимодействии, то, следовательно, они управляемы или самоуправляемы в рамках заданного методологического коридора.
Недаром концепция Никласа Лумана рассматривает общество как коммуникативную систему. Чем сложнее общество, тем выше потребность редуцировать возможные коммуникации, чтобы общество могло функционировать как система. Один из таких радикальных способов - уменьшить число партий, и этот способ еще недавно активно применялся. Как откровенно писали в истории КПСС, `с открытой арены политической жизни в нашей стране исчезли меньшевики, эсеры, анархисты и т.п. группы...`
В многопартийной системе число партнеров по коммуникации неизбежно возрастает. Здесь массовые партии выступают в качестве промежуточных звеньев при трансляции управленческих решений. Массовые политические партии, возникшие в эпоху Модерна (т.е. в эпоху массовых профессий) обеспечивали то самое единообразие реакции в обществе. Они были не только агитаторами и пропагандистами, а выполняли другую важную функцию - представляли шаблон коллективного действия.
Теперь перейдем к вопросу, а есть ли нужда в партиях сегодня, в эпоху массмедиа и политпиара. Ведь старые, `серьезные` партии были созданы в индустриальную эпоху, до телевизионной эры. Серьезное изменение в коммуникациях привело к изменениям в технологии власти: Геббельс был бы не возможен без радио и киножурнала, а Сталин без телефона! Сегодня проблема `правых` или `левых` партий не только в их неверном реформистском позиционировании. Структурирования политболота просто не происходит, не говоря там про всякую устойчивую и воспроизводимую согласованность - общество остается несокрушимым союзом коммунистов и беспартийных.
Существующие партии, вопреки их собственным амбициозным заявлениям, не стали организационными машинами, способными генерировать политические идеи. А тем более, агитировать за них массы, а затем воплощать эти идеи в жизнь. Вот в чем основные претензии к партиям - они не исполняют свой `супружеский` долг: быть шаблоном и транслировать управленческие решения в общество, т.е. они не разруливают. Поэтому гимн партстроителя `Партия - наш рулевой` остался, на мой взгляд, в далеком прошлом.
Конкуренция со СМИ, все более проигрываемая партиями, определяется их ресурсом транслятора и охватом аудитории. Все как раз зависит от того, как будет наращиваться главный партийный капитал - первичные организации в регионах и как скоро партии обретут свои эффективные каналы коммуникации вне массмедиа. Глеб Павловский недаром как-то отметил, что СМИ являются общественным институтом в большей мере, чем политические партии.
А если выборы с каждым годом становятся все более не важны или их назначение иное, скажем, декоративное, тогда справедливо известное высказывание: `Вы выигрываете выборы, а я выигрываю подсчет голосов!` Здесь даже повышение процентного барьера принципиально ничего не меняет. Сегодня выборы для большинства партий становятся похожи не просто на бег с барьерами, а скорее на некое особое соревнование. В нем важна не победа или даже участие, а размер отката за попытку преодолеть ближайший барьер. Когда такие партии функционально не нужны, тогда они также декоративны. Или просто деструктивны, как таран `Солидарности` в Польше, как вечный карнавал на украинском майдане.
В связи с этим интересно следующее соображение. Сегодня суверенитет государства проявляется теперь не в одном только факте, что оно монополизирует применение насилия (Макс Вебер) или устанавливает чрезвычайное положение (Карл Шмитт). Но прежде всего в том, что государство определяет меру эффективности всех существующих в нем технических средств. По замечанию Шельского, современное государство `отбирает для себя те средства, чья эффективность наиболее велика и по отношению к которым оно может практически размещаться вне поля их применения, обязательного для других`.
На настоящий момент такими коммуникационными монополиями являются избирательная система и масс-медиа. Попытка приватизации этих `естественных монополий` (медиа-магнатами - СМИ, а региональными олигархами со своим административным ресурсом - избирательной системы) как раз и означала возможность приватизации власти. Однако, широкие народные массы по отношению к коммуникационными монополиям пребывают в счастливом состоянии безответственности или `не-ответа`.
По мнению Бодрийяра (`Реквием по СМИ`), `первым и самым прекрасным из всех масс-медиа является избирательная система: ее вершиной выступает референдум, в котором ответ уже заключен в вопросе`. Вся современная архитектура масс-медиа основывается на том, что `процесс обмена` сделан принципиально невозможным. Согласно Бодрийяру, именно на этом основывается система социального контроля и власти. Все делается таким образом, чтобы на слова не было получено никакого ответа, или присутствует только форма симуляции ответа, что ничего не меняет в однонаправленности коммуникации.
Именно существование этой глобальной мета- коммуникации и делает власть властью. И делает эту власть тотальной. И в такой ситуации партии просто не нужны, они являются каким-то декоративным элементом глобального перфоманса. И мы видим, как свеже набранные предвыборные националисты брутально угрожают восстановить территориальную целостность России. И являясь одновременно по совместительству политическим обозревателем журнала `Мир Евразии`, я был просто восхищен тем простодушным вопросом, который мне задали казахские коллеги: `Неужели Россия будет отбирать Северный Казахстан у казахского народа?`
Итак, сама природа политической коммуникации современного общества не оставляет, казалось бы, партиям никакого шанса на существование. Но мы видим, как на наших глазах происходит дальнейший распад существующих политический коммуникаций в нашем обществе. Мы видим, что общество наше не просто примитивизируется, но происходит становление экономической и политической многоукладности нашего общества. Многоукладность здесь употребляется в смысле социокультурного понимания. Это проявляется в том, что сегодня уже нет общества как Целого, а есть некая различная со-общность людей. От людей-огородников, дачников и посадских `само- выживателей` до ограниченного общества друзей `большой трубы`, которые объединены непонятной социальной субстанцией. Этот удивительный клей, социальный клей, пронизывающий всех нас является федеральным телевидением. Именно ТВ позволяет определить гражданам Российской Федерации, как зовут нынешнего Президента и какие модные партии или рекламные ролики присутствуют на современном жизненном этапе. Это дает иллюзорной ощущение сопричастности к некому Целому, но виртуальному вполне.
Возникает вопрос: насколько такая стратегия властвования является устойчивой, хотя бы в среднесрочной перспективе? Будет ли `шахидоустойчива` такая власть? Выдержит ли этот механизм напор социального протеста? Вряд ли! Почему мы пришли к такому выводу?!.. Мы проводили региональные исследования в Центрально-Черноземных областях в течение ряда лет, начиная с известных событий в Воронеже. С момента того стихийного восстания на авиационном заводе по поводу ЖКХ, которое повергло власть и местную, и федеральную в полный ступор. Достаточно привести пример, что на всех политологических семинарах воронежский кошмар еще долго вспоминался с содроганием. Небольшая, но характерная деталь. Говорят, что воронежский губернатор звонил в Москву, а Москва ему не отвечала. То есть от сравнительно небольшого толчка произошло полный распад власти, пусть даже на время.
За то время, пока мы проводим районные исследования, видим, что как происходит и примитизация (это с одной стороны), а с другой стороны, происходит некое восстановление элементов первичного регионального доверия на основе местного социокультурного фундамента. Это второй очень важный феномен в процессе изменения политических коммуникаций!.. Почему он так важен? Да потому что мы не можем понять, до какого уровня произойдет дальнейший распад существующих политических коммуникаций. И, соответственно, до какого уровня дойдет фрагментация нашего общества.
Уже сейчас социологи и политологи выделяют примерно пять больших социокультурных областей нашей страны. Это - Дальний Восток и Сибирь, Урал, Северо-Западный регион (он же электоральный регион Путина), Центральная Россия и Южная Россия. Это разные социокультурные типы, сильно отличающиеся психотипы. Как ни странно, наши данные оказались точно совпадающими с данными маркетинговых исследований компаний по продаже соков и прохладительных напитков, торговля массовым товаром и рекламных компаний. Они подразделяют свой рекламный бюджет и формируют стратегию продвижения на рынок, разделяя Россию на те же самые пять регионов.
Является это пределом дефрагментации? Не думаю... В связи с чем возникает этот непраздный вопрос? Только лишь с желанием углубиться в табуированную тему или поставить достаточно опасный вопрос о дефрагментации Российской Федерации? Нет, этот вопрос еще имеет практическую подоплеку, потому что в недрах Администрации уже готовится проект по укрупнению регионов. Какие регионы следует укрупнять? Какие области являются комплиментарными? Это серьезный вопрос для будущих социологических исследований.
И здесь я хотел бы сказать, что на каком-то уровне распад коммуникации приостановлен. И мы все ощущаем результат, будем говорить, `квазистабильности`. С чем он связан? Да, конечно, это феномен действующего Президента. Он связан во многом с тем, о чем говорил Борис Вадимович Межуев, с феноменом `доверия`. О почти спонтанном возврате к тем социокультурным институтам доверия, которые всегда существовали в традиционном российском обществе. Но является доверие это абсолютным? Связано ли оно с доверием к конкретной персоне или связан с наличием институтом президентства как такового? К моему глубокому сожалению, это не является доверием к социальному институту президентства.
Второй момент. Насколько это с таким трудом достигнутое `доверие` является устойчивым по отношению `к проблеме 2008 года`. Да, есть всякие разговоры о том, что можно отложить выборы Президента, скажем, до 2011 года. Но как я всегда люблю говорить студентам, 2011 год это не 3011 год. Продление срока на три года принципиально не решает важную институциональную проблему. И с чем мы здесь должны столкнуться, что мы здесь должны понимать в первую очередь? Нынешний феномен гигантского доверия к действующему Президенту в какой-то мере является известным в социологии феноменом `виртуального решателя`. Феномен доверия к тому человеку, который проговаривает слегка табуированные слова или разрешает давно назревшие. Если раньше этот механизм работал в исключительно формате `рыжего клоуна`, скажем, Жириновского, то теперь этот `побелевший` механизм является тем важным компонентом социального клея, который склеивает страну.
На мой взгляд, мы должны приложить все усилия с тем, чтобы конвертировать в институты власти этот третий путь к харизме. Как писал Вебер, это харизма человека, который своими рутинными делами создает ощущение безопасности. Вот эта слегка забытая цитата из позднего Вебера сейчас актуальна. Путин смог наглядным механическим путем осуществить безопасность маленькому человеку после взрывов 1999 годов, вот это аккуратный путь для конвертации виртуальной во многом подпорки `доверия` в институт президентства, как восозданной системы власти, которая обеспечивает безопасность для жителей нашей страны.
Теперь что касается судьбы маленьких и несчастных политических партий. В свое время был такой феномен региональных политических партий. Они достаточно быстро развивались, но этим прессом, под бетоном закона `О выборах` были совершенно подавлены. Сейчас происходит смещение интересов к реальной политике, в сторону региональных выборов. Там реальные деньги, и не только деньги ОПГ или ФПГ, оказывается, экономический рост имел собой интересный аспект. Появились новые субъекты экономической деятельности, местные бизнесмены, сброшюрованные в местные анонимные экономические сети. Эти сетевые структуры теперь выдвигают своих кандидатов в местные губернаторы. Характерный пример - архангельские выборы. Сетевая структура работала как часы, не пустили Крупчака - местного олигарха, дали народу директора молокозавода. Не дали бы Киселева, был бы какой-нибудь Иванов, Петров, Сидоров.
Еще один пример. Не знаю, стоит ли относиться к Михаилу Евдокимову как шутнику в политике, потому что Евдокимов является продуктом договоренности нескольких сетевых структур. Как бы и что он ни говорил, но один факт, что заместителями Евдокимова являются два действующих администратора, два карьерных бюрократа из администрации Краснодарского края, говорит о многом. Взрослому человеку понятно, так просто такие люди с должности на должность не переходят. Мы видим формирование определенных политических сетей, которые социологи пока не могут, не видят или не хотят увидеть. Тем более из Москвы, этого совсем не могут видеть.
Наша задача сейчас определить механизм формирования первичного политического процесса в регионах. Я считаю, это - задача номер один, этой задачей на полевом уровне, на уровне проектном необходимо заниматься. В том числе мы собираемся этим делом заниматься. И сегодня наши эксперты - социологи на местах дают активную информацию о том, что местные политические лидеры, собираясь к внеочередным выборам (по календарю ЦИКа выборы будут в следующем году, а люди уже на местах знают, политики, что выборы будут осенью этого года внеочередные), уже готовятся к этому. Мы не знаем, социологи, Администрация, а они уже знают на местах.
Нам пишут, что одни люди регистрируют общественно-политическую организацию, другие - формируют новый фонд или клуб стипендиатов. То есть происходит формирование активно новыми регионально-политическими акторами новых политических организаций. Феномен, который из Москвы совершенно не виден. Я предлагаю присутствующим здесь экспертам и социологам понять, что именно на этом уровне регенерируется социокультурный фундамент общества. На уровне молекулярного сопротивления `непопулярным реформам` происходит сейчас самый интересный и важный процесс.
Аналог был, пожалуй, только лишь во время Великой депрессии в Североамериканских Штатах. Когда вот эта разросшаяся аномия породила стихийный феномен самообороны, самозащиты и самоорганизации. Но это восприятие другого социокультурного феномена - `фронтира`, вот я - поселенец, я с оружием в руках защищаю свой форпост. Здесь феномен этот не работает как прямая калька. Если даже посмотреть, как формируется эта регенерация в разных регионах, то прослеживается зависимость от различных социокультурных матриц. Я считаю, что именно эта важная проблема, вместе с изучением и формированием новой политической региональной коммуникации, является ключевой для трансформации, да и выживания всей политической системы в России.
Выступление в рамках серии круглых столов `Что происходит с публичной политикой?`, июнь 2004 года, центр `Новая политика`
21.06.2004
Солозобов Ю. М., кандадидат физико-математических наук, преподаватель РАГС, аналитик АПН
2004 `НОВАЯ ПОЛИТИКА`
http://nvolgatrade.ru/
