На Марта биваке под вершиной Чадыра впервые после 30 января собрался почти весь отряд - человек двадцать [287] партизан. Отсутствовали только Божан и Георгий Шулев, оставшийся в районе станции Дренов дол.
Наш лагерь располагался на крутом склоне среди снегов. На небольшой утрамбованной площадке, на которой с вечера до рассвета горел большой костер, мы построили три навеса. Утром огонь гасили, и все начинали мерзнуть. Мы толпились вокруг костра, ворошили остывающие угли, чтобы хоть как-то урвать еще немного тепла.
Мы остались почти без продуктов. Связи с селами оказались прерваны. Полиция рассчитывала, что благодаря выпавшему снегу сможет обнаружить нас по оставленным следам. Питание стало для нас самой тяжелой проблемой.
Выход из трудного положения нашли старые комиты{35} Димитр Сеизов и Георгий Мавриков. В нашем краю очень мало обрабатываемой земли, и поэтому люди вынуждены использовать даже поляны в лесу. Но пшеница и фасоль там не растут, зато хороший урожай дает картофель. И когда осенью крестьяне убирают картошку, они оставляют один-два мешка для посадки на следующий год и зарывают их в землю. Сеизов и Мавриков предложили пойти на поле одного чепинца и забрать оставленную для посадки картошку.
- Весной Стоил будет, конечно, ругаться, но и голодать больше нет сил, - заявил Димитр.
Вечером Сеизов повел несколько человек к Исалиевецу. Добрались до поля Стоила, а оно все в снегу. Где может быть зарыта эта картошка? Затесали колы и начали тыкать ими в снег и землю. Тыкали, тыкали и наконец наткнулись на ямы.
Вернулись с полными рюкзаками и тотчас же сварили в жестяном бидоне картошку.
В тот же день Манол Велев и Миланка Станудина пошли к Главееву мосту, чтобы связаться с Делчо Ганчевым, которого выпустили из-под ареста. Он снова работал на фабрике у Сухой излучины. На заре по шоссе промчалось десять грузовиков с солдатами и штабная легковая машина.
Днем они узнали от грашевских крестьян, что каратели отправились искать партизан к Баталачу и что они везли с собой пойманного ими Стефана Добрева. [288]
Подбираясь к землянке, жандармы окружили засадами и постами всю долину реки Баталач. На каждой высотке, у выходов из оврагов, возле мостов установили пулеметы. Землянку обстреляли и забросали гранатами.
Стефан Добрев, очевидно, выдержал все муки - в течение восьми дней полиция не могла добиться от него сведений о том, где находится землянка. Этого времени оказалось достаточно, чтобы спасти отряд.
Но какая судьба ждала нашего товарища?.. Взбешенные каратели, увидев, что землянка пуста, набросились на Стефана и принялись его избивать. Дни его были сочтены...
Блокада продолжалась. Жандармерия и полиция непрестанно рыскали в горах, выискивая в снегу следы партизан. Мы старались не думать о нашем тяжелом положении. Даже пытались проводить что-то вроде политических занятий.
Однажды Гера не выдержала - иногда женщины бывают поразительно непосредственны:
- Помнишь, Вела, как в позапрошлом году мы были в местности Белая вода? Столько жареного и слоеных пирогов с брынзой принесли! Это было на пасху или на Первое мая?..
- Нашла когда вспоминать об этом! - пожурила ее Вела.
Гера надулась, вынула свои патроны, молча стала перетирать их и складывать в мешочек.
Голод не давал возможности забыться... Надя приподнялась, разворошила палкой золу и, ни на кого не глядя, заговорила:
- Не помню, чтобы когда-нибудь так хотелось есть... Однажды с отцом мы съели целую миску патоки. Ему даже стало плохо.
- Ох, попалась бы нам эта патока! - вмешался Горостанов.
Стойо Калпазанов поднялся и отошел куда-то. Вскоре он вернулся с консервной банкой, служившей ему кружкой. Руки у него посинели, из банки выплескивалась вода. Стойо разгреб золу и поставил банку на тлеющие угли. Потом присел рядом с нами и приготовился слушать, но продолжать теоретические рассуждения стало уже невозможно. Мы знали, что нет никаких продуктов, но, [289] несмотря на это, консервная банка приковывала наше внимание.
А Стойо не торопился объяснять, зачем он поставил банку на огонь. Наше недоумение было скромной наградой за его хлопоты.
- Послушай, что ты делаешь? - не выдержал кто-то.
Стойо сдвинул кепку на затылок и весело оглядел всех.
- А ты знаешь, зачем у картошки кожура? - спросил он.
Перебивая друг друга, мы начали придумывать ответы на вопрос Стойо. Некоторые были даже остроумными, но Стойо все время отрицательно качал головой. Вокруг костра стало весело, и на какое-то мгновение мы даже забыли о своем безнадежном положении.
Стойо торжествовал. Он вытянул голову из воротника своей ученической шинели, потрескавшиеся губы зашевелились:
- У картошки есть кожура... чтобы в случае чего и бедняк мог позволить себе с кого-нибудь содрать шкуру...
Мы смотрели, разинув рты, потом покатились со смеху.
Стойо вырыл из-под снега картофельную кожуру, выброшенную за несколько дней до этого, когда мы еще располагали кое-какими продуктами, и высыпал ее в кипевшую в консервной банке воду - должен был получиться "картофельный" суп...
С пасеки нашего помощника Кордева мы решили извлечь несколько рамок меда. Пасека находилась возле железнодорожного полотна, в двух километрах от Чепино. Оставив охрану, подошли к ульям.
- Мы достанем соты, а ты будешь стряхивать с них пчел, - сказал я Стояну Семерджиеву. - Но не вздумай отведать меда - пчелы могут ужалить.
Открыли два-три улья и достали оттуда соты. Их оставили, чтобы подкормить пчел зимой. Есть ли в них мед, мы определяли по весу: легкие соты - пустые, а тяжелые - полные меда.
Стоян брал соты и очищал их от полуживых пчел.
Когда мы уже отошли довольно далеко, Стоян начал жаловаться, что ему плохо.
- Что с тобой? Уж не ел ли ты мед?..
- Нет! [290]
- Так что же тогда с тобой?
- Кисло во рту, тошнит и голова болит.
Бедный Стоян! Единственный раз выпал случай поесть меда сколько душе угодно, и вот надо же такому случиться - в темноте он не сумел отличить соты с медом от сот с пчелиным расплодом.
Через час вместе со Стояном мы зашли в дом его дяди. Тот уже спал, и мы подняли его с постели. Он сначала испугался - не заметил ли нас кто-нибудь, но потом успокоился.
- У меня есть мамалыга. Хотите? - спросил он.
- А нет ли у тебя капустного рассола? - поинтересовался Стоян. - Ничего другого не хочу.
Дядя принес глубокую глиняную миску с квашеной капустой и рассолом. Стоян выпил рассол и принялся за капусту. Его желудок горел огнем.
В последние дни марта мы снова собрались раздобыть меда, стали готовиться к вылазке, в том числе и Стоян Семерджиев. Мы считали, что после перенесенного отравления он не станет лакомиться, пока мы на пасеке.
Радость Стояна по поводу того, что он снова пойдет за медом, омрачалась одним обстоятельством: за несколько дней до этого, грея у костра ноги, он сжег свои царвули - на подошвах зияли большие дырки. Поэтому ему пришлось ходить почти босиком. Покрасневшие от холода, похожие по цвету на морковку, ступни ног бросались в глаза при каждом его шаге.
Ночью мы забрались на пасеку. Вытащили десяток сотовых рамок, расставили их возле ульев и зашли в барак. Манол договорился с бабкой Марушей, чтобы нам оставили готовые соты с медом. Но в темноте ничего не было видно. Пришлось зажечь сосновую лучину. А барак находился чуть ли не напротив сторожки лесника, и по железнодорожной линии двигались патрули. Чтобы нас не выдал свет, я снял свою шинель и передал ее Стояну Семерджиеву, чтобы тот со двора завесил окошко. Стоян вышел, и мы услышали, как он снаружи царапает по шершавым доскам. Немного погодя донесся его голос:
- Гасите лучину! Я не могу больше держать.
- Держи, тебе говорят!
- Не могу...
Мы погасили лучину и вышли. Стоян лежал перед дверью. [291]
- Ну что опять случилось?
- Пчела укусила мне язык. Стоило только открыть рот, как...
- Ты ел мед, не очистив соты от пчел! - разозлился я, и в то же мгновение мне стало смешно, потому что я сказал это так, словно и мысли не допускал, что он мог есть мед.
Мы ушли с пасеки, укрылись между молодыми соснами и начали очищать соты от пчел. Дарлоков склонился над лежавшим на снегу Стояном и покачал головой:
- Умрет, конечно, умрет... И дядя мой от этого умер...
- Ничего ему не будет, - вмешался Горостанов. - Человек мучается, а ты смеешься.
Стоян лежал и время от времени глухо стонал, правда, стон скорее напоминал мычание. Пчелы ужалили ему язык и гортань, и поэтому он испытывал удушье, не мог даже говорить. Кто-то положил ему в рот снег, и он стал жадно его сосать. После этого уже сам начал есть снег.
Пора было возвращаться.
- Ты можешь идти, Стоян? - спросил я.
Он попытался ответить, но не смог, только кивнул головой. Однако по его жестам мы поняли, что он хочет переждать где-нибудь в зарослях можжевельника, а когда все пройдет, сам вернется в отряд. Это было исключено. Не на шутку разозлившись, мы подхватили его под руки и пошли. В дороге Стоян немного пришел в себя. В течение трех дней он не мог глотать. Другие ели мед, а Стоян не мог даже на него смотреть.
http://militera.lib.ru/memo/other/semerdzhiev_a/13.html
