Андрей Кокошин: О соотношении наступления и обороны для военной стратегии СССР в Великой Отечественной войне

Успешная стратегическая оборона как  предпосылка для перехода в контрнаступление, а затем и в общее наступление для разгрома врага. – «Схема Полтавы». – Разработки единомышленников Свечина. – Предтечи Свечина в определении соотношения между стратегической обороной и стратегическим наступлением Михневич и Незнамов. – Свечин и Снесарев о взглядах Клаузевица на проблемы стратегической обороны.– Уроки стратегии России в Отечественной войне 1812 г. – Формулы Барклая де Толли, Кутузова, Багратиона. – Выдающаяся роль русской военной разведки в Отечественной войне 1812 г. – Свечин против упрощенной трактовки активности и инициативы. – О роли укрепрайонов в начальном периоде Великой Отечественной войны. – М.А. Гареев о вариантах стратегических действий СССР в начальный период Второй мировой войны.

*       *       *

Огромную теоретическую и практическую ценность имели разработки А.А. Свечина о соотношении обороны и наступления для военной стратегии Советского Союза. Размышления и выводы Свечина о соотношении между наступлением и обороной в стратегическом масштабе в первую очередь являются производными от его политологических, экономических и военно-стратегических взглядов на будущую войну. Для Свечина, как это уже отмечалось ранее, было характерно скептическое отношение к тезису о том, что все будущие войны, в которых придется принимать участие Советской России, будут войнами революционными и, соответственно, наступательными.

Свечин в своих трудах последовательно и настойчиво указывал на выгоды оборонительной стратегии, на те ее стороны, которые не привлекали внимания многих его современников как в нашей стране, так и на Западе. В «Эволюции военного искусства» Свечин, в частности, писал: «Оборона в стратегии имеет возможность использовать рубежи и глубину театра, что заставляет наступающего противника тратить силы на закрепление пространства и тратить время на его прохождение, а всякий выигрыш во времени – новый плюс для обороны. Обороняющийся жнет и там, где не сеял… так как наступление часто останавливается фальшивыми данными разведки, страхом, инертностью»[1].

В подобного рода оценках А.А. Свечина видно безусловное влияние Клаузевица – как его основного труда «О войне», так и книги«1812 год», с которыми Свечин ознакомился очень детально.

Отстаивая свою идею стратегической обороны в первой фазе будущей большой войны на западе нашей страны, Свечин писал: «Оборонительный образ действий обыкновенно связан с известными территориальными потеря­ми. Он стремится отложить решение на поздней­ший момент. Следовательно, для успеха обороны нужно иметь возможность утрачивать террито­рию, и нужно, чтобы время работало в нашу пользу. Эти условия скорее будут соблюдены в большом государстве, которое легче может пере­нести временную утрату нескольких десятков, даже сотен тысяч квадратных километров терри­тории и которое с оттяжкой решения получает возможность использовать новую порцию своих средств, разбросанных на огромных расстояни­ях. Малые государства в оборонительном отно­шении не самостоятельны и могут существовать постольку, поскольку существует надежда на по­мощь извне». При этом Свечин подчеркивал, что «обширность размеров территории далеко еще не обеспечивает успеха обороны»[2].

В этом вопросе у А.А. Свечина было несколько видных единомышленников среди военных теоретиков Красной Армии. Военный историк комбриг А.И. Верховский (1886–1938), с августа по октябрь 1917 г. военный министр Временного правительства, перешедший затем на сторону новой власти, также размышлял о выборе стратегии действий Красной Армии в случае агрессии. Он противопос­тавил «схему (модель) Канн» «схеме (модели) Полтавы», отдав явное предпочтение последней. Говоря о «схеме Канн», Верховский имел в виду знаменитое сражение Второй Пунической войны, произошедшее в 216 г. до н.э., о котором уже не раз говорилось в данной книге. В нем карфа­генский полководец Ганнибал одержал блестящую такти­ческую победу, ударами с флангов окружив и уничтожив превосходящее по численности войско римлян. Верховского занимала главным образом сама идея крупной наступательной операции по охвату флангов, ок­ружению и разгрому основной группировки войск против­ника в современных условиях, проработанная бывшим на­чальником генерального штаба кайзеровской Германии Альфредом фон Шлиффеном в его знаменитом труде «Канны». Идея «Канн», по Шлиффену, как справедливо отмечал А.И. Верховский, была поднята уже на оперативно-стратегический уровень[3].

«Схема Полтавы» также рассматривалась Верховским, но не только применительно к одному лишь событию на поле боя близ Полтавы 27 июня (8 июля) 1709 г., когда русские войска под предводительством Петра Вели­кого разгромили шведскую армию во главе с Карлом XII. «Полтава» – это символ сознательного стратегического отступления, сознательного выбора стратегической оборо­ны для последующего контрудара, контрнаступления, без чего невозможен разгром противника. «Полтава», по Верховскому, − действия в оперативно-стратегическом мас­штабе, которые увенчиваются успехом на поле боя в так­тическом масштабе, приносящим, в свою очередь, стратегические результаты.

Суть «Полтавы», по Верховскому, заключается в следу­ющем: «Молодая, только недавно сформировавшаяся армия (русская. – А.К.), плохо подготовленная к маневру, давала бой лучшей армии тогдашней Европы — шведам. Нужно было поразить врага новым приемом борьбы, расстроить его блестящее маневренное искусство и атаковать после того, как он был расстроен»[4].

Для «расстройства» высокого маневренного искусства шве­дов, дававшего им неоспоримые преимущества перед русскими, Петр I оборудовал подступы к укрепленному лагерю своей армии системой полевой фортификации – редутов оригинальной конфигурации (6 фронтальных и 4 перпендику­лярных). Замысел Петра, состоявший в том, чтобы измотать и расколоть строй шведов на линии редутов, а затем нанести им поражение в полевом бою, полностью оправдался.

В оценке А.И. Верховским стратегии и тактики Петра Великого мы находим много общего с тем, как видел их А.А. Свечин, относивший Петра I к героям мировой военной истории. Весьма критически оценивая тактику и стратегию Карла XII («ослепленного своим тактическим превосходством»), Свечин с уважением, основанным на глубоком понимании замысла Петра Великого и его соратников, пишет о «стратегическом умении русских». Как он отмечает, «русское командование видит всю картину театра военных действий в целом, выдержанно преследует свой план измора шведов, режет их сообщения и образует вокруг шведов кольцо из конных частей»[5]. Общее заключение Свечина относительно Полтавской битвы очень поучительно: «Блестящая победа увенчала действия русских под Полтавой, но этой победой мы обязаны стратегии больше, чем тактике»[6].

С этим нельзя не согласиться. Петр I серией стратегических действий на протяжении ряда лет приложил максимум усилий, чтобы нивелировать огромное тактическое превосходство шведов. Решающее сражение было дано Петром I под Полтавой при весьма неблагоприятном соотношении сил для шведов, на поле, заранее оборудованном русскими войсками в инженерном отношении*. Огромную роль сыграл разгром русскими шведского корпуса А.Л. Левенгаупта под Лесной непосредственно перед Полтавской битвой.

Размышляя о крупных оборонительных операциях и сражениях Первой мировой и гражданской войн, А.И. Верховский также подчеркивал не только военные, но и полити­ческие выгоды обороны в стратегическом масштабе, исхо­дя из сильных антивоенных настроений в Европе после Первой мировой войны: «...оборонительное сражение име­ет крупные политические выгоды. Отношение широких масс к войне резко отрицательно во всех странах Европы, и тот, кто хоть издали имеет вид наступающего, навлекает на себя ненависть. Войска правительства, ведущего насту­пательную войну на чужой территории, теряют в своей бо­еспособности. Наоборот, чем глубже внутри страны идет оборона, тем лучше дерутся обороняющиеся части. Эту мысль при нашей территории нельзя забывать. Предшес­твующие поражения не понижают силы сопротивления войск, если интересы сколько-нибудь широких слоев пос­тавлены на карту, – наоборот, сила сопротивления войск растет. Таковы все оборонительные операции мировой и гражданской войн». Далее Верховский произнес ставшую знаменитой в то время фразу: «С этой точки зрения нам выгоднее в первых боях отдать Минск и Киев, чем взять Белосток и Брест»*.

Вещий смысл этих слов стал ясен позднее. Осенью 1939 г., вступив на территорию Польши в соответствии с советско-германскими соглашениями, Красная Армия, после того как Польша была разгромлена нацистской Германией, заняла Белосток и Брест**. Но затем именно на Белостокском выступе в июне 1941 г. Красная Армия потерпела одно из наиболее сокрушительных поражений «в первых боях», о чем не раз говорилось и в этой книге*. Несколько позднее пришлось отдать вра­гу сначала Минск, а затем и Киев, восточнее которого гитлеровский вермахт создал «котел», где погибли не­сколько армий Юго-Западного фронта, где в руки вермахта попало гигантское количество пленных. Значимость созна­тельной, заранее спланированной и обеспеченной матери­ально и идеологически обороны как эффективной формы военного искусства была восстановлена после принесшей победу Красной Армии Орловско-Курской операции ле­том 1943 г.

Игнорирование потребности в стратегической обороне привело к тяжелейшим людским и материальным потерям для Красной Армии и для населения значительной части Европейской территории СССР.

Упомянутую выше фразу А.И. Верховского многократно цитировали в период так называемого разгрома школы Свечина, когда его, Верховского и их единомышленников обвиняли в пора­женчестве, в непонимании «революционного духа» Крас­ной Армии и даже в предательстве и «пособничестве классовому врагу».

«Некоторые участники дискуссии высказывались в пользу оборонительных действий как выгодного способа вооруженной борьбы при недостатке в силах и слабой организации тыла. С таким положением, например, выступил А.И. Верховский. Объединив разные по содер­жанию понятия – оборону как вид боевых действий и оборонительную войну, он пришел к выводу, что оборонительное сражение дает крупные политические выгоды и позволяет наращивать силы. Но подобные взгляды не нашли большой поддержки», – писал Маршал Советского Союза М.В. Захаров[7]. К сожалению, этот высокоавторитетный в Вооруженных Силах СССР автор не дал в своем труде каких-либо четких оценок относительно идей и концепции стратегической обороны накануне Великой Отечественной войны. Понятно, почему этот Маршал Советского Союза не очень-то поддерживал идею объединения обороны как вида боевых действий и оборонительной войны. В политико-военных и военно-стратегических взглядах, доминировавших в СССР после Великой Отечественной войны, предполагалось, что можно вести оборонительную войну, снова делая ставку на наступательную стратегию. Как отмечал не раз генерал армии М.А. Гареев, на протяжении десятилетий после Второй мировой войны советская военная стратегия по-прежнему строилась на примате наступления по отношению к обороне.

Среди тех, кто активно выступал против идей А.А. Свечи­на, А.И. Верховского, В.А. Меликова и других военных теоретиков, уделявших большое внимание вопросам обороны, можно отметить того же М.Н. Тухачевского. Отношение Тухачевского к обороне и наступлению в стратегии Красной Армии было прямым следствием его взглядов на характер будущих войн, о чем говорилось в предыдущих разделах данной работы. В этих политико-военных и военно-стратегических вопросах Тухачевский явно старался, как уже отмечалось, быть «бóльшим католиком, чем сам Папа».

Нельзя не привести довольно пространное высказыва­ние Тухачевского (из его доклада в 1930 г. «О характере современных войн в свете решений VI  конгресса Коминтерна»), из которого видно, насколько была подчинена идеологии его аргументация в пользу преобладания наступления в стратегии и военной доктрине. Резко рас­критиковав взгляды молодого военного историка и теоре­тика В.А. Меликова (ученика Свечина), назвав их антимарк­систскими и оппортунистическими, М.Н. Тухачевский сказал следующее: «Тов. Свечин имеет союзником и другого ста­рого специалиста – т. Верховского, который в своей книжке “Огонь, маневр и маскировка” договаривается до того, что нам, быть может, лучше отдать Минск и Киев, чем занять Белосток и Брест... Такие настроения являют­ся уделом не только некоторых представителей старых во­енных специалистов, но имеют распространение и среди коммунистов. Мы, например, вели немалые споры с одной “глубокомысленно” стратегической теорией, которая про­поведовала нечто большее, чем оборону, – отход внутрь страны, наподобие почти что 1812 г., и которую Климентий Ефремович Ворошилов, высмеивая, назвал “можайс­кой стратегией”. Эти крупнейшие ошибки, конечно, не являются случайными. Мы имели большую дискуссию по вопросу о политике и стратегии на нашем первом Всесоюзном съезде ВНО (Военно-научного общества. – А.К.). Там даже очень серьезные марксисты утверждали, что пролетарское государство не имеет права низложить вооруженной силой буржуазное государство другой страны»[8].

Тухачевский, о чем уже неоднократно говорилось, проявил себя как ярко выраженный сто­ронник решительных наступательных действий в духе «стратегии сокрушения», которой, по его мнению, отдавал предпочтение в своем учении о войне и К. Клаузевиц. На самом деле, как известно, Клаузевиц именно оборону считал наиболее сильной формой боевых действий.

Надо отметить, что в ряде случаев, если абстрагиро­ваться от совершенно необоснованных и выходящих за любые пределы нормального общения идеологических ярлыков, навешиваемых на сторонников стратегической обороны, критика в их адрес была небезосновательной. Так, напри­мер, некто П. Суслов, участвуя в разгроме школы Свечина, писал по поводу приведенной выше фразы Верховского, что ее автор, равно как и Свечин, игнорирует роль поли­тической географии, что для них политическое значение Советской Белоруссии и Советской Украины – второсте­пенные факторы для стратегического руководства.

Политико-географические вопросы действительно представляют собой серьезную проблему при разработке замысла и целей оборонительных и наступательных дей­ствий не только в стратегическом, но и в оперативном масштабе, в том числе в современных условиях, практи­чески для любого государства или коалиции государств. Утрата территории и находящегося на ней населения при выборе в качестве главного способа действий стратегической обороны с отступлением вглубь страны – это предмет очень тяжелого политического решения. Особенно если этот вопрос еще связан с национальными, этническими особенностями оставляемых территорий, с проблемами сохранения единства, целостности многоэтнической страны.

На это исключительно важное обстоятельство не обращали должного внимания те отечественные авторы, которые абсолютизировали значение идей Свечина и его единомышленников для будущей большой войны, в которой пришлось бы участвовать Советскому Союзу.

* * *

У А.А. Свечина, А.И. Верховского и их единомышленников в Красной Армии, подчеркивавших преимущества обороны перед наступлением (для первой фазы будущей войны), имелись предшественники среди доре­волюционных русских военных теоретиков. Наиболее видные из них – упоминавшиеся ранее в данной книге генерал от инфантерии Н.П. Михневич и подполковник Генерального штаба А.А. Незнамов. Не в пример многим своим русским и зарубежным коллегам Н.П. Михневич обратил внимание на то, что Клаузевиц считал оборону «сильнейшей формой ведения войны». Можно с высокой степенью вероятности предположить, что Свечин в своих размышлениях о соотношении обороны и наступления в военной стратегии опирался на разработки Михневича.

В своем труде «Стратегия» Михневич писал: «Оборона имеет выгоды и стратегические: обороняющийся находит­ся вблизи своих средств. По мере отступления силы его все более и более сосредоточиваются, средства увеличиваются, между тем как у наступающего – наоборот. Обороняющий­ся может двигаться быстрее наступающего, так как пос­ледний тянет за собою весь тыл, восстанавливает железные дороги, разрушенные мосты и т.п., а обороняющийся при ис­кусной подготовке театра военных действий в администра­тивном отношении может двигаться почти без обозов. Быс­трота же движений – большой прирост в силе. “Сила армий, подобно как в механике, измеряется массою, умно­женною на скорость”, – сказал Наполеон. Обороняющийся у себя в стране несет меньше лишений, чем наступающий, да и настроение армии, обороняющей родные очага, гораздо серьезнее»[9].

В рассуждениях Михневича особое место занимает во­прос об искусной подготовке обороняющейся стороной театра военных действий в административном отноше­нии. Представляется, что этот вопрос, во многом недооце­ненный военными и политиками в последующей истории, требует внимания и в современных условиях при реализа­ции стратегических и оперативных планов.

Однако в целом Михневич ратовал за приоритет на­ступательной, а не оборонительной стратегии. В свое вре­мя он выступал военным теоретиком царской России, проводившей политику, ориентированную на территори­альные захваты. К тому же на политико-военных уста­новках царского правительства перед Первой мировой войной в значительной мере сказывались союзнические обязательства. В соответствии с русско-французской конвенцией 1892 г. в случае нападения на Россию Германии или Австро-Венгрии, поддержанной Германией, Франция  употребит  все  войска,  какими может  располагать  для  нападения  на Германию, и, наоборот, если  Франция  подвергнется нападению со стороны Германии или Италии,  поддержанной Германией, Россия употребит все войска, какими она может располагать для нападения на Германию. В  случае мобилизации войск Тройственного союза (Германии, Австро-Венгрии и Италии) или одной из входящих в  него  держав,  Франция  и  Россия,  по получении  известия об этом,  не ожидая никакого предварительного соглашения,  мобилизуют немедленно и одновременно все свои силы и двинут их как можно ближе к своим границам.  Эти войска будут полностью и со всей быстротой введены в дело,  так чтобы Германии пришлось сражаться сразу и на востоке, и на западе10.  Дополнявший конвенцию протокол совещания начальников французского и русского генеральных штабов генералов Ж.Ж. Жоффра и Я.Г. Жилинского в 1913 г. ставил задачу избежать разгрома Франции и заставить Германию вести борьбу одновременно на двух театрах военных действий. Для этого Россия обещала начать немедленное наступление против Германии к 15-му дню мобилизации. Вслед за убийством эрцгерцога Фердинанда Австро-Венгрия 15(28) июля 1914 г. объявила войну Сербии, в тот же день была начата частичная мобилизация в Бельгии, во Франции прекращены отпуска и вступили в силу меры по охране границ. Российский император Николай II в ночь на 18(31) июля, после колебаний и обращений к кайзеру с призывом приостановить развитие событий, принял решение о всеобщей мобилизации, поскольку Россия считалась покровительницей и защитницей Сербии. Германия 19 июля (1 августа) объявила войну России, в тот же день во Франции, объявившей о поддержке России, началась всеобщая мобилизация. Через несколько дней, 21 июля (3 августа) Германия объявила войну и Франции, 22 июля (4 августа) вторглась на территорию Бельгии. 23 июля (5 августа) Франция завершила мобилизацию, а ее посол в России Морис Палеолог обратился к Николаю II с просьбой о немедленном наступлении во избежание падения Франции. Учитывая эту просьбу, Россия, еще до окончания общего развертывания армий прикрытия на театре,  в спешном порядке выдвинула 1-ю и 2-ю армии на захват Восточной Пруссии и последующего использования ее в качестве плацдарма для продвижения вглубь Германии. Наступление российских войск поначалу шло успешно, 7(20) августа 1-й армией П.К. Ренненкампфа была одержана частная победа в сражении под Гумбинненом. Однако в последующем действия нового германского командования на этом театре – командования 8-й германской армии (командующего армией П. фон Гиндербурга и начальника штаба Э. фон Людендорфа, сменивших соответственно генерала М. фон Притвица и его начальника штаба) и крупные ошибки русского командования привели к поражению армии А.В. Самсонова, а затем и армии П.К. Ренненкампфа. Нет сомнений в том, что поражение этих двух армий в конечном итоге внесло свой вклад в крах Российской империи*.

 Подполковник Генерального штаба А.А. Незнамов в своем труде «Оборонительная война» (1909) приводил три мотива, могущих повлиять на выбор стратегической обороны в будущей европейской войне государствами, по­добными России.

Первая причина, по Незнамову, ­− такие государства «временно не готовы к тому, чтобы немедленно приступить к реши­тельным действиям... слабейший не отказывается от на­ступления; он жаждет его, но, пока не готов к нему, выжи­дает...» Второй побудительной причиной может служить «такое превосходство сил у противника, что другая сторона не может вообще выставить равных, так как у нее нет на это средств... (Причины: несоответствующая военная система, недостаточное количество населения, борьба с коалициями и проч.)». Наконец, третья причина – «неудача в решительном сражении, после которой одна из сторон, как ослабленная, временно не может мечтать о наступлении».

Незнамов неоднократно подчеркивал, что конечная цель обороны, как и наступления, – победа над противником в решитель­ном столкновении, и все формы, в которые оборонитель­ная война выливается, это не что иное, как средства, под­готавливающие успех в решительном столкновении.

В обобщенном виде цели и задачи обороны Незнамов формулировал следующим образом: «...отсрочить развязку до благоприятного для себя времени, замедляя успех про­тивника, препятствуя ему в приведении в исполнение его намерений и охраняя жизненные центры своей страны». Опираясь на опыт войн прошлого, он выступал сторонником активной обороны: «Все лучшие полководцы истории в случаях, когда они бывали вынуждены обороняться, всегда оборонялись активно. Они не ограничивались одной задерж­кою противника в наступлении, а постоянно переходили в наступление сами; с превосходными силами устремлялись на различные группы противника и наносили им поражение по очереди. Если противник был сосредоточен, активными маневрами заставляли его разделиться и действовали, как только что сказано»11.

А.А. Свечин вслед за Н.П. Михневичем постоянно подчер­кивал, что Клаузевиц считал оборону сильнейшей формой ведения войны, и к ней должна прибегать материально бо­лее слабая сторона. Свечин обратил внимание на то, что обороне в труде Клау­зевица «О войне» посвящена шестая, наиболее обширная часть книги. И, действительно, – ей уделено 257 страниц (по изданию 1937 г. в русском переводе), тогда как раздел «На­ступление» состоит из 67 страниц и назван «Наброски к седьмой части». Правда, при этом часть «Оборона» включа­ет в себя и вопросы наступления (например, раздел «Взаи­модействие наступления и обороны»).

Свечин показал, что тезис Клаузевица об обороне как более сильной форме ведения войны вызвал в период меж­ду окончанием франко-прусской войны 1870 г. и нача­лом Первой мировой войны самые жесткие нападки немецких и французских военных критиков и профессоров. Загипнотизированные успешными наступательными действиями, руководимыми одним из идейных учеников Клаузевица Хельмутом Мольтке-старшим, критики обвиняли уже поч­ти сорок лет назад ушедшего из жизни Клаузевица в том, что его сбила с толку катастрофа, постигшая Наполеона при вторжении в Россию в 1812 г.* Критики Клаузевица, как писал Свечин, доходили до того, что обвиняли его в пацифизме, и только высокий моральный авторитет Клаузевица помешал приписать ему упадничество и пора­женческие настроения.

Описывая в 1930-е гг. превратности судьбы Клаузеви­ца и его учения, А.А. Свечин имел все основания прово­дить аналогию с собой и своей школой.

А.Е. Снесарев в своем труде о Клаузевице пишет, что «сам Клаузевиц идее обороны придавал исключительное значение», о чем свидетельствует не только объемность этого раздела в труде «О войне», «но и постоянное повторение и подчеркивание автором этой идеи в предшествующих частях и, наконец, тот подъем и убежденность, с которыми он трактует тему в шестой части»12. Как и Свечин, Снесарев указывает на то, что многие немецкие и австрийские военачальники и военные теоретики предпринимали «попытку разбить досадное недоразумение» своего «учителя» по этому вопросу (эрцгерцог Карл, Ф.В. Рюстов, К. фон дер Гольц, К.В.Г. Блюме, Вагнер, В. Шерф, Т. Бернгарди, Л. Фалькенгаузен, Э. фон Людендорф). Немало таких попыток предпринималось и со стороны французов13.

Обращаясь к своему времени, его военно-политичес­ким условиям и полемизируя со своими коллегами – сто­ронниками революционной наступательной стратегии, А.А. Свечин сделал следующее весьма важное заключение: «Мы не думаем, что признание обороны сильнейшей фор­мой ведения войны является ошибкой, по крайней мере в условиях Европы, не объятой революционным движени­ем». Опираясь на глубокие исторические тенденции, он подчеркивал, что применительно к характеру будущих войн «национальные и экономические заборы Европы имеют огромную историческую давность…»14.

* * *

Нельзя сводить вопрос о соотношении (противопоставлении) оборонительной и наступательной стратегии только к вопросу о том, какая война ожидала нашу страну по представлениям руководителей и аналитиков 1920-х гг. – классовая или национальная (по классификации, употреблявшейся Свечиным, о которой уже говорилось в предыдущих главах). Тема оборонительной или наступательной стратегии для России возникала и в другие исторические периоды, в частности в войне 1812 г., а еще ранее – в ходе Северной войны, когда было сокрушено могущество Швеции.

Уместно напомнить, насколько непопулярным в русском обществе было стратегическое отступление русской армии перед лицом вторгшейся «Великой армии» Наполеона во время Отечественной войны 1812 г. Всегда надо иметь в виду, что у подавляющей части общества и даже большей части «политического класса» такого рода идеи всегда непопулярны, малопонятны.

В ходе этого отступления в широком масштабе были развернуты партизанские действия, поражающие коммуникации агрессора*, французам  нанесен ряд ударов, но не решающих.

К таким ударам можно отнести столкновение авангар­дов 1-й Западной армии Барклая де Толли и наполеоновской армии под Витебском, ряд ударов 2-й Западной армии Багратиона у местечек Мир, Романовка и Салтановка, сражение под Смоленском. На петербургском и рижском направлениях корпус П.Х. Витгенштейна нанес поражение корпусу Удино у местечка Клястицы; за­тем он отбросил корпус Макдональда** от Риги. 3-я Западная армия А.П. Тормасова, прикрывавшая киевское направление, вела успешные действия против корпусов Ренье и Шварценберга, нанеся первому поражение у Кобрина.

Отстаивать идею стратегический обороны М.Б. Барклаю де Толли пришлось в обстановке ост­рой борьбы*. Этот план встречал возражения не только императора Александра I и его военных советников, но и подавляющего большинства генералов и офицеров русской армии, которые не смогли извлечь уроков даже из тяжелого поражения русско-австрийской армии под Аустерлицем в 1805 г., нанесенного Наполеоном. Ход событий убедительно продемонстрировал правоту М.Б. Барклая де Толли и М.И. Кутузова. Они адекватно оценивали суровые ре­альности военно-политической и стратегической обстанов­ки, руководствовались не эмоциями, а трезвым расчетом, приняли во внимание соотношение сил, боевые возможности русской и наполеоновской армий, динами­ку изменений этих возможностей по мере продвижения аг­рессора вглубь российской территории**.

Но не следует забывать, что стратегическое отступление русских армий означало не только утрату территории, оно сопровождалось многими бедами для населения в охваченных военными действиями губерниях.

План Барклая де Толли – один из немногих в мировой истории войн и военного искусства заранее задуманных и довольно детально проработанных планов. В нем закладывалось оставление значительной части территории Российской империи перед лицом грозного врага, превосходившего противостоявшие ему русские армии не столько числом, сколько уровнем тактического искусства и организации. Взять хотя бы созданный под Наполеона Генеральный штаб во главе с маршалом Л.А. Бертье* или отработанную корпусную организацию, заимствованную Барклаем де Толли за несколько лет до войны 1812 г.

Зона нахождения войск противоборствующих сторон подверглась разорению, от которого страдали все слои общества.

Ф.А. Торопыгин в книге, посвященной столетию Отечественной войны 1812 г., писал: «Отступать и, отступая, вести за собой к неминуемой гибели увлекающегося преследованием Наполеона – таков был план осторожного и мудрого в своей осмотрительности Барклая-де-Толли»15. «Оцененный потомством, этот великий полководец не был понят своими современниками», – отмечал Торопыгин16.

Барклаю де Толли, которому царем было поручено общее командование войсками 1-й и 2-й Западных армий (при этом Александр I по неизвестным причинам не назначил Барклая официально главнокомандующим на театре, существенно усложнив для последнего задачу управления), пришлось совершать отступление в тяжелейшей морально-психологической обстановке постоянных интриг против него, даже обвинений в трусости и чуть ли не предательстве. Он с честью выдержал все это. Назначенный главнокомандующим соединенными армиями М.И. Кутузов продолжал следовать стратегии Барклая де Толли, но публично говорил о другом. В 1812 г. Барклай де Толли, оскорбленный наветами, тяжело переживая недоверие армии и общества, искал, по свидетельству современников, смерти на Бородинском поле. Командуя войсками центра и правого фланга российской армии, он лично возглавил несколько атак кавалерии, появлялся на самых опасных участках, тогда погибли два его адъютанта, под ним были убиты четыре лошади. Лишившись возможности самостоятельно командовать войсками из-за вмешательства в дела управления приближенных Кутузова К.Ф. Толя и П.П. Коновницына, 21 сентября (3 октября) 1812 г. Барклай де Толли по его личной просьбе уволен от должности под предлогом болезни.

Трагедию М.Б. Барклая де Толли лучше всех осознал Александр Сергеевич Пушкин с его глубочайшим умом и тонким чувством истории. Он посвятил Барклаю свое мало известное широкому читателю стихотворение «Полководец» (потом поэту пришлось оправдываться перед родственниками Кутузова, которые восприняли это стихотворение как попытку умаления роли Михаила Илларионовича как Спасителя Отечества*). Пушкин писал: «Неужели мы должны быть неблагодарны к заслугам Барклая-де-Толли потому, что Кутузов велик?» При этом Пушкин отмечал, что ранее он написал стихи, посвященные Кутузову, – «Перед гробницею святой»17. К чести императора Александра I вскоре он вернул Барклая де Толли на высшие командные должности, наградил высшими орденами, присвоил звание генерал-фельдмаршала (1814), титулы графа (1814) и князя (1815).

При изучении работ, посвященных российским стратегическим планам, составлявшимся в преддверии войны 1812 г., автору пока не удалось найти свидетельств того, что при их разработке исследовалась сколько-нибудь детально стратегия Петра I в Северной войне (в период после поражения от Карла XII под Нарвой в 1700 г.), которая увенчалась разгромом шведской армии под Полтавой в 1709 г. Хотя в одной из записок Барклая де Толли Полтава и упоминается, тем не менее, разрабатывая стратегию в грядущей войне с Наполеоном, Барклай де Толли и его соратники опирались на опыт более близких событий – неудач французской армии в войне в Испании.

В 1990-е гг. на значение планов Барклая в специальном исследовании обратил внимание отечественный историк А.Г. Тартаковский18.

О стратегическом плане Барклая де Толли в последние годы стали писать не только специалисты по Отечественной войне 1812 г. Значительное место ему уделяет в своем фундаментальном труде С.Н. Михалев19.

Сегодня многие историки сходятся во мнении, что свою концепцию М.Б. Барклай де Толли сформулировал еще в 1807 г., будучи командиром дивизии: «В случае вторжения его [Наполеона] в Россию следует искусным отступлением заставить неприятеля удалиться от операционного базиса, утомить его мелкими предприятиями и завлечь внутрь страны, а затем с сохраненными войсками и с помощью климата подготовить ему, хотя бы за Москвою, новую Полтаву»20.

В феврале 1810 г., спустя месяц после своего назначения военным министром, Барклай де Толли представил императору записку «О защите западных пределов России». Этот документ содержал предложения по стратегическому сосредоточению и развертыванию российской армии на случай войны с наполеоновской Францией.

Начиналась записка с анализа политико-военной ситуации, сложившейся в Европе в результате успешного осуществления французской экспансии, завершившейся к 1810 г. очередным поражением Австрии и установлением династических уз между домом Габсбургов и «узурпатором», провозгласившим себя императором французов. Итогом этих событий военный министр считал внешнеполитическую изоляцию России, которой отныне противостояла вся мощь континенталь­ной Европы. Барклай де Толли писал: «Россия останется в одиночестве сопротивляться приготовлению скрытно против нее ополчению, может быть, всех сил твердой земли в Европе».

Оценивая будущий театр военных действий, автор записки приходил к выводу о непригодности его для обороны от неминуемого нашествия превосходящих вражеских сил как по условиям местности, так и из-за слабой подготовки в инженерном отношении и невозможности осуществления таковой в сжатые сроки21.

Огромную роль в выработке стратегических планов для русской армии в 1812  г. сыграла, как это убедительно показал в своей серьезной монографии В.М. Безотосный, российская военная разведка, по-новому институализированная Барклаем де Толли накануне Отечественной войны 1812 г. Ее деятельности и Барклай, и император Александр I уделяли большое внимание22. Следует отметить, что весьма значительную роль в стратегической военной разведке играл уже упоминавшийся А.И. Чернышев, весьма умный, образованный и по-светски обходительный человек. Успеху его деятельности в Париже в качестве военно-дипломатического агентав немалой степени способствовал статус доверенного лица российского императора Александра I (не говоря уже о военном министре). Соответствующим образом он воспринимался французским высшим светом23. Считалось возможным вести с ним беседу на самые серьезные политические и военно-стратегические темы, что было не принято по отношению к лицам, не имевшими доступа к высшей власти в России. (Впоследствии, при императоре Николае I, на протяжении многих лет Чернышев возглавлял военное министерство Российской империи; но в этой высокой должности он не проявил себя сколько-нибудь значимыми достижениями.)

«Модель Чернышева» вполне может считаться актуальной для решения задач стратегической (и военной, и политической) разведки и в современных условиях. На деле такая «модель» давно уже не в чести разведслужб разных стран мира, которые пошли по другому пути развития своей деятельности, особенно в годы «холодной войны».

В отличие от наполеоновской Франции в России в значительной мере удалось избежать ведомственной разобщенности в разведывательной деятельности за счет, прежде всего, институализации стратегической разведки в военном министерстве24.

С.Н. Михалев отмечает, что «подтверждением согласия Александра I с предложенным Барклаем-де-Толли в 1810 г. планом является также собственноручное письмо от 24 ноября 1812 г. Барклаю-де-Толли с объяснением мотивов отставки его и назначением на пост главнокомандующего русскими арми­ями М.И. Кутузова»25.

Михалев приводит следующий текст письма императора Александра I: «План кампании, который мы приняли… был, я думаю, единственный, который мог удас­тся против такого противника, каков На­полеон, и был подсказан опытностью». При этом император отмечал, что этот план «неизбежно должен был возбудить неодобрения и порицания в народе, который мало понимал военное искусство и по­мнил недавние победы, одержанные над неопасным противником и неумелыми генералами», что этот план «мог только устрашать…»26

Здесь нельзя не обратить внимание на этику взаимоотношений между императором, абсолютным монархом, и его подданным и подчиненным (причем Барклай де Толли не принадлежал к высшей знати). Много ли мы найдем в отечественной истории или в наши дни примеров такого рода обращений высшего государственного руководителя к своему генералу, отставленному командующему и военному министру, с такого рода объяснениями? Между тем подобная этика отношений между руководителями и подчиненными играет исключительно важную роль в реальном управлении, особенно в военном деле, в деле обеспечения национальной безопасности.

Предлагая свой план войны в январской записке 1810 г., Барклай за два с половиной года до начала войны не мог предвидеть всех подробностей обстановки на театре военных действий. События развернулись не в полном соответствии с его предложениями. Но центральная идея стратегии 1812 г., предопределившая характер действия русской армии, была заложена, как справедливо отмечает Михалев, «именно тогда, за два с половиной года до вторжения врага»27.

Надо иметь в виду, что до 1812 г. никто не предполагал действительных размеров сил, которые Наполеон бросит на Россию. Ранее возможная численность армии вторжения оценивалась до 250 тыс. человек. И практические действия Барклая де Толли как командующего 1-й Западной армией, а в дальнейшем фактического главнокомандующего на театре военных действий, развернулись в качественно новой обстановке по сравнению с тем, что просматривалось еще за несколько месяцев перед этим28.

Именно Барклай де Толли, а не Кутузов был автором плана, которым руководствовалась русская армия в 1812 г.: завлечь врага вглубь страны, обес­кровить его и победить в хорошо подготовленном контрнаступлении. Роль Кутузова как ру­ководителя подготовки и осуществления контрнаступления, т.е. победителя Напо­леона, при этом отнюдь не умаляется.

         «Здесь зачинатель Барклай,

а здесь совершитель Кутузов», –

так определил их роли Пушкин.

Следует отметить, что на Александра I оказывали влияние и ряд других деятелей, считавших, что нужно избрать именно оборонительную стратегию в будущей войне с Наполеоном (на это, в частности, обратил внимание А.Е. Снесарев в своем труде о Клаузевице. Среди них были, по-видимому, Л. фон Вольцоген* (план «частичного отхода» он представил в записке Александру I в 1810 г.) и принц Евгений Вюртембергский**. Эту же идею отстаивали, как уже говорилось, видные прусские военные деятели Шарнхорст и Гнейзенау29. Снесарев делает весьма важное замечание: иностранным авторам такого рода планов «меньше всего было жаль потери русских областей и связанных с этим горя и страданий и легко было осуществлять на чужом горбу стратегические эксперименты»30.

Михалев в упоминавшемся труде проводит весьма полезное сопоставление стратегического плана Барклая де Толли с планом, предложенным непосредственно перед началом войны 1812 г. командующим 2-й Западной армии П.И. Багратионом, рвавшимся вести против Наполеона наступательную войну: «Предложенный Багратионом накануне войны план был основан на идее наступательной войны, более того – вой­ны превентивной, имеющей цель упредить вторжение армии Наполеона»31.

Следует напомнить, что генерал от инфантерии Петр Иванович Багратион, имевший славу одного из любимых учеников и последователей А.В. Суворова, проявил себя блестящим тактиком и исключительно храбрым человеком, но малосведущим в вопросах стратегии32.

Примечательно, что Багратион, будучи профессиональным военным, мог себе позволить в таком важном документе, как его план, говорить о политико-дипломатических аспектах будущей войны, выходя за рамки сугубо военно-стратегических вопросов, и в этом он не был одернут, а тем более наказан. Для второй половины 1930-х гг. это уже не представлялось возможным. Как отмечалось ранее, даже вопросы военной стратегии оказались исключительно в руках высшего партийного руководства СССР, а фактически в руках Сталина, у которого не было ни сил, ни времени, ни вкуса заниматься этими вопросами – хотя бы в тех масштабах, в каких занимался ими Александр I, не говоря уже о Петре I и Екатерине II.

В записке Багратиона содержались оценка международной обстановки в Европе и предложение ряда мер дипломати­ческого порядка, целью которых было бы окончатель­ное выяснение отношений с Наполеоном, возможное установление союза с Австрией или, по крайней мере, обеспечение ее нейтралитета. Багратион, по-видимому, не знал, что Ав­стрия уже обязалась участвовать в войне на стороне Наполеона33.

П.И. Багратион не оставил без внимания в своей записке и вопросы морально-психологической подготовки к войне с Наполеоном. Он писал, что в будущей войне потребуется «усиление противу общего врага духа, в народе уже существующего, и для приготовления сего последнего к тем пожертвованиям, которые война сия необхо­димо потребует»34. Правда, он не говорил о том, что для этого нужно сделать в практическом плане.

Далее следовали соображения Багратиона по страте­гическому развертыванию армии: создание двух группировок войск – главной в райо­не Белостока и второй на границе с Восточ­ной Пруссией – и стратегического резерва численностью 50 тыс. человек (20% общего со­става армии). Предусматривались меры ма­териального обеспечения военных действий: создание запасов продовольствия и фуража «по крайней мере, на один год» и подготовка транспорта из расчета подачи к войскам ме­сячной нормы запасов.

План первоначальных операций, по Багратиону, состоял в продвижении главных сил русской армии вглубь Польши с ближайшей задачей занять Варшаву; вторая группировка (корпус) должна была двигаться через Восточную Пруссию к низовьям Вислы с выходом к Данцигу35.

Для политического обеспечения ведения войны Багратионом предлагались «территориальные уступки Австрии за ее ней­тралитет; поддержка антинаполеоновских выступлений в Польше; установление оккупационного режима (“полицейского и казен­ного правления”) в Пруссии»36.

Багратионом «в предвидении крайнего напря­жения предстоящей войны предусматрива­лись организация пополнения действующей армии вновь призванными рекрутами и чрез­вычайные меры в области мобилизации финансов»37.

Суть предлагавшегося Петром Ивановичем плана войны с Наполеоном сводилась к следующему: «выиграть время, “сделать первые удары” и вести войну наступательную, а не оборонительную, вторжением в Герцогство Варшавское и Восточную Пруссию удалить театр войны от пределов империи»38.

Император Александр I не взял на вооружение проект Багратиона и тем самым еще раз поддержал ранее представленный план Бар­клая де Толли. Он принял верное решение по стратегическому управлению − не руководить лично и непосредственно действующей арми­ей. В результате император предоставил Барклаю де Толли, остававшемуся военным мини­стром, фактическое главнокомандование* (таким образом возложив на него неблагодарную роль ответственного за непопулярное в войсках и российском обществе отступление). Получив полномочия, Барклай де Толли занялся выполне­нием своего глубоко прочувствованного и глубоко продуманного замысла39.

С.Н. Михалев пишет: «Финал войны 1812 г. – гибель Великой Армии и торжество России – был подготов­лен стратегией, разработанной и воплощенной в действие Барклаем де Толли. Но автор замысла не был увенчан лаврами победителя Наполеона в этой войне, более того, подвергся незаслуженному осуждению как современ­ников, так и потомков»40.

Михалев опровергает длительное время доминировавшее в отечественной науке суждение Сталина о Барклае де Толли. Он пишет, что Сталин, по достоинству оценив заслуги Кутузова, который «загубил Наполеона и его армию при помощи хорошо подготовленного контрнаступления», унизил Барклая де Толли, посчитав его «двумя головами» ниже его преемника41. Сталин при этом проигнорировал мнение «классика» марксизма-ленинизма Ф. Энгельса, который писал о Барклае де Толли: «Он был, бесспорно, лучший генерал Александра, непритязательный, настойчивый, решительный и полный здравого смысла»42.

Михалев оправданно говорит о том, что «мы должны по достоинству воздать должное Барклаю де Толли как великому стратегу, автору един­ственно реального плана, обеспечившего победу России в войне 1812 г.»43.

Современные отечественные историки нашли и документальное подтверждение тому, что при Бородино М.Б. Барклай де Толли принял критически важное решение о переброске двух корпусов (сначала К.Ф. Багговута, а позднее и А.И. Остермана-Толстого) на левый фланг на помощь истекающим кровью полкам, входившим во 2-ю армию во главе с П.И. Багратионом.

Такое решение стало возможным в силу того, что М.И. Кутузов мудро децентрализовал систему принятия решений в этом сражении – в отличие от Наполеона. В свои 67 лет Кутузов осознавал, что у него просто не хватит сил на централизованное управление сражением таких масштабов и такой интенсивности. К тому же у него не было и своего Л.А. Бертье с его отлаженной, многократно проверенной машиной в виде штабного механизма. Багратион в тактическом отношении, по-видимому, по крайней мере  не уступал Кутузову. То же можно сказать и о Барклае де Толли.

При Бородино русская армия придерживалась оборонительной тактики; тем самым обеспечивалось единство и стратегии, и тактики. В этом еще раз проявилась мудрость Кутузова, не избравшего наступательного варианта действий в этом сражении, что потребовало бы от него самого и от его штаба такого уровня управления, который они не могли бы обеспечить.

Напомним, что аналогичной была и тактика русской армии во главе с Петром I при Полтаве. Она была избрана, несмотря на то что численность русских войск в этом сражении значительно превосходила численность шведов, у которых к тому же после поражения корпуса А.Л. Левенгаупта под Лесной было мало пороха и артиллерии.

Размышления о стратегии М.Б. Барклая де Толли, о его личном мужестве и уме имеют далеко не сугубо академическое значение. Его пример – урок современным отечественным политикам и военачальникам.

* * *

В трудах А.А. Свечина по военной истории и военной стратегии содержится целый ряд исторических примеров, показывающих моменты, когда стратегическая оборона была единственно верным способом разгрома противника, но она отвергалась и политическим руководством, и воен­ным командованием, не поддерживалась общественностью. Свечин подтвердил, что в истории сторонники «решитель­ных действий», «наступления», «немедленных решающих сражений» не раз оставались на вершине славы даже пос­ле того, как выяснялась полная непригодность их действий, приводивших к тяжелым поражениям.

Вопреки утверждениям ряда своих критиков Свечин в вопросах обеспечения стратегической обо­роны отнюдь не уповал исключительно на обширность пространств нашей страны, на ее бездорожье и суровую зиму. Как раз наоборот, он прямо предостерегал против опасных ил­люзий в отношении тех возможностей, которые предос­тавляют нам территория и климат. Так, еще в 1924 г. Свечин писал: «Советская власть получила от старого ре­жима сложное наследство, в том числе и ту пуховую пери­ну, которую представляли мысли о бесконечности русской территории, представляющей широкое поле для отступле­ний, о неуязвимости для внешнего врага политического центра, о русской зиме, которая остановит всякое вторжение»44.

Стратегическая оборона виделась Свечину не как пассивное отступление, а как совокупность соответствующих операций, включавших в себя контрудары, сражения и бои на различных заранее подготовленных рубежах*.

Оборону и наступление Свечин рассматривал в их диалектическом единстве, в тесной взаимосвязи**.

Вопреки обвинениям в том, что он уповает лишь на оборону, опираясь на размышления Клаузевица, А.А. Свечин подобно А.А. Незнамову расценивал ее прежде всего как средство обеспечения условий для пере­хода в эффективное контрнаступление. Он писал, что дей­ственность стратегической контратаки в большинстве случаев в своем размахе сильно превосходит первоначаль­ный удар наступающего. «Не видели ли мы во всем тече­нии мировой войны подтверждение глубокой правильнос­ти этих взглядов Клаузевица? Не оправдалась ли его мысль полностью в стратегической контратаке Фоша в июле 1918 г. и поляков – в августе 1920 г.?» – вопрошал в одной из своих работ Свечин45.

Видя, насколько непопулярны идеи стратегической обороны у многих его коллег, и помня, что они также были непопулярны у генералитета всех главных держав, готовившихся к Первой мировой войне, Свечин пытался вскрыть корни подобных настроений. Он обратился к психоло­гии военачальников, к та­ким устойчивым категориям военного искусства, как активность и инициатива. Этим категориям ряд авторов справедливо уделяют большое внимание и поныне.

Свечин писал: «Весьма часто ошибки, наблюдаемые в постановке цели, не соответствующей имеющимся для достижения ее средствам, объясняются отчасти ложными идеями об актив­ности. Оборона получила малопочетный эпитет “подлой”. Все академические курсы перед войной (Первой мировой. – А.К.) в один голос восхваляли достоинства наступления, ак­тивности, захвата инициативы. Однако истинная активность заключается прежде всего в трезвом взгляде на условия борьбы; надо видеть все, как есть, а не строить обманчивой перспективы. Инициатива может трактоваться как узкое по­нятие, определяемое исключительно временем, – предуп­реждение неприятеля, захват почина действий». Далее Све­чин делает исключительно важное заключение: «Однако возможно толковать сохранение в своих руках инициативы и более глубоко, как искусство проводить свою волю в борь­бе с неприятелем»46.

На серии примеров Первой мировой войны Свечин убеди­тельно показал, как во имя активности, захвата и удержания инициативы крупнейшие военные деятели совершали тяжелые ошибки, которые в конечном счете вели к поражениям.

Вспоминая начало Великой Отечественной войны 1941−1945  гг. и оценивая директиву № 3 нашего Главного командования от 22 июня 1941 г., в которой ставилась задача контрнаступления, Г.К. Жуков самокритично и честно писал, что в своем решении «Главное командование исходило не из анализа реальной обстановки и обоснованных расчетов, а из интуиции и стремления к активности без учета возможностей войск, чего ни в коем случае нельзя делать в ответственные моменты вооруженной борьбы»47.

Отмеченное выше широкое определение Свечиным инициативы вполне достойно того, чтобы присутствовать в боевых уставах и наставлениях для Вооруженных сил России ХХI в. Да и сам Свечин вполне достоин того, чтобы цитироваться в них (как в аналогичных документах США цитируются Сунь Цзы и Клаузевиц). К сожалению, стиль  наших уставов и наставлений до сих пор не предусматривает такого рода цитирования.

Свечин подчеркивал, что материальные средства ведения войны со времени пораже­ния Наполеона в России радикально изменились. Он отмечал, что телеграф, радио, авиация, автомобили, вся современная техника – это «великие пожиратели пространства». Использовав эту метафору, Свечин достиг высокого уровня концептуализации, столь необходимой и для развития теории военного искусства, и для решения сугубо прикладных задач. После Свечина мы наблюдаем явный дефицит такого рода метафоричности, которая сразу проясняет многие вопросы военной стратегии и оперативного искусства.

Сравнивая современное ему положение с ситуацией 1812 г., Свечин пишет, что «для Наполеона, наступление которого часто велось на фронте, суживав­шемся до одного-двух переходов, пространство было не­сравненно опаснее, чем для современных армий, пред­ставляющих как бы гигантскую метлу, захватывающую театр военных действий по всей его ширине»48.

История, как отмечал Свечин, учит, что стратеги­ческое значение столиц находится в прямой зависимости «от напряжения политических страстей». Поэтому в буду­щей войне, которая приобретет острейший политический характер, он настойчиво рекомендовал обратить основ­ное внимание на то, чтобы была надежно обеспечена в пер­вую очередь защита Москвы как политического центра страны: «На задаче защиты Москвы должны быть сосредоточены все силы Советской России, решительная партия должна быть сыграна здесь»49.

Нет нужды пространно говорить о том, насколько оказался прав А.А. Свечин.

* * *

Засилье «ворошиловской» военной идеологии не дало возможности пробиться на высокий уровень стратегического ру­ководства по-настоящему глубоко проработанным и высоко патриотичным концепциям стратегической обороны (перерастающей в контрнаступление, а затем и в общее наступление) России и СССР, выработанным А.А. Свечиным, А.И. Верховским, А.А. Незнамовым и др. Базировавшиеся на глубоком понимании как собственной страны, так и противника, на серьезнейшем научном предвидении, труды этих людей были полностью проигнорированы самонадеянным и, в общем-то, в большинстве своем малограмотным советским партийным руководством конца 1930-х – начала 1940-х гг.

В отличие от «ворошиловской» политико-военной идеологии (ни в коем случае не достигшей уровня военной стратегии!) эти концепции предполагали, прежде всего, построение глубоко эшелониро­ванной стратегической активной обороны, предусматривавшей на определенном этапе переход от отдельных контрударов к контрнаступлению, трансформирующемуся в общее наступле­ние, ведущее, в конце концов, к полному разгрому противни­ка – в том числе в тотальной войне, каковой и стала для нас Великая Отечественная война.

Нельзя не отметить, что многие советские военачальники уделяли вопросам обороны на начальном этапе будущей войны большое внимание. Это отразилось, в частности, на принятии партийно-государственным руководством СССР планов строительства целого комплекса так называемых укрепрайонов. Активное строительство их новой линии развернулось после расширения границ Советского Союза в западном направлении в 1939 г.

Планы строительства новых укрепрайонов, к сожалению, не были реализованы в сколько-нибудь значительной мере, в результате они не сыграли крупной роли в отражении гитлеровской агрессии. При этом ради оснащения новых в значительной степени были разоружены укрепрайоны на старой границе СССР. Как писал в своих воспоминаниях Г.К. Жуков, «строительство укрепленных районов (новых. – А.К.) к июню 1941 года завершено не было, а главное то, что между укрепленными районами были промежутки, доходившие до 50–60 километров по фронту»50. Что касается разрушения старых укрепрайонов, то, как писал Жуков, «тут случился казус: разрушить-то до начала войны часть УРов успели, а восстановить это вооружение на новых УРах уже не хватило времени»51. Вообще, надо отметить, теме укрепрайонов Жуков в своих воспоминаниях уделил довольно много внимания.

Тем не менее в целом ряде случаев части и подразделения Красной Армии оказали стойкое сопротивление гитлеровским войскам, обороняя Брестскую крепость, доты укрепрайонов. Командующий группой армий «Центр» Ф. фон Бок 26 июня 1941 г. писал в своем дневнике: «Оказывается, кое-какие бункеры цитадели Бреста все еще продолжают держаться, и наши потери там высокие… Противник также продолжает удер­живать кое-какие небольшие укрепленные узлы далеко за нашей линией фронта»52. Двумя днями позднее, 28 июня, в дневнике фон Бока отмечено: «За сто километров от линии фронта, в Семятичах, 293-я дивизия продолжает сражаться за несколько сильно укрепленных дотов, которые ей приходится брать штурмом один за другим. Несмотря на сильнейший артиллерийский огонь и использование всех имеющихся в нашем распоряжении современных средств нападения, гарнизо­ны этих дотов упорно отказываются сдаваться»53.

Некоторые современные критики стратегической формулы Свечина для будущей войны (ставка, как уже отмечалось выше, на оборону в первой фазе войны) обращают внимание, в частности, на то, что в 1940 г. на Западе наличие оборонительной «линии Мажино» не предотвратило поражения франко-британских войск. Отвечая этим критикам, можно отметить следующие обстоятельства. Во-первых, «линия Мажино» так и не прикрыла всей границы Франции с Германией, она не была достроена в северном направлении. И именно здесь, в обход «линии Мажино, был нанесен гитлеровским вермахтом основной удар – через Арденны, которые считались труднопроходимыми для больших масс войск. Через Арденны прошел германский «бронетанковый кулак», обеспечивший поражение западных союзников. Во-вторых, франко-британские войска не имели в должном объеме резервов и подвижных соединений, которые могли бы противостоять прорывам*.

Заслуживающие внимания суждения о «линии Мажино» привел Уинстон Черчилль в мемуарах, написанных вскоре после Второй мировой войны: «Если бы линия Мажино заняла соответствующее место во французских военных планах, она сыграла бы огромную роль для Франции». Эта линия, по его словам, «могла бы рассматриваться как система важных опорных пунктов и прежде всего как защита обширных секторов фронта, как средство накопления общих резервов или маневренных масс». Черчилль писал, что «при неравенстве населения Франции и Германии линия Мажино должна рассматриваться как разумное и мудрое мероприятие». Он выражал удивление по поводу того, что эта линия «не была проведена по крайней мере по реке Маас». Ибо в таком случае, по его мнению, «она могла бы служить надежной защитой и высвободить большие наступательные силы французов»54.

* * *

В последние годы в нашей литературе по военно-историческим проблемам активно обсуждается вопрос о превентивных (упреждающих) действиях Красной Армии в июне 1941 г. как о гипотетической альтернативе оборонительной стратегии, на которой настаивали А.А. Свечин, А.А. Незнамов, А.И. Верховский.

Не вызывает сомнений, что и с политико-военной и с морально-этической точек зрения превентивный удар Красной Армии был бы вполне оправдан*; при определенных дипломатических усилиях такие действия могли бы получить поддержку Великобритании и США, особенно с учетом того, что к этому времени нацисты успели сделать, в частности, в отношении евреев.

Генерал армии М.А. Гареев писал: «Со всей определенностью можно сказать, что начиная первыми военные действия, войска Красной Армии не понесли бы столь больших потерь, особенно в авиации, действовали бы более организованно, чем это удалось в июне–июле 1941 г. И даже в случае неудачных наступательных операций и встречных сражений имели бы возможность в более благоприятных условиях переходить к обороне. Противник лишился бы возможностей для нанесения внезапных ошеломля­ющих ударов»55.

Оправдывая такие действия, Гареев обоснованно отмечал: «Война, которую готовил против Советской страны гер­манский фашизм, была необычной. Речь шла не о завоевании или удержании отдельных спорных территорий или колоний, как это было в Первую мировую войну, а о полном уничтожении Советского государства, массовом истреблении народов СССР. Такой войны на протяжении последних столетий история не знала»56.

Гареев считает, что «наиболее благоприятный момент для нанесения упреждаю­щего удара по германской армии был в мае–июне 1940 года, когда шли военные действия против Франции»57. Учитывая, что силы гитлеровской Германии были заняты почти исключительно в операциях против Франции и Великобритании, а на восточном направлении оказались незначительными, такой вариант представляется вполне допустимым при конструировании «альтернативной истории»*. Но в тот момент партийно-государственное руководство и высшее военное командование СССР приходили в себя после очень тяжелых последствий советско-финской войны, в которой значительная часть участвовавших советских войск продемонстрировала низкую дееспособность на всех уровнях – от рядового бойца до командармов и наркома. Сталину пришлось заменить на посту главы военного ведомства предельно лояльного ему, но некомпетентного К.Е. Ворошилова на С.К. Тимошенко (еще одного выходца из Первой конной армии), а также сменить начальника Генерального штаба РККА (что было в принципе неоправданно) и стимулировать масштабные мероприятия по повышению боеспособности и Красной Армии и РККФ.

К тому же, не поняв стратегического замысла руководства нацистской Германии, не вскрыв «оперативную тайну» будущей войны, советское руководство не предполагало скоротечность разгрома Франции и ее союзников вермахтом. В Москве верили, что война на Западе будет довольно затяжной и истощающей обе стороны. Это, в свою очередь, привело к тому, что не была учтена возможность значительного наращивания военно-экономического потенциала «третьего рейха» за счет ресурсов Франции, Голландии, Бельгии после скоротечного поражения последних. Полученные после ошеломляющей по своей быстроте победы над Францией и ее союзниками людские и материальные ресурсы, определенная часть военной техники в 1941 г. и последующие годы масштабно были использованы гитлеровским руководством в войне против Советского Союза.

Позднее, в 1998 г., в год 120-летия со дня рождения А.А. Свечина, М.А. Гареев несколько по-иному говорил о том, как наиболее оптимальным образом стоило бы строить военно-стратегические планы в 1941 г.: «Конечно, одной обороной без наступления невозможно добиться разгрома противника. Именно наступательные операции во второй половине войны привели нас к победе. Но в 1941 году, когда надо было отразить фашистскую агрессию и развернуть для войны экономику и вооруженные силы, те способы борьбы и действий, которые предлагал Свечин, были более целесообразными. К ним и пришлось прибегнуть, но они не были должным образом подготовлены»58. Далее Гареев задается вопросом (и тут же сам дает ответ): «Извлекли ли мы из этого уроки? Практически никаких. В послевоенные годы оборона в стратегическом масштабе также не предусматривалась. В надежде, что при помощи ядерного оружия будут решены все стратегические задачи, отрицалась возможность и необходимость мобилизационного развертывания вооруженных сил»59.

М.А. Гареев справедливо отмечает: «На пути к успехам и конечной победе в Великой Отечественной войне советскую стратегию постигли тяжелые поражения 1941–1942 гг. Осмысление их уроков, поиск новых способов и форм стратегических дей­ствий были оплачены беспрецедентными жертвами»60.

Можно согласиться с суждением другого автора – С.Н. Михалева о том, что «причины катастрофического разгрома первого стратегического эшелона советских Вооруженных Сил в начальном периоде вой­ны (22 июня – 9 июля 1941 г.) коренились как в просчетах политического руководства, так и в непростительных промахах высшего военного руководства, в том числе недооцен­ке опыта первых полутора лет войны в Ев­ропе»61. Михалев прав, когда пишет, что «к лету 1941 г. Красная Армия оказалась не готовой ни к решительному наступлению (в соответствии с принятой военной доктриной), ни к стратегической обороне – отражению вражес­кого вторжения». Поэтому первые кампании войны прошли в целом в условиях удержания противником стратегической инициативы. К осени 1942 г., несмотря на одержанный зимой 1941/42 г. частный стратегический успех в битве под Москвой, у СССР была по­теряна огромная территория – около 3 млн кв. км – более 40% Европейской части стра­ны. Михалев обоснованно считает, что в условиях потери ини­циативы советские войска вели военные действия фактически без единого стратегичес­кого плана, на основе указаний о жесткой обороне62.

В ходе Великой Отечественной войны СССР удалось добиться полного овладения стратегической инициативой только в результате сознательно избранной стратегической обороны к осени 1943 г. с замыслом, аналогичным свечинским идеям, – измотать противника в оборонительных сражениях с нанесением контрударов, с последующим переходом в контрнаступление. Стратегическая оборона была спланирована, прежде всего, по инициативе Г.К. Жукова, А.М. Василевского и К.К. Рокоссовского, трех наиболее значительных со­ветских полководцев Великой Отечественной войны, которым не сразу, но удалось убедить в необходимости такого замысла Сталина. Стратегический оборонительный план был соответственно транс­формирован в действия, в тщательную подготовку к обороне на главном направлении на оперативном и тактическом уровнях.

Результатом стала знаменитая Курская битва. После успешного осуществления гигантской оборонительной операции в ходе Курской битвы Красная Армия начала, как известно, контрнаступление. Оно переросло в серию стратегических наступательных операций РККА, прежде всего таких, как «Кутузов» и «Полководец Румянцев»63. Эти операции и привели нашу страну к выдающейся победе над одним из самых грозных и опасных противников в мировой истории. В этой битве потери Красной Армии снова были бóльшими, чем у вермахта; но соотношение наших потерь и потерь противника было значительно лучше, чем при битве под Москвой зимой 1941 – весной 1942 гг. или при Сталинградской битве в июле 1942 – феврале 1943 гг.64

По свидетельству Маршала Советского Союза А.М. Василевского, Сталин смог овладеть методами и формами «руководства вооруженной борьбой по-новому... лишь в ходе сражения на Курской дуге»65.  К тому времени прошло почти четыре года с начала Второй мировой войны в Европе, более двух лет с начала Великой Отечественной войны; наша страна понесла колоссальные потери в кровопролитнейших сражениях.

 

 

 

[1] Свечин А.А.Эволюция военного искусства. М.: Военный вестник, 1927. Т. 2. С. 227.

[2] Там же.

[3] Подробнее см.: Кокошин А.А. Армия и политика. Советская военно-политическая и военно-стратегическая мысль. 1918–1991 гг. М.: Международные отношения, 1995. С. 177.

[4] Верховский А.И. Основы нашей тактики. Огонь, маневр, маскировка. М.: Военный вестник, 1928. С. 129.

[5] Свечин А.А. Эволюция военного искусства. С. 258.

[6] Там же.

* В 1980 г. автор побывал на поле под Полтавой, где Петр Великий разгромил шведские войска Карла XII, тем самым сбросив Швецию с пьедестала великой державы Севера Европы. На этом поле наглядно видно, что даже не доведенные до конца инженерные работы по созданию оборонительных сооружений – редутов сыграли важную роль в расстройстве боевых порядков, в нейтрализации боевого порыва все еще грозных шведских батальонов. Полтава – демонстрация единства стратегической и тактической мысли.

* Белосток и Брест в то время входили в состав буржуазной Польши, с которой у СССР были весьма напряженные отношения. Польша рассматривалась как один из наиболее вероятных противников СССР в случае войны на Западе.

** Автору довелось несколько раз побывать в крепости-герое Брест (в том числе летом 2004 г. во время проведения в Бресте сессии Парламентского собрания Союза Россия – Беларусь), что позволило детально ознакомиться с историей героической обороны Брестской крепости. Поражает сверхчеловеческая стойкость и мужество ее защитников. Тем более горько видеть практически полную неподготовленность сооружения XIX в., находившегося в непосредственном соприкосновении с опаснейшим вероятным противником в лице гитлеровского вермахта, к тому, чтобы послужить опорным пунктом для обороны, а затем для перехода к контрнаступательным действиям. Крепость была фактически превращена в тыловой объект, где размещались, по крайней мере, 20 многоквартирных жилых домов для семей комсостава. В ней не оказалось собственных колодцев, а водопровод был разрушен первыми же ударами немецкой артиллерии. Все это было прямым следствием стратегической близорукости высшего советского руководства накануне Второй мировой войны.

* Наличие крупной группировки советских войск на Белостокском выступе к 22 июня 1941 г. рассматривалось руководителями нацистской Германии и командованием вермахта как одно из важнейших условий по нанесению поражения Красной Армии.

[7] Захаров М.В. Генеральный штаб в предвоенные годы. М.: Воениздат, 1989. С. 65.

[8] Тухачевский М.Н. О характере современных войн в свете решений VI конгресса Коминтерна / Записки Коммунистической академии. Секция по изучению проблем войны.  М.: Комакадемия, 1930. С. 24.

[9] См.: Михневич Н.П. Стратегия. СПб.: Комиссионер военно-учебных заведений, 1911. Кн. I. С. 146–147.

10 См. подробнее: Сборник договоров России  с  другими государствами. 1856–1917. М.: Госполитиздат, 1952.

 

* Г.С. Иссерсон в своем весьма интересном исследовании «Канны мировой войны (гибель армии Самсонова)», опубликованном впервые в 1926 г., на схеме показал «целесообразный план» действий 1-й и 2-й русских армий в Восточной Пруссии, при реализации которого они могли бы одержать победу над 8-й германской армией (см.: Иссерсон Г.С. Канны мировой войны (гибель армии Самсонова) // Катастрофы мировой войны. М.: АСТ; Транзиткнига, 2005. С. 81).

11 Незнамов А.А. Оборонительная война (Теория вопроса). СПб.: Изд. при содействии Ниолаевской академии Генерального штаба.1909. С. 67.

* К. Клаузевиц, как справедливо отмечает профессор В.А. Золотарев, находясь на русской службе в 1812 г. в звании подполковника, усваивал русскую науку побеждать. Поэтому в целом Клаузевица можно считать не чисто немецким военным теоретиком. По результатам кампании 1812 г. он написал весьма обстоятельный военно-исторический труд (ряд положений из него вошли потом в главную книгу Клаузевица «О войне»), малоизвестный широкой публике, где рассказ о событиях чередуется с глубокими размышлениями о политике, стратегии, тактике (см.: Клаузевиц К.1812 год / Пер. с нем. М.: Воениздат, 1937). Этот труд был переиздан в России только в 2003 г., т.е. через 66 лет!!! Безусловно, Клаузевиц глубоко усвоил уроки стратегии и тактики таких выдающихся полководцев России, как М.Б. Барклай де Толли и М.И. Кутузов.

12 Снесарев А.Е. Жизнь и труды Клаузевица. М.; Жуковский: Кучково поле, 2007. С. 206.

13 Там же.

14 Свечин А.А. Эволюция стратегических теорий // Война и военное искусство в свете исторического материализма: Сборник статей. М.; Л.: Военный вестник, 1927. С. 74.

* Во многих исследованиях последних лет на документальной основе показано, что партизанская борьба на захваченных Наполеоном территориях началась с письменных указаний военного министра России, стоявшего во главе 1-й Западной армии, М.Б. Барклая де Толли. Эти указания почти наверняка были согласованы с императором Александром I. Первый армейский партизанский отряд был создан Барклаем де Толли под командованием генерал-майора Ф.Ф. Винценгероде 21 июня 1812 г. Действия этого отряда подробно описаны двумя офицерами отряда – будущим декабристом С.Г. Волконским и будущим шефом жандармов А.Х. Бенкендорфом (см.: Троицкий Н.А. Фельдмаршал Кутузов. Мифы и факты. М.: Центрполиграф, 2002. С. 154).

** Этьен-Жак-Жозеф-Александр Макдональд, герцог Тарентский (1765−1840), маршал и пэр Франции. Во время вторжения Наполеона в Россию командовал 10-м прусско-французским корпусом, который прикрывал левый фланг «Великой армии». Заняв Курляндию, Макдональд всю кампанию простоял под Ригой и присоединился к остаткам наполеоновской армии во время ее отступления.

* В появившихся в последние годы исследованиях приводятся свидетельства того, что князь П.И. Багратион предлагал свой план наступательной стратегии в 1812 г. Аналогичные планы предлагали также Л.Л. Беннигсен, А.П. Ермолов, Э.Ф. Сен-При, герцог Александр Вюртембергский. Император Александр I после нескольких месяцев колебаний отверг эти планы и вернулся к изначальному замыслу и плану М.Б. Барклая де Толли, предусматривавшему, как отмечалось, на первой фазе войны стратегическую оборону, которая в определенный момент сравняла бы численность и боевые возможности русской армии и армии Наполеона (см.: Троицкий Н.А. Указ. соч. С. 133–134; Тартаковский А.Г. Неразгаданный Барклай. Легенды и быль 1812 г. М.: Археографический центр, 2001. С. 73–79).

** Еще в ходе работы над книгой о советской военно-политической и военно-стратегической мысли автору довелось столкнуться с рядом материалов, которые давали возможность провести прямые аналогии между военной стратегией нашей страны накануне Великой Отечественной войны 1941–1945 гг. и, например, в Отечественную войну 1812 г. Автор обратил внимание на выдающуюся роль, которую сыграл в войне с Наполеоном, в разгроме самой могущественной военной силы того времени М.Б. Барклай де Толли, незаслуженно оставшийся в российском общественном сознании в тени фигуры М.И. Кутузова (см.: Кокошин А.А. Армия и политика. Советская военно-политическая и военно-стратегическая мысль. 1918–1991 гг.. М.: Международные отношения, 1995. С. 185–186).

 

* Конечно, штаб Бертье был техническим органом, его работники не обладали инициативой (какая была, например, у штабистов в Генеральном штабе Мольтке-старшего), но зато отличались исключительно высоким уровнем исполнительской дисциплины.

15 Торопыгин Ф.А. Год русской славы (Незабвенный 1812 год). СПб: Типография А.С. Суворина, 1912. С. 47.

16 Там же. 

* Объяснение А.С. Пушкина было опубликовано в журнале «Современник» (1836. Ч. IX).

17 Изгнание Наполеона из Москвы: Сборник / Сост. Ф.А. Гарин. М.: Московский рабочий, 1938. С. 162.

18 См.: Тартаковский А.Г. Неразгаданный Барклай. Легенды и быль 1812 года. М.: Археографический центр, 1996.

19 См.: Михалев С.Н. Военная стратегия. Подготовка и ведение войн Нового и Новейшего времени / Вступ. ст. и ред. В.А. Золотарева. М.; Жуковский: Кучково поле, 2003. С. 761–762.

20 Цит. по: Михалев С.Н. Военная стратегия. С. 758.

21 Там же.

22 См.: Безотосный В.М. Разведка и планы сторон в 1812 году. М.: РОССПЭН, 2005.

23 Там же. С. 52–53.

24 Там же.

25 Михалев С.Н. Военная стратегия. С. 756.

26 Цит. по: Михалев С.Н. Военная стратегия. С. 758.

27 Там же. С. 760.

28 Там же.

* Людвиг фон Вольцоген (1774−1845), офицер на вюртембергской (1792−1794, 1804−1807), прусской (1794−1804, 1815−1836) и русской (1807−1815) службе. Из саксонских дворян. Флигель-адъютант императора Александра I (с 1811 г.). Участвовал в Отечественной войне 1812 г. и заграничных походах российской армии 1813−1814 гг. Окончательно вернувшись на прусскую службу, преподавал военные науки будущему германскому императору Вильгельму I.

** Евгений герцог Вюртембергский (1788−1857), генерал от инфантерии на русской службе, племянник императрицы Марии Федоровны (супруги Павла I). Участвовал в Отечественной войне 1812 г. и заграничных походах российской армии 1813−1814 гг.

29 Снесарев А.Е. Указ. соч. С. 128–129.

30 Там же. С. 129.

31 Михалев С.Н. Военная стратегия. С. 761.

32 См.: Троицкий Н.А. Фельдмаршал Кутузов. Мифы и факты. М.: Центрполиграф, 2002.  С. 143–144.

33 Михалев С.Н. Военная стратегия. С. 761.

34 Цит. по: Михалев С.Н. Военная стратегия. С. 761.

35 Там же.

36 Там же.

37 Там же.

38 Там же.

* Напомним, что, к сожалению, Александр I не оформил своего решения официальным указом, что было его крупным упущением и создавало множество проблем для Барклая де Толли.

39 Там же. С. 761–762.

40 Там же. С. 762.

41 Там же.

42 Цит. по: Михалев С.Н. Военная стратегия. С. 762.

43 Там же.

44 Свечин А. Опасные иллюзии // Военная мысль и революция. 1924. Март. С. 49.

* А.А. Свечин развил идеи русских теоретиков, а также Клаузевица о народной войне против вторгшегося на территорию страны иностранно­го завоевателя при выборе оборонительной стратегии на пер­вой фазе войны. Фактически это была готовая теория парти­занской войны, которая впоследствии сыграла немаловажную роль в разгро­ме нацистов.

** Примечательно, что с аналогичными суждениями в 1930-е гг. выступал в своих военно-теоретических и военно-прикладных работах Мао Цзэдун. Он писал: «В войне наступление и оборона, продвижение вперед и отход, победа и поражение – все это взаимно противоречивые явления. Без одной стороны не существует и другой. Борьба и взаимная связь этих двух сторон образуют единое целое войны, движут развитием войны, решают исход войны» (Мао Цзэдун. Относительно противоречия…(Август 1937 г.) // Революция и строительство в Китае. М.: Палея – Мишин, 2000. С. 79).

45 Там же.

46 Там же.

47 Жуков Г.К. Воспоминания и размышления. В 3-х т. 10-е изд., доп. по рукописи автора. М.: Новости, 1990. Т. 2. С. 31.

48 См. подробнее: Кокошин А.А. Армия и политика… С. 178.

49 Там же.

50 Жуков Г.К. Указ. соч. Т. 1. С. 333.

51 Там же. С. 334.

52 Бок Ф. фон. «Я стоял у ворот Москвы»: Дневник командующего группой армий «Центр» / Пер. с нем. А. Кашина. М.: Эксмо, 2009. С. 54.

53 Там же. С. 57–58.

* Видный отечественный военный историк Д.М. Проэктор писал: «Немцы построили свои силы глубоким тараном, но их построению союзники не смогли противопоставить стратегическую оборону необходимой глубины. Гитлеровская армия имела возможность постоянно поддерживать силу своего удара за счет резервов, составлявших 31% войск, находившихся на Западном фронте. Союзники, располагая в резерве только 15% сил, развернутых на незначительной глубине и разбросанных на широком фронте, не могли парировать наступление или создать в случае прорыва новый устойчивый фронт обороны» (Проэктор Д.М. Агрессия и катастрофа. Высшее военное руководство фашистской Германии во Второй мировой войне 1939–1945. Изд. 2-е, перераб. и доп. М.: Наука, 1972. С. 127).

54 Черчилль У. Вторая мировая война. В 3-х кн. / Сокр. пер. с англ. М.: Альпина нон-фикшн, 2010. Кн. 1. С. 225.

* Как свидетельствуют ряд документов и некоторые очевидцы событий тех лет, в Генштабе РККА в мае 1941 г. действительно разрабатывались предложения по нанесению удара по вермахту в целях срыва стратегического развертывания. Однако они не были, судя по всему, даже доложены И.В. Сталину (см.: 1941 год. В 2-х кн. / Сост. Л.Е. Решин и др. / Науч. ред. В.П. Наумов. М.: Международный фонд «Демократия», 1998. Кн. 2. С. 215–220; Карпов В. Маршал Жуков, его соратники и противники в годы войны и мира // Знамя. 1987. № 10; Рапопорт В., Геллер Ю. Измена Родине. М.: РИК «Стрелец», 1995. С. 289–291). Эта версия подтверждается отсутствием на соответствующей докладной, имеющейся в одном экземпляре, подписей С.К. Тимошенко и Г.К. Жукова. Как уже отмечалось, автору довелось услышать о наличии такого документа в архивах еще в середине 1970-х гг. от генерал-полковника Н.А. Ломова, занимавшего к концу Великой Отечественной войны пост начальника Главного оперативного управления Генерального штаба РККА, а до этого бывшего заместителем начальника этого управления.

55 Гареев М.А. Неоднозначные страницы войны. М.: РФМ, 1994. С. 100.

56 Там же. С. 101.

57 Там же. С. 100.

* У. Черчилль писал, что «договор Гитлера со Сталиным позволил сократить германские силы на Востоке до минимальных размеров». Цитируя начальника Генерального штаба Сухопутных войск Германии Гальдера, Черчилль пишет о том, что против СССР в тот момент находились «лишь незначительные силы прикрытия, едва ли способные обеспечить сбор таможенных пошлин». По оценке Черчилля, Гитлер в тот момент был в состоянии выставить против Франции 136 дивизий, в том числе 10 танковых, имеющих в своем составе около 3000 машин (Черчилль У. Вторая мировая война. В 3-х кн. / Сокр. пер. с англ. М.: Альпина нон-фикшн, 2010. Кн. I. С. 337).

58 Уроки Свечина. 29 августа исполняется 120 лет со дня рождения выдающегося военного теоретика и историки А.А. Свечина: Интервью полковника Ю. Рубцова с президентом Академии военных наук генералом армии М.А. Гареевым // Красная звезда, 1998. 28 авг.

59 Там же.

60 Там же.

61 Михалев С.Н. Военная стратегия. С. 733.

62 Там же. С. 733–734.

63 См.: Великая Отечественная война 1941–1945. М.: Наука, 1998. Кн. 2: Перелом / Гл. ред. В.И. Фесенко. С. 272–328.

64 См.: Михалев С.Н. Потери личного состава противоборствующих сторон в битве за Москву // 50-летие Победы в битве под Москвой. Материалы военной научной конференции. М.: Институт военной истории Минобороны РФ; Московское городское объединение архивов, 1993. С. 126–130; Стратегические решения и Вооруженные силы / Под ред. В.А. Золотарева. М.: АРБИЗО, 1995. Т. 1. Ч. 1–3. С. 476–477; Гриф секретности снят: Потери Вооруженных Сил СССР в войнах, боевых действиях и военных конфликтах. Статистическое исследование / Под ред. Г.Ф. Кривошеева. М.: Воениздат, 1993. С. 171, 174, 178, 181, 187, 188, 190.

65 Василевский А.М. Дело всей жизни. М.: Политиздат, 1974. С. 127.