Ближнесрочный прогноз вероятного развития военно-политической обстановки (ВПО) и мировые ресурсы

Этот раздел делится на несколько более частных разделов, в которых рассмотрены разные аспекты проблемы, связанные, прежде всего, с изменением в целеполагании США после прихода к власти республиканцев и последствий для политики безопасности не только НАТО, но и стран Евразии.[1]

Изменение в военной политике США имеет принципиальное значение после победы республиканцев на выборах в ноябре 2024 года – президентских и в сенате – конгрессе США. Это не только тактические изменения, но и неизбежный в будущем курс на коррективу глобальной политики США, в том числе в Евразии и Арктическом регионе, где сосредоточены основные мировые ресурсы. Не случайно в политике США стало особенное внимание к ресурсам Украины, Гренландии, транспортным коридорам, что отразилось на общем концептуальном подходе США к внешней политике. Очевидно, что Соединенные Штаты пересматривают приоритеты своей внешней политик, среди которых исключительное место занимает территория бывшего СССР – Украина, Россия и в целом Евразия[2]. Это хорошо видно на множестве примеров, в частности, на материалах, представленных академиком РАН Бортниковым.

В основе смены парадигмы внешней политики США лежит идея о том, что нынешние обязательства страны в области безопасности не соответствуют потенциальным угрозам. Россия – это не Советский Союз, и три года войны на истощение еще больше ослабили ее. Иран также сильно пострадал в прошлом году, особенно после падения режима Асада в Сирии. Что еще более важно, Китай находится в эпицентре серьезного экономического кризиса, который ограничивает его способность демонстрировать военную мощь, хотя он по-прежнему бросает вызов превосходству США, особенно на технологическом фронте.

Важнейшее значение поэтому принадлежит контролю над мировыми ресурсами.

 

 

 

Естественно, что такая ситуация вносит существенные коррективы в стратегию США, правящая элита которых не сможет контролировать все мировые процессы. В рамках этого нового подхода Вашингтон ожидает, что его союзники возьмут на себя основную ответственность за управление своими регионами и прилегающими государствами, прежде всего, в западной части Евразии  и отчасти на Ближнем и Среднем Востоке, т.е. состояние ВПО будет контролироваться в большей степени этими государствами, а роль США станет вспомогательной. В том числе этот подход включает и возможные (неизбежные) политические и военные риски, например, в отношении военных действий на Украине, где США уже со времен Дж. Байдена начали постепенно дистанцироваться от опасной эскалации.

 Переход к этому новому порядку будет долгим и запутанным и сопряжен с рисками, как это всегда бывает при любом подобном разрушительном сдвиге. Но нынешний момент является благоприятным, поскольку у обоих главных противников Соединенных Штатов, -  России и Китая, - как считают в США, есть свои собственные серьезные внутренние проблемы. Отчасти, это видно уже по первым шагам администрации Д. Трампа. Выступая перед журналистами 18 февраля после встречи с российскими официальными лицами в Эр-Рияде, госсекретарь США Марко Рубио изложил план администрации Трампа по восстановлению отношений с режимом Путина, состоящий из трех частей[3]. Из него, в частности, видно как меняется стратегия США:

Первый шаг, во-первых, предполагает работу по восстановлению нормальных дипломатических отношений.

Следующим этапом, во-вторых, будут переговоры о том, как положить конец войне в Украине.

Наконец, Вашингтон будет в будущем взаимодействовать с Москвой по вопросу укрепления отношений, как на стратегическом, так и на геоэкономическом уровнях, прежде всего, в отношении транспортных коридоров и Арктики.

Очевидно, что цели Вашингтона в отношении американо-российского диалога выходят далеко за рамки достижения прекращения огня на Украине. Повестка дня, описанная госсекретарем, указывает ни много ни мало на революцию в стратегическом восприятии Соединенными Штатами России. Советский Союз угрожал Западной Европе в течение полувека после Второй мировой войны, и на протяжении большей части трех десятилетий, прошедших после распада Советского Союза, Запад рассматривал государство-преемника, Российскую Федерацию, как ожидающего противника. Даже по мере того, как способность Европы к самообороне росла, старые тревоги оставались.

Однако действия российских военных в войне против Украины показали, что это уже не та сила, которой она была когда-то. Как и при любых геополитических изменениях, государствам и их общественности требуется время, чтобы осознать новую реальность и приспособиться к ней. Адаптация не обязательно происходит одновременно, о чем свидетельствует скептицизм американцев и даже их оппозиция дипломатии Белого дома в отношениях с Кремлем. Статус-кво привычен и удобен; перемены вызывают беспокойство и часто пугают.

Таким образом, во главе беспорядков обычно стоят те, кто не заинтересован в установившемся порядке. У разрушителей в администрации Трампа, похоже, нет полного плана действий по внедрению новых методов ведения дел. Но ими движет убеждение, что обычный бизнес не работает – мнение, широко разделяемое американской общественностью.

Отношение к угрозе со стороны России стало меняться в процессе СВО в 2022-2024 годах, Некоторые влиятельные политики стали полагать, что ее вторжение на Украину показало, что она не представляет никакой обычной военной угрозы в глобальном масштабе. Иными словами, угрозы для доминирования США.

Что касается Евразии, то вопрос следует рассматривать отдельно. В том числе и для оценки угрозы со стороны России Европе. В конечном счете было фактически признано (отчасти, еще при Дж. Байдене), что Россия действительно может представлять угрозу для Европы, но с ней европейцы могут (и должны) справиться сами.

Это понимание США настойчиво внедрял в политику стран ЕС в 2024 году, постепенно дистанцируясь от политических, военных и экономических рисков на Украине, всячески подчеркивая, что Великобритания, Франция и Германия уже рассматривают идею создания европейской оборонной архитектуры[4].

Вопрос в том, какую, в конечном счете,  роль Соединенные Штаты будут играть в будущей безопасности континента[5].

Между тем НАТО все еще существует, но ей с трудом удается отойти от своей заявленной первоначальной цели – защищать разоренную войной Западную Европу. НАТО можно было бы перепрофилировать, и европейцы взяли бы на себя главную ответственность за европейскую оборону, но, в отличие от международных политических партнерств, военным альянсам нужны четкие структуры командования и собственные ВС, которых в странах ЕС нет[6]. Основная (почти единственная) ресальная военная мощь НАТО - национальные армии, где роль США, безусловно, доминирующая. В особенности в средствах ВКН и ВКО.

Постепенно в ЕС приходят к выводу, что необходимо разработать новые оперативные руководящие принципы и правила ведения боевых действий, а на все это требуется время. В качестве альтернативы Европа могла бы создать новую организацию коллективной безопасности, адаптировав уроки, извлеченные из опыта НАТО. Какую бы форму ни приняло будущее соглашение о безопасности, Соединенные Штаты, скорее всего, будут в нем участвовать.

Не в интересах США, чтобы какая–либо держава доминировала в Западной Евразии, и уж тем более такое государство, как Россия. Можно с уверенностью предположить, что на Западе рассматривают, что любое прекращение войны на Украине будет временным. Но США нив коем случае не хотят делить со странами ЕС политические и военные риски в отношении России.

Ключевой и во многом искусственный политический вопрос:  что произойдет, если Россия «снова выступит в поход?». Теоретически европейцы должны и будут защищаться. На самом деле, если они будут колебаться, Соединенные Штаты вмешаются, как это было в обеих мировых войнах, на последнем этапе, когда противоборствующие стороны истощат друг друга. Это ( в самом общем виде) так или иначе признается в странах ЕС. Администрация Трампа должна хорошо осознавать этот риск. Задача США будет заключаться в содействии  созданию нового порядка европейской безопасности, который предотвратит любой подобный шаг России или, по крайней мере, сделает его очень дорогостоящим.

В западной части Тихого океана  и Юго-восточной Азии ситуация несколько иная по сравнению с Атлантическим бассейном. В Атлантике европейские союзники Вашингтона способны обеспечить коллективную безопасность. Но в Тихоокеанском регионе есть государства, которые сильно зависят от США в обеспечении своей безопасности от набирающего мощь Китая, который сейчас может похвастаться второй по величине экономикой в мире. Хотя Япония, Южная Корея, Тайвань, Филиппины и Австралия – все они являются значимыми игроками, им не хватает той военно-политической и военно-технической основы для совместных действий, которая есть у европейцев.

Соединенные Штаты продолжат усиливать свои позиции будут играть еще более значимую и определенную роль в Евразии. В конце концов, США – морская держава, и их задача – обеспечить безопасность мирового океана. Очевидно, что они пытаются отказаться от роли главного гаранта безопасности на суше. На пути к этому формирующемуся порядку существует множество препятствий – как внутри Соединенных Штатов, так и за рубежом. Но это исторический момент, промежуток между сложившимся мировым  порядком и новым, который будет формироваться еще долго.

      В этой связи краткий обзор теории и история обозначенной проблемы нужен для составления ближнесрочного прогноза развития военной стратегии и военной политики США и их союзников по НАТО, который сегодня находится в центре внимиания.

       Он во многом имеет сильный инерционный характер: существующие тенденции в строительстве ВВСТ, нормативные положения документов (например, уставов) и подготовка специалистов и многое другое не может быть радикально исправлено в течение одного-двух лет, даже если администрация и примет такие решения[7].

        Прежде всего, потому, что развитие МО и ВПО инерционно, а военная политика государств – также инерционный процесс даже в условиях искреннего намерения правящей элиты ускорить это движение (напомним, что после поражения при Нарве Петра I ему потребовалось, как минимум 5 лет, чтобы добиться самых общих результатов реформирования армии).  «Военная реформа», даже отдельные изменения в военной политике, как правило, является частью и следствием более общих политических, экономических и технологических изменений в государстве.

Армия – не только часть общества, но и во многом результат происходящих в нём процессов. Поэтому изменения в военном строительстве и военном искусстве в ближнесрочной перспективе будут неизбежными (особенно под влиянием опыта СВО), но не революционными[8]. Эта важнейшая закономерность развития военного искусства и военного строительства, на которое оказывает сильное влияние развитие средств ведения войны, проявляется с разной силой в разные периоды времени[9].

Еще более инерционны отношения с десятками союзников и партнеров, которые оформлены международно-правовыми документами и многочисленными соглашениями и устными договоренностями, поставками ВВСТ и подготовкой военнослужащих, выполнением военных заказов, обслуживанием техники и пр. Эти отношения нередко становятся серьезным препятствием в развитии любой военно-политической коалиции, а, тем более, в такие кризисные периоды, как война на Украине. При всех достижениях США в строительстве военно-политической коалиции в последние два десятилетия, очевидно, что сохраняются не только частные, но и принципиальные разногласия в отношении политики к России, в частности, у Венгрии и Словакии. Но не только. По вопросу предоставления ВСУ ВТО большой дальности, например, не случайно отдельную позицию занимает Германия и ряд других стран[10]. Прежде всего, потому, что дальность таких ракет – 300 км.- вполне реальна для ответного удара по территории Германии (но не Франции и Англии). Даже в США понимаю.т опасность такой эскалации для своих баз в Германии.

Тем не менее, уже в ближнесрочной перспективе 1-5 лет можно прогнозировать определенные изменения как в военной политике, так и военной стратегии США и НАТО, неизбежно произойдут. Прежде всего, в самой главной области военной стратегии – целеполагании,-  и в целом в политической области. При этом, оценивая политические цели стратегии США и, как следствие, перспективы её развития, следует исходить из адекватности оценки главного элемента этой стратегии – реалистичности конечной цели стратегии  – правящей элитой страны. Такая адекватность, однако, вызывает обоснованные сомнение. Вот как, например, формулирует в своих оценках цели стратегии США на Украине бывший министр обороны США Остин 21 октября 2024 года: «Украина важна для безопасности США по четырем очевидным причинам:

- война Путина угрожает европейской безопасности,

- война Путина бросает вызов нашим союзникам по НАТО,

-  война Путина подрывает наши общие ценности, и

- война Путина является лобовой атакой на основанный на правилах международный порядок (подч. А.П.), который обеспечивает нашу общую безопасность»[11].

Иными словами, говорить об адекватности политических задач военной стратегии, как минимум, части правящей элиты США не приходилось при Дж. Байдене. А при Д.Трампе?

Это – очень важное обстоятельство потому, что именно адекватность характеризует точность и достижимость политических целей с помощью военной силы в современную эпоху, когда у России сохраняется мощный арсенал СВКН и СВКО, включая ядерные средства. Иначе говоря, до какой границы в применении военной силы против России готовы пойти США и их союзники. Этот вопрос стал ключевым в подготовке решения Западом о применении ВТО большой дальности. Ответная реакция России, заявленная В.В.Путиным, была очевидной – ответ будет не только по тем, кто использует ВТО непосредственно, но и по тем, кто ими управляет, – вариантов такого ответа может быть множество. От применения ВТО большой дальности Россией по целям в Европе, до нанесения ударов по базам США и их союзникам в мире, наконец, до прямого удара СНВ по политическим и военным центрам на территории стран НАТО, включая США. То, что такого ответа не было, отнюдь не означает, что это было пустой угрозой. Именно эскалация крайне негативно отразилась на политике США в отношении помощи ВСУ.

Из  этой самой общей и нарочито расплывчатой политической формулировки целей стратегии Запада ясно, что всё целеполагание США основано на предположении о том, что Россия допускает «лобовую атаку на основанный на правилах международный порядок»…, т.е. на те абстрактные и определенно выгодные США реалии, которые сконструировала внешняя политика США в последние десятилетия, которые имеют мало общего, как с международным правом, так и новыми мировыми реальностями. Какие реалии и какие нормы может быть объявлено США «в нужный момент». Иными словами, ясно сформулированной и понятной всем конкретной цели войны с Россией (кроме неприятия политики России вообще) нет.

Стратегическая цель уничтожение суверенитета России и раздела ее территории делится фактически на серию последовательных «тактических» задач:

- смены правящей элиты,

-  ограничения суверенитета,

- размывания идентичности,

- раздел государства и контроль над ресурсами (которые, на самом деле, делятся на ещё большее число более частных задач).

Причем, каждому этапу этой серии и задач соответствуют свои ВВСТ и формы использования военной силы. В реальности в ходе войны на Украине мы определенно видели как повышалась степень военной эскалации, когда от использования стрелкового вооружения произошел переход к ствольной артиллерии, применению РСЗО, фронтовой авиации, кассетных боеприпасов и ВТО большой дальности. По сути дела, использование ВВСТ достигло высшей точки, когда осталась одна «красная линия» – нанесение ударов по центрам в глубине России ВТО большой дальности, что означает фактически применение неядерного стратегического оружия против России,  которая не была нарушена.

Вместе с тем, можно найти и более конкретные и ясные формулировки, если уйти от «общетеоретических» и псевдо-политических заявлений (которые в принципе не свойственны для министра обороны любой страны) на уровень военно-политический и даже более конкретный, – военно-технический и стратегический, где пропагандистские выпады совсем, уж, неуместны. Так, еще в конце второго десятилетия нового века в США ставились следующие военно-политические задачи, «реалистичность» которых в настоящее время очевидна.Причем вполне конкретные и точно обозначенные по срокам. В частности: к 2025 году США и западная коалиция должны были бы взять под полный контроль развитие МО в мире, что неизбежно предполагает решение следующих наиболее важных и критически рискованных собственно военных задач[12]:

1. Пересмотра отношений в рамках западной военно-политической коалиции в пользу США на двусторонней основе с целью повышения возможностей (политических, военных, экономических, информационных и пр.) использовать в своих интересах не только союзников по НАТО, но и союзников, и партнеров по всей широкой коалиции. Требования повысить военные расходы, консолидирование политики, участия в совместных операциях и т. д. будут до 2021-2030 годов возрастать до степени, когда США смогут быть уверены в лояльности своих союзников, численность которых в Европе и в мире должна существенно вырасти. Фактически система союзов и партнерств должна быть трансформирована на основе двусторонних договоренностей из коалиционной, даже союзной, в верхушечно-подчиненную США, которым уже не будет необходимости согласовывать свои действия.

В эти же годы США смогут использовать, либо даже дезинтегрировать те союзы, организации и договорённости, которые могут препятствовать этой цели (ТПП, ТАП или ЮНЕСКО, ООН и пр.).

– Надо признать, что к 2025 году эта задача фактически была решена, хотя некоторые детали остались не завершенными, но могут быть завершены в краткосрочной перспективе.

2. До 2021 года США и их союзники планировали взять под частный контроль оставшиеся вне их контроля страны и регионы (Иран, КНДР, РФ и др.), либо максимально дестабилизировать в них внутриполитическую ситуацию, внести хаос и лишить их способности к самостоятельной внешней политике. Это должно было означать, что государства не смогут в будущем оказать организованного сопротивления.

– Эту задачу ни к 2021, ни к 2025 году решить не удалось, хотя политика США в этом направлении постоянно усиливавлась, а эскалация нарастала. Но она сохраняется.

3. По отношению к локальным человеческим цивилизациям (ЛЧЦ) и новым центрам силы планировалось продемонстрировать максимальную способность и готовность применения силовых (прежде всего, не военных – информационных и иных) средств и мер с целью принудить их следовать курсу западной коалиции. Эта политика «силового принуждения» будет максимально близка к политике силового шантажа.

– Надо признать, что такая стратегия проводилась, хотя её эффективность для разных стран оказалась разной. В целом США удалось создать силовой фон давления на все государства, но степень их сопротивления оказалась эффективной по-разному.

4. Наконец, по отношению к России, как наиболее актуальному противнику,планировалось полностью завершить подготовку перехода от силовой политики к военной политике: создана соответствующая военно-техническая база, подготовлены «облачные противники» и союзники, дестабилизирована внутриполитическая ситуация (в том числе с помощью санкций) и т. д.

– Надо признать, что эти планы были реализованы, но противодействие России во многом нейтрализовало их эффективность. Более того, вынужденный поворот в сторону автаркии привёл Россию к ускоренному развитию в 2022-2024 годах.

Главное для анализа этих вариантов – попытка определения объективными средствами степени их вероятности. Следует понимать, что такой сценарий развития ВПО и отношений с Россией до 2021 года и после этого периода предполагал возможность реализации в нескольких, наиболее вероятных, вариантах. С точки зрения использования военных инструментов насилия среди всего набора силовых инструментов американской внешней политики, это означает, что вероятность реализации того или иного варианта этого сценария зависела от многих факторов и тенденций, в том числе и выходящих за пределы собственного стратегического планирования США, однако роль собственно правящей элиты США в принятии решения об использовании военной силы, нельзя недооценивать.

С этой точки зрения можно предположить с высокой степенью вероятности, что наименее вероятный вариант – («Оптимистический») не будет реализован в ближайшем будущем, как он не был реализован после 2021 года, как и прогнозировалось мною не раз с 2014 по 2021 год. Этот «Оптимистический» вариант сценария – самый «мягкий» вариант военно-политических отношений, – который предполагал, что после 2021 года силовое противоборство не будет формально и фактически переходить границ и превращаться в прямое и открытое вооруженное противостояние. Иными словами, этот вариант допускал не просто продолжение силового противоборства на уровне 2014–2021 годов, но его усиление, эскалацию на силовом, но не военном уровне параллельно с сохранением определенного уровня отношений между США и Россией[13].

Этот вариант допускал, что США, как и прежде, могут использовать военные и вооруженные инструменты политики в отношении России в ограниченных масштабах и не формально, не публично, сохраняя политические и дипломатические отношения на официальном и низком уровне.

В итоге этот вариант стратегии США и НАТО постепенно перешел к 2022 году к военно-силовому варианту. Решение в феврале 2022 года о начале СВО фактически было со стороны России запоздалым. Политика была ориентирована на минские переговоры и не хотели видеть перехода Запада от силового антироссийского сценария к военно-силовому[14].

По сути дела, начавшийся «переходный период» в трансформации МО-ВПО не может избежать военно-силового противоборства и соответствующего варианта развития военной политики США и их союзников. В «переходный период» наиболее вероятен только «реалистический» вариант сценария, – когда военно-силовое противоборство с РФ получит дальнейшее развитие даже по сравнению с 2024 годом и не только в области санкционной политики, но и прямого вооруженного противостояния, в том числе в отдельных регионах, а именно:

– в Закавказье и на Кавказе;

– Молдавии и Приднестровье;

– Белоруссии (в частности, выборах президента в 2025 году).

Эта политика:

– во-первых, будет сопровождаться активными действиями экстремистских, террористических и иных организаций при поддержке западных ССО на различных ТВД: прежде всего, юго-западном (украинском), кавказском, среднеазиатском;

– во-вторых, когда силовое противоборство перерастёт в противоборство на новых ТВД (в киберпространстве, космосе, социальных сетях и пр.);

– наконец,  в-третьих, этот «реалистический» вариант может перейти в открыто «пессимистический», когда силовое противоборство превратится в масштабное военное противоборство на разных ТВД, и на разных уровнях военного конфликта, либо войны, вполне допускается, хотя военно-политические риски его реализации и крайне опасные неизбежные последствия неизбежно будут заставлять относиться к нему с осторожностью.

Уже говорилось, что во многом решающее значение при выборе того или иного варианта из этого сценария будет иметь политика правящей элиты США, которая в 2016–2024 годы продемонстрировала свою крайнюю агрессивность. Приход к власти республиканцев внес, естественно, существенные коррективы в этот вариант сценария, но только с точки зрения нежелания США делить со странами ЕС политические и военные риски, которые неизбежно нарастают в связи с реализацией этого варианта. Переговоры с Россией – первая попытка США дистанцироваться от эскалации, предоставив союзникам в Европе самим беспокоиться о ее последствиях.

Но не только от неё будет зависеть реализация того или иного варианта – реализация того или иного варианта этого сценария, на мой взгляд, будет зависеть от самых различных внешних факторов, причём не только политических или военных, но и социальных, технологических, информационно-когнитивных и пр., формирующих современную ВПО в Евразии.

В этом смысле полезно ещё раз вернуться к структуре современной МО и ВПО, проанализировав все основные факторы и тенденции, влияющие на их формирование. В особенности те из них, которые прямо не зависят от правящих кругов США.

Применительно к возможным решениям правящей элиты США, необходимо помнить, что, учитывая высокую степень риска при использовании прямого вооруженного насилия, военные средства и способы (в особенности массового поражения) будут использованы при следующих условиях:

– при высокой степени гарантии сохранения контроля над эскалацией силового противоборства, когда ситуация не должна выходить из-под политического контроля правящей элиты, т. е. всегда должен присутствовать момент и возможность «сделать шаг назад» в эскалации. Иными словами, в правящей элите США всегда будет присутствовать опасение «автоматической» эскалации военного конфликта и его самостоятельного повышения на новые уровни. Это объясняет, например, крайнюю озабоченность сохранением собственных систем боевого управления, связи и разведки и стремлением в первую очередь уничтожить аналогичные системы вероятного противника, нанести «обезглавливающий» удар;

– когда приоритет сознательно отдаётся силовым, но не военным инструментам политики (даже при условности их деления, например, в области киберопераций), когда результат может быть достигнут без массового применения ВС;

– когда используются в качестве «облачных противников» неформальные акторы, либо союзники по коалиции, а не собственные ВС.

Уже к концу второго десятилетия у ведущих стран мира появились огромные количества качественно новых вооружений (только в США более 3500 крылатых ракет морского базирования, сотни новых аэробаллистических ракет, ударных беспилотников, которые по своей эффективности превосходят фронтовую авиацию и т. д.). Массовые достижения в области робототехники привели к появлению автономных беспилотных летательных аппаратов, которые начинают вытеснять пилотируемую авиацию, а в танкостроении – все виды бронетехники.

Причём, не только в США и Великобритании и Франции, но и у Ирана, ОАЭ, КСУ, Египта, но, главное, – Китая, Индии и России.

Параллельно совершенствовался процесс эффективности производства ВВСТ и их применения. Например, в 2024 году ведущей стала тема взаимозаменяемсти и универсальности. На совещании высокопоставленных военных руководителей США летом 2024 года отмечалось, например, что «Чтобы достичь нашей общей цели – позволить нашим бойцам опережать быстро меняющуюся среду угроз, наши государственные заказчики разумно перенимают новые подходы к закупкам, которые поощряют сотрудничество в отрасли. Такие инициативы, как Weapon Open System Architecture (WOSA), используемые ВВС США, а теперь и ВМС, поощряют модульность и совместимость между поставщиками компонентов. Например, включение этих стандартов WOSA в Weapons Government Reference Architecture на базе ВВС Эглин будет поддерживать крупносерийное производство и быструю итерацию технологий по мере развития будущих угроз.

Правительство может предпринять дополнительные шаги для поощрения открытых стандартов и модульности plug-and-play, особенно на уровне субкомпонентов. Например, они могли бы рассмотреть возможность предоставления информации о заявках напрямую основным поставщикам подсистем через контрактные механизмы, такие как Wide Agile Acquisition Contract компании Eglin. Это гарантировало бы, что основные участники в экосистеме вооружений будут иметь одинаковую информацию – независимо от отношений основного подрядчика и субподрядчика. Это также открывает правительству возможность напрямую работать с основными поставщиками подсистем»[15].

Очевидно, что с 2024 года началось массовое военное строительство практически во всех странах мира, но особенно странах ЕС,   которые пересмотрели свои планы предыдущих лет. Началась качественная гонка вооружений во всех областях военной деятельности. В этом смысле период 2010–2025 годов должен был бы стать для России не просто очередным периодом реализации государственной программы вооружений (ГОЗ), но и периодом,  когда в массовом порядке на вооружение будут поступать качественно новые виды и системы оружия и военной техники, которые, как заявлялось ранее, «в 2020 году уже превысили в некоторых видах и родах войск 60%, а в военном искусстве происходят принципиальные переосмысления основных положений»[16]. Чего – надо признать – в итоге не произошло. К сожалению, как показал опыт СВО, этого не было. Россия в 2022-2024 годах на 90% использовало прежние системы и виды оружия, как правило, советских поколений, которые нередко модернизировались, но так и не достигли качественно новых показателей.

Россия вынуждена участвовать в этом ускоренном наращивании военных потенциалов. Очень показателен тот факт, что противоборство в военно-технической области, фактически уничтоженное либералами в России к началу нового века, возродилось только через 15–20 лет[17].

Иными словами, за 6 лет Россия была вынуждена создать фактически второй, более совершенный, но не достаточный для масштабной войны,  потенциал, что, естественно, потребовало не менее глубоких изменений в политике и военном искусстве. Чего также не ипроизошло к 2022 году. Не случайно, что ежегодные конференции, проводимые Генеральным штабом и Академией военных наук в те годы показали, что военная мысль в России пытается осознать эти новые реалии и сделать соответствующие выводы. Но, движения не было в тех объемах, которые требовались.

Ситуация обостряется тем, что неизбежное стремительное осложнение ВПО в «переходный период» 2022–2027 годов превратило этот период в серьёзное испытание для экономики и военной промышленности России, когда осознания реальности и даже вероятности войны, своего рода «точку бифуркации»,  неизбежно ведет к признанию, что такое противоборство очень вероятно может завершиться прямым и масштабным военным столкновением, когда стороны будут преследовать самые решительные и бескомпромиссные цели. Это – наиболее вероятный вариант развития военно-силового сценария, который (уже в значительно менее вероятной степени) может иметь и более мягкий вариант развития, когда России удастся сохранить интенсивность противоборства на нынешнем, военно-силовом уровне, не переходя границы, ведущей к прямому военному столкновению.

Иными словами, реальная опасность возникновения военного противоборства становится очевидной, более того, – почти неизбежной. Для того, чтобы добиться политических целей без прямого применения оружия необходимы новые силовые средства борьбы и новые – не военные – способы, где риск военных средств и способов был бы по возможности сокращен. Прежде всего, это силовые, информационно-когнитивные средства и способы борьбы.

Таким образом, важно в этой связи отдавать отчёт, что итог этого военно-силового столкновения ещё до 2030 года во многом будет предопределяться соотношением уровней развития информационных, социально-когнитивных и иных технологий, который уже не может быть компенсирован простыми военно-техническими модернизациями систем ВВСТ, насчитывающих (как основные российские системы) 50 и даже 70 лет. Качественно новые системы ВВСТ в информационно-когнитивной области (такие, как кибер-командование, искусственный интеллект, социальные сети и самые различные средства РЭБ) уже до завершения «переходного периода» фактически определят будущего победителя.

В этой связи необходим напомнить, что до 2010 года США и вся западная коалиция практически не ограничивали свои силовые действия невоенными средствами и способами (Югославия, Афганистан, Ирак, Сирия и т. д.). Начиная со второго десятилетия XXI века (после осетино-грузинского конфликта 08.08.08 г.), Запад стал значительно осторожнее, сознавая, что в вооруженном конфликте у него уже нет полной свободы рук. Риски вооруженного противоборства стали слишком велики, а «похороны» военной мощи России преждевременны. Война в августе 2008 года показала, что даже старые советские ВВСТ и «послереформенная» армия России достаточно боеспособны, чтобы оказать сопротивление в случае возможной внешней агрессии.

Интервенция в Афганистан, по сути, была не военной операцией, а операцией ЦРУ, обеспеченной огромными финансовыми средствами и подкупом лидеров оппозиции. Последующие действие в Ираке оказхались значительно более затратными и менее эффективными.

Поэтому для коллективного Запада «Переходный период» 2010–2027 годов стал периодом максимально широкого системного использования силовых средств политики при ограничении на собственные военные действия. СВО на Украине показала, что активное вмешательство США и их союзников в войну параллельно сопровождалось категорическим отказом от прямого участия.

Одновременно на Западе начата бурная подготовка как для «материальной базы» войны, так и информационно-когнитивных средств борьбы с Россией, среди которых исключительное значение приобрели откровенные идеологические провокации и психологические диверсии типа «Скрипалей» или «уничтожения гражданского малазийского лайнера» или «дела Навального». В итоге была создана идеологическая база русофобии в политике в отношении России.

Отдельное внимание уделялось созданию материальной базы для реализации стратегии силовой эскалации, которая, по оценке РЭНД-корпорации, стала представлять «увеличение интенсивности или масштабов военной деятельности, которая иногда имеет важное значение для достижения целей США. Но в других обстоятельствах это может привести к нежелательной реакции противников и даже к катастрофическим последствиям. Однако действующая военная доктрина США не содержит конкретных указаний о том, как учитывать эскалацию»[18].

Из этого предположения следует, что принципиально важно попытаться определить будущую краткосрочную и среднесрочную перспективу развития военно-политической обстановки (ВПО) в мире и политику западной коалиции потому, что способность противодействия России наиболее вероятным угрозам, которые возникнут в эти годы, будет наиболее трудно обеспечить, учитывая крайнюю ограниченность по времени и имеющимся в России военно-техническим возможностям.

Так, принятый военный бюджет США на 2025 ф.г. в совокупности превышает 900 млрд долл., а вместе с другими союзниками по НАТО – составляет более 1300 млрд. долл., что позволяет западной коалиции развивать все основные направления военно-технического прогресса (НТП) и технологии. В прошлом прогнозе 2022 года, я писал, что «не трудно прогнозировать, что суммарные масштабы военных расходов западной коалиции будут ежегодно увеличиваться до 2025 года, как минимум, на 70–80 млрд. долл.» Например, следует ожидать не только быстрого роста военных расходов США (в том числе на прямое противоборство с Россией, как это сделал Д. Трамп в марте 2020 года), но и стран членов НАТО (вероятно уже не только до 2% ВВП, но и больше в будущем), а также Японии, Австралии, Саудовской Аравии. Это не только произошло, но и продемонстрировало тенденцию к усилению военных расходов, прежде всего, в странах ЕС.

Таким образом,  общие военные расходы западной коалиции на развитие военной промышленности и технологий в «переходный период» вырастут, как минимум, до 1200–1400 млрд. долл. Учитывая сохраняющееся технологическое отставание России и финансовые возможности (в 20–25 раз меньше, чем Запада), становится понятным, что решения по разработке и созданию сил и средств военно-силового противодействия в России должны приниматься чрезвычайно точно и своевременно. В условиях СВО это означает только одно – неизбежный рост расходов, как минимум,  на НИОКР и средства боевого управления.

Суммируя имеющуюся информацию и известные прогнозы, можно с высокой степенью вероятности предположить, что в качестве наиболее вероятного варианта сценария будущего развития МО и ВПО предлагается гипотеза неизбежности развития варианта сценария глобального военно-силового противоборства западной ЛЧЦ с китайской и российской ЛЧЦ. Эта гипотеза основывается не только на заявлениях Д. Трампа и представителей его администрации о готовности использовать эскалацию силовой политики до степени применения военной силы, но, прежде всего, на анализе реальных намерений, интересов и ведущейся материально-технической подготовке.

Все эти признаки указывают на стремление США в «переходный период» подойти вплотную к применению максимально широкого спектра сил и средств силовой политики, включая военной силы.  Эта позиция «политики силы» США должна обеспечить им активность дипломатической и экономической политики по захвату контроля над мировыми ресурсами. «Вплотную» – означает попытку использования военной силы против России на отдельных ТВД в региональных конфликтах на Украине, на Кавказе и в Средней Азии.

Этому способствует не только наращивание их военной мощи, но и в немалой степени потому, что процесс потери ими контроля над развитием ВПО в мире приобрёл определённое ускорение. Это ускорение может подтолкнуть их к выходу политики США уже к 2025 году в зону «бифуркации», когда они захотят перейти от силовой политике к военно-силовой. Попытка «решительных» действий против России должна стать сигналом того, что США не допустят выхода развития ВПО из-под их контроля.

Таким образом, сделанный в 2014 году мною прогноз военной политики США на период 2021–2025 годов – с большой вероятностью ожидал развязывание новых военных конфликтов и войн, в которых США будут стремиться максимально переложить ответственность и тяжесть боестолкновений (как на Украине, Грузии или Молдавии) на другие страны, изначально предполагая их потери в живой силе и экономике.

На мой взгляд, в силу, прежде всего, этих обстоятельств развитие ВПО в мире в «переходный период» до 2027-2030 годов с точки зрения военной политики западной коалиции будет реализовываться в трех возможных вариантах единственного (наиболее реалистического) базового военно-силового сценария, о которых я писал выше:

– «оптимистическом», когда военно-силовые элементы не будут доминировать над другими инструментами (не военными) насилия в политике. Собственно говоря, этот вариант доминировал до 2024 года, а пока что стал наиболее перспективны в связи с победой республиканцев в ноябре 2024 года;

– «реалистическом», когда будет происходить достаточно быстрое усиление доли собственно военных инструментов в общем наборе силовых инструментов политики западной коалиции, в частности, поставок современных вооружений и участия ЧВК и специалистов, что стало фактом уже в 2024 году;

– или «пессимистическом», когда станут доминировать военные инструменты насилия, к чему стала склоняться политика США и куда подталкивают страны Западной Европы в будущем, в среднесрочной перспективе 2027-2023 годов[19].

В зависимости от военно-технической готовности правящих кругов США и их союзников к ведению военных действий, той роли, масштабов и способов использования ими военной силы среди других инструментов насилия, которые представляются им в данный период наименее опасными и наиболее эффективными.

Иными словами, если степень военно-технической готовности к войне у США будет высокая к 2027 году, то они вероятнее всего будут принимать решение об использовании военной силы в разных формах. Если же вероятные ответные действия России или Китая смогут увеличить до неприемлемого риски применен6ия военной силы, то будут использованы не военные инструменты насилия – санкции, кибероперации, информационно-психологические и когнитивно-идеологические меры.

Такие варианты сценария периодически становятся известными и регулярно «просчитываются» по заказу Министерства обороны США в различных (нередко альтернативных) организациях, например, в РЭНД-корпорации, как это было сделано, например,  в очередной раз в марте 2019 года (когда был сделан вывод о том, что США понесут огромные потери в случае прямого военного конфликта).

В настоящее время, естественно, вносятся некоторые коррективы, не меняющие, однако,  общего прогноза и базовой гипотезы, более того, подтверждающие её реалистичность. Модель такой гипотезы, основана на вероятном продолжении  концепции противоборства западной ЛЧЦ в 2025 году, исходя из логики развития МО в 2015–2021 годы, в заведомо упрощенном виде представляет собой по сути дела новый этап «переходного периода» к открытым военным действиям. Другими словами, развитие военно-силовых сценариев ВПО после 2025 года является частью общего развития стратегии западной ЛЧЦ и МО последних двух десятилетий.