Изменение структуры МО и ВПО: усиление влияния ЛЧЦ и НЧК, автаркии, политических и технологических факторов

       А.А. Свечин был абсолютно прав в 30-е годы прошлого века, когда описывал эволюцию стратегической мысли. В настоящий период можно признать, что осознание политических реалий, тем более глубоко продуманное, заведомо отстает от происходящих перемен, следующих ежедневно. Тем не менее, без такого осознания и прогноза мы лищаемся инструментов познания стратегических перемен, что хуже – превращаемя в простых ведомых порой случайными в политике людьми.

         Стремительное развитие государств, ЛЧЦ и новых центров силы, наравне с новыми факторами формирования МО-ВПО,  во второй половине ХХ века привело к усилению процесса трансформации мироустройства и миропорядка, который до настоящего времени не приобрел окончательной формы. Этот процесс прямо отражается на корректировке (как правило, стихийной) структуры МО и ВПО, которая приобретает порой радикальные формы. Ясно, что развитие человечества и отношений между субъектами и другими факторами формирования МО-ВПО перешло на новый этап, однако еще до конца не ясно в каком направлении происходит эта революция[3].

      Это обстоятельство выступает главной проблемой для формирования системы исходных данных (СИД) в интересах  стратегического планирования государств, прежде всего, в Евразии[4]. Так, например, иллюстрацией этого процесса может послужить заявление бывшего помощника президента США по Евразии Т. Грэма, который в марте 2025 года сказал следующее: «Граница между Россией и НАТО будет проведена от Баренцева моря, через Балтийское море до Черного моря. Об этом сообщил экс-помощник президента США по России и Евразии, политолог Томас Грэм. «Стало ясно, какой будет граница между Россией и НАТО. И это будет линия, проведенная от Баренцева моря, через Балтийское море до Черного моря», — заявил Грэм. Он также отметил, что интерес к дальнейшему расширению НАТО снизится не только в результате урегулирования украинского конфликта, но и в результате более широкой дискуссии о европейском единстве»[5].  Иными словами, раздел между западной и российской ЛЧЦ, как считают на Западе,  произойдет по границе России и Белоруссии в Европе, что, естественно, уже отражается в настоящее время на состоянии и структуре МО и ВПО, в частности, противодействия новым членам НАТО – Финляндии и Швеции,- а также в ходе переговоров России, США и Украины. Оценка этих процессов и стратегический прогноз развития МО и ВПО в таких условиях приобретает принципиальное политическое и военно-техническое значение.

         Как видно из цитаты в мзаголовке, массовое оснащение ВС СССР ЯО в 50-е – 70-е годы ХХ века не повлияло в принципе на изменения в МО и ВПО в мире, которые продолжали оставаться областью военно-силового противоборства между двумя военно-политическими коалициями во главе с СССР и США[6] в эти годы. Как, кстати, и политика ограничения и сокращения ВВСТ и Вооруженных сил СССР – России в 80-е–90-е годы. Это означает, что существующая до настоящего времени (даже, по-прежнему, доминирующая в некоторых кругах России) точка зрения, - многократно пропагандировавшаяся в СССР-России и в мире относительно положительного влияния сокращения вооружений на состояние МО-ВПО -, как минимум, преувеличение, а в действительности – политическая ошибка, которую необходимо признать и не планировать её повторения в будущем[7]. Тем более, когда нет гарантий от неожиданного возникновения военных действий, которые (как показывает история), как правило, всегда неожиданные, а подготовка к ним – недостаточна.

Эту принципиальную ошибку приходится исправлять иногда в чрезвычайных условиях ведения масштабных военных действий, когда запасы ВВСТ истощаются уже на самом начальном этапе. Как это было на первом этапе СВО в ВС РФ и ВСУ, когда предпринимались чрезвычайные меры. Так,  по признанию первого заместителя председателя правительства Д. Мантурова,  в 2024 году объем производства боевой авиации и бронетанковой техники был увеличен в 2,5 раза, легкобронированной техники – в 4 раза, а некоторых образцов артиллерии в 15 раз[8].

Причём,  неизбежно и оперативно параллельно идет модернизация систем в реальном режиме времени и в чрезвычайных условиях, когда,  например, легендарный комплекс ПВО «Бук» пережил уже 4 таких модернизации, каждая из которых существенно увеличила его боевую эффективность. Усиливаются темпы и масштабы НИОКР (в частности, у Д. Трампа), происходит резкий рост агрессивности внешней политики, что особенно заметно на примере стран-членов НАТО в последние годы..

До сих пор справедливо считается, что сокращение вооружений было в личную пользу отдельных политиков, которые вели переговоры о сокращении ВВСТ. Оно  вело к определенному улучшению состояния МО и ВПО, хотя, как правило, это краткосрочное улучшение потом стоило дорого СССР и России с военной точки зрения. Кроме того,  «идеальное» состояние МО далеко не всегда вело к аналогичному состоянию ВПО: все основные военные конфликты в мире в конце ХХ века начались в «идеальных условиях» МО: Югославия, Афганистан, Ливии, Ирак, Сирия, Украина, Йемен, Ближний Восток, наконец, Украина и Закавказье,  и т.д.

Такое сокращение ВВСТ в результате переговоров, а, тем более, - односторонних действий (как у М. Гобачёва) неизбежно негативно сказывалось на развитии научных школ, НИОКР и состоянии ОПК, которые, например, в 90-е гг. в России были сокращены на 80%.  В новых и относительно мирных временных условиях в России пришлось наспех и срочно воссоздавать целые отрасли и подотрасли ОПК, которые были фактически ликвидированы. Для этого пришлось решиться некоторым ведущим политикам  пересмотреть предыдущие оценки состояния и перспектив развития как МО, так и ВПО, что было крайне не просто. Так, именно в начале «нулевых» были заложены основы вертикально интегрированных будущих ведущих корпораций -  «Тактическое ракетное вооружение» (КТРВ) и Концерна ВКО «Алмаз-Антей», - которые в настоящее время обеспечивают лидерство России в военно-технической области.

Иными словами, адекватный анализ и прогноз состояния структуры МО и ВПО – обязательное условие последующей внешней и военной политики, которое, к сожалению, далеко не всегда выполняется. В том числе в СССР и в России, где в реальности (если не считать закрытые НИРы ГРУ и Внешней разведки) этим всерьёз не занимались. В качестве рабочей и очень условной модели я предлагал следующую структуру МО-ВПО, которая за последние годы широко не обсуждалась, а альтернативные модели мне не известны. Поэтому, с точки зрения изменения структуры МО и ВПО, я буду использовать эту заведомо упрощенную модель, описанную подробно в нескольких работах, в том числе в последней[9].

Сразу же нужно оговориться, что в данной работе можно сделать только некоторые, самые общие замечания и предложения относительно изменений в структуре МО-ВПО. Если говорить сначала о состоянии и структуре МО, то можно признать:

1. Относительное падение значения роли стран - субъектов МО, отношения между которыми предопределяли будущее мироустройство. Так, например, в анализе структуры МО-ВПО офицерами Генерального штаба Российской империи накануне Первой Мировой войны, рассматривались только государства (и то не более 15). Не только другие акторы, но и базовые тенденции того времени, не рассматривались в качестве реальных факторов, влияющих на формирование МО. При этом, существенно усиливается влияние неформальных или полуформальных цивилизационных субъектов и институтов, например локальных человеческих цивилизаций (ЛЧЦ) или негосударственных акторов (политических и общественных организаций, террористических объединений и пр.).

2. Резко усиливается влияние двух ведущих мировых тенденций - автаркии и глобализации,- на основе которых происходит ориентация отдельных субъектов и акторов, в том числе военно-политическая. Это видно на примере не только США, но и Словакии, Венгрии, Австрии и даже Германии и Франции. Возрастает значение глобальных идей и институтов в национальной политике государств, которые опираются на национальные интересы и ценности, становятся основой для внешней и внутренней политики. Такое было и прежде периодически[10], но именно в начале нового века национальные идеи и институты становятся реальными политическими факторами повсеместно, практически во всех государств (хотя и в разной степени).

3. Исключительное важное значение стал приобретать национальный человеческий капитал (НЧК) и его институты, от которых в решающей степени зависело место государств в мире и их реальные возможности влияния. Не только уровень ВВП, технологического развития, но и военная мощь государств в решающей степени стали зависеть от количества и качества НЧК. Яркий пример – Израиль, который в 2023-2025 годы успешно вел силовое противоборство с коалицией арабских государств и акторов, которая многократно превышала его военный и экономический потенциал.

СВО – также показала, что люди, их мотивация, профессионализм, знания и умения стали главными факторами войны, которые не могут заменить никакие технологии.

4. Вся политическая и экономическая деятельность правящих элит в мире стала ориентироваться на опережающее развитие НЧК и его институтов, в первую очередь идей и организаций, эффективность которых в решающей степени стали определять экономическую, технологическую и военную мощь государств и других акторов. Феномен И. Маска – феномен конкретного представителя одного из талантливых представителей человеческого капитала, когда единственная личность может оказывать решающее влияние, например, на эффективность боевого управления на ТВД. Это означает, что в конечном счете победит то государство, которое сможет обеспечить опережающее развитие таким личностям.

5. В самом общем виде сохраняющееся доминирование политического начала при формировании того или иного сценария развития МО можно изобразить на следующем рисунке ниже[11], где, в частности, видно, что формирование МО зависит от состояния, тенденций и перспектив развития 4 основных групп факторов, а также отношений между ними. Собственно ВПО и является отражением и продолжением в той или иной степени отношений между этими груцппами факторов. Само сочетание разновекторных и разноплановых тенденций возможно только в политике, когда реальный интерес выступает своего рода общим знаменателем ведущих интересов и тенденций, а те или иные тенденции отражают иерархию этих интересов.

Эта формализация, естественно, носит достаточно условный характер. На самом деле таких групп и тенденций может быть любое количество – всё зависит от подхода того или иного автора. И данная тема не является предметом исследования, в том числе и потому, что она подробнее рассматривалась в других работах. В данном материале она приводится для того, чтобы акцентировать внимание на политическом приоритете. Иначе говоря, миропорядок – это состояние субъектов, акторов и отношений между субъектами, акторами и текущими тенденциями в МО, которые предопределяют основной сценарий развития МО и, как его следствие и логичное продолжение и развитие, – ВПО[12].

Естественно, что влияние тех или иных факторов, субъектов и тенденций, образующих МО, а их оценка – достаточно субъективна. Так, например, влияние военно-технологической революции и роль ВВСТ и ВС на МО и ВПО в разное время были разные. На мой взгляд, с началом переломного этапа в формировании нового миропорядка это влияние стремительно усиливалось и стало решающим. Одно из конкретныхз проявлений - искусственный интеллект (ИИ), который применяется практически во всех областях военного дела – от управления БПЛА до глобальной логистики и управления. Так, в 2024 году МО США впервые применило ИИ для определения 85 целей американских ударов по объектам в Ираке и Сирии[13].

Формирование миропорядка также непосредственно отражается на стратегиях государств, в том числе военных, которые достаточно гибко реагируют на изменение внешних условий. Так, например, эксперты РЭНД в 2021 году предложили серию рекомендаций для использования Сухопутных сил США, смысл которых сводится к расширению политического спектра применения этого вида улучшению координации с другими институтами государственной политики США[14].

6. Прикладное применение таких структурных изменений в МО-ВПО чрезвычайно велико, но далеко не всегда признается и даже осознается в политической элите государств. Так, в политико-дипломатической области для США и их союзников все сокращения ВВСТ и военной деятельности (в отличие от восприятия СМ.С. Горбачёва) были всего лишь средством ограничения растущей военной мощи и борьбы с СССР, которое потеряло смысл после того как в США посчитали, что структура МО и ВПО стала им полностью подконтрольна. Обвал всех договоренностей – от договоров по ПРО и СНВ до ДОВСЕ, – слом институтов безопасности стало возможным и необходимым тогда, когда в США посчитали, что наступил период срочного создания нового проамериканского миропорядка[15].

Огромное значение в смене подобной политики всегда играли новейшие военно-технические и технологические достижения в развитии НЧК, прежде всего, в некоторых важнейших областях, которые и являлись главными военно-техническими факторами формирования новой системы МО и ВПО. Это была артиллерия в Первую мировую войну, танки и авиация – во Вторую мировую войну, тактическое и стратегическое ЯО – в холодную войну, и ВТО и новые системы боевого управления в настоящий период[16]. Как пример – война США и западной коалиции против Ирака в марте–апреле 2003 года.

Так, рассмотрим в качестве конкретного примера войну роли НЧК (в частности, информационно-когнитивного потенциала) в Ираке западной коалиции. В 2003 году США со своими союзниками решили провести операцию по свержению режима Саддама Хусейна под названием «Иракская свобода». Силы американо-британской коалиции, куда также входили австралийские и польские военные, были таковы: порядка 300 тыс. военнослужащих, имевших на вооружении 500 танков, 1200 БМП и БТР, 900 орудий, минометов и РСЗО, 1100 крылатых ракет среднего радиуса действия, 1300 боевых самолетов и вертолетов, 200 мобильных ЗРК. Армия, которой располагал Багдад, выглядела на бумаге намного серьезнее: 430 тыс. человек, имевших на вооружении 2200 танков, 3000 БТР и БМП, 4000 орудий, минометов и РСЗО, 100 баллистических ракет среднего радиуса действия, 500 боевых самолетов и вертолетов, 100 мобильных ЗРК. Также у Саддама Хуссейна в наличии были иррегулярные вооруженные формирования численность в 40 тыс. человек и мобилизационный резерв в 650 тыс. человек[17].

С учетом того что воевать иракцам предстояло на своей родной земле, а против интервентов выступало длинное логистическое плечо, расклад в целом выглядел далеко не безнадежным для официального Багдада. Однако все обернулось очень плачевно для режима Саддама Хусейна.

При помощи массированных ракетно-бомбовых ударов западная коалиция смогла быстро подавить систему ПВО Ирака, нанести критический ущерб объектам его военной и гражданской инфраструктуры. Армия Хусейна была лишена управляемости и блокирована в местах дислокации. Всего через две недели после начала спецоперации Багдад оказался в кольце блокады. Американо-британская интервенция началась 20 марта 2003 года, 9 апреля столица Ирака пала, а 13 апреля капитулировал родной город Хусейна Тикрит. За этот короткий промежуток боевых действий западная коалиция потеряла только 172 военнослужащих, обороняющиеся – более 9000 человек. Примечательно, что в 2008 году в работе авторитетных военных авторов «Военное искусство в локальных войнах и военных конфликтах» они писали: «… сегодня на первый план выходит информационное противоборство, ибо оно может воспретить противнику своевременно и эффективно использовать все остальные виды вооружений»[18].

Факторами, обеспечивающими такой стремительный разгром, принято считать господство интервентов в воздухе, которое они использовали по максимуму, уничтожая инфраструктуру противника, а также систему боевого управления FBCB2 (Force XXI Battle Command Brigade and Below). Информационная система управления войсками уровня связи «бригада – батальон – рота», когда командиры подразделений и передовые артиллерийские наводчики имели карманные компьютеры для ориентирования на местности и передачи боевых донесений, стала главным козырем, который позволил побить «туземцев» в наземной операции[19].

Изменения в глобальной системе МО и ВПО начались позже, уже после признания сторонами военно-стратегического равновесия и неизбежного трагического финала в случае начала военных действий с применением ЯО. Это произошло далеко не сразу: можно, наверное, говорить о периоде с 1974 года по 1990 год, когда постепенно стороны признали не только военно-стратегическое равновесие, но и невозможность победы в ядерном конфликте. Этот период в отношениях США и России продлился до начала нового века, но уже в новом качестве – невозможность ядерного конфликта регулярно подтверждалась, с одной стороны, также как постепенно внедрялись идеи победы США и их сторонников в военно-силовом противоборстве с Россией (предпочтительно силовыми не военными средствами), которая не посмеет применить СНВ в военном конфликте.

ВПО во втором десятилетии нового века, в том числе в условиях проведения СВО на Украине, отражала характер именно такого возможного «неиспользования» ЯО и победы в конвенциональной войне. США и их союзники, полномасштабно обеспечивая ВСУ ВВСТ и боеприпасами, подчеркивали многократно свое «прямое неучастие в военном конфликте» и «стремление к укреплению стратегической стабильности». Примечательно, что именно в период эскалации военного конфликта на Украине США неоднократно высказывали инициативы по возобновлению диалога о стратегической стабильности. Произошла малозаметная для всех «неолитическая революция»[20], когда критические изменения в развитии НЧК, в частности, в области управления ВВСТ и ВС сделали войну любого масштаба – не только возможной, но и естественным следствием развития технологий и промышленности. СВО на Украине это многократно продемонстрировала самим фактом своего проведения.

Именно в период формирования нового миропорядка по инициативе США были форсированы программы новых видов и систем неядерных вооружений. По мнению Вашингтона, новые виды ВВСТ, прежде всего, высокоточные (ВТО) и новые системы боевого управления ВС сделали победу в масштабной конвенциональной войне «высокой интенсивности» вполне возможной для того государства, которое обладает этой техникой.

Такой вывод отнюдь не всегда очевиден для политиков и особенно военных потому, что неизбежно вступает в противоречие с несколькими устоявшимися подходами, которые, как традиционно считается, предопределяют развитие военно-технической политики субъектов ВПО – государств и военно-политических коалиций – некими абстрактными соображениями ядерного сдерживания. Результат возвращения к реальной политике США стал заметным к 2023 году, когда были реанимированы идеи «стратегической автономии Европы». Считается, что Соединенным Штатам следовало бы поощрять европейскую стратегическую автономию по нескольким причинам. Во-первых, увеличение доли европейского бремени в сфере континентальной безопасности и обороны означает, что Соединенным Штатам не придется играть столь важную роль, что освободит их для решения других, более насущных стратегических задач. «Более стратегически автономная Европа» была бы той, которая способна в какой-то степени сдерживаться, защищать свои границы и реагировать на чрезвычайные ситуации на континенте по мере их возникновения»[21], – писал, например, Джошуа Хумински, директор Центра разведки и глобальных отношений Майка Роджерса.

Главное геополитическое и экономическое соображение вызвано снижением возможностей США контролировать глобальное состояние МО-ВПО. Иными словами, правящие круги США в очередной раз, как и после войны в Индокитае в 70- е гг. прошлого века, приходят к выводу о том, что США «не все могут в этом мире». И, что «хорошо бы возложить часть бремени» (естественно, под их контролем) на американских союзников. Старая ставка правящих кругов США на формирование цивилизационной военно-политической коалиции подтверждается в новых условиях и новых реалиях, когда контроль над быстроразвивающимся миром со стороны США не только желателен, но и возможен[22].

Очевидно, что формирование необходимой США ВПО в Тихоокеанском регионе вынуждало к дополнительным издержкам в военной политике, что становилось все труднее совместить с растущими военными усилиями США в Европе. Даже новый военный бюджет на 2023 год не снял препятствия, которые возникали с новыми потребностями ВС США в Тихоокеанском регионе. «Требования обеспечения европейской безопасности и сдерживания в Индо-Тихоокеанском регионе будут неизбежно напрягать оборонный и военный потенциал Америки. «Сдерживание гегемонистских амбиций Китая и сдерживание его замыслов в отношении Тайваня является главной стратегической задачей Вашингтона, и поэтому он должен сосредоточить свои усилия на этой области».

Причём подход США не отличался механистичностью. Как пишут эксперты, «Несмотря на то, что на разных театрах военных действий действуют разные оперативные требования, основным приоритетом для Вашингтона должно быть предотвращение стратегических перегибов. Более сильная и более автономная в стратегическом плане Европа поможет избежать риска чрезмерного охвата. «Более стратегически независимая Европа» в то время, когда Америка смотрит в Индо-Тихоокеанский регион, не означает, что Вашингтон оставит континент на произвол судьбы. Отнюдь нет. Роль Америки изменится и должна измениться: вместо того, чтобы действовать как левиафан, она будет действовать как primus inter pares»[23].

Иными словами, масштабы военно-технических усилий и стратегия США не будут определяться только военно-политическими и геополитическими соображениями, но и собственно военными возможностями. Это отчетливо стало видно в ходе СВО, когда наличие уже существующих ВВСТ и боеприпасов стало критически важно не только с военно-технической, но и военно-политической точки зрения. Развитие ВПО и даже всей системы МО стало во многом зависеть от наличия уже произведенного ВВСТ и боеприпасов, особенно ВТО и средств ПВО. Не только политическая стратегия, но и военная стратегия государств стали критически зависеть от военно-технических возможностей.

Изменение ситуации в МО-ВПО в пользу усиления влияния военно-технического фактора далеко не сразу и не везде нашло свое отражение в политическом и даже военном планировании. Суть таких подходов, иначе говоря, определяется отрицанием доминирования значения военно-технических аспектов в формировании политики, в особенности, когда речь идет о военно-технологическом соперничестве или так называемой гонке вооружений[24]. В СССР и России эти подходы были названы «политическими», «новым мышлением» и пр. абстрактными соображениями, которые в итоге девальвировали всю военную науку и военное искусство до примитивных «общечеловеческих представлений гуманистического характера, которые не имели ничего общего с политической практикой (доказавшей на примере Югославии, Ирака, Ливии, Сирии и других интервенций, их бессмысленность).

В этой связи принципиальным становится вопрос о том, что определяет прежде всего тенденции развития ВПО? В частности, то, по какому из конкретных вариантов сценария ВПО будут развиваться основные события (отношения между субъектами)? Закономерности развития МО или ведущие военно-технические тенденции? Однозначный ответ в пользу глобальных тенденций МО, вероятно, стоит, как минимум, пересмотреть. В новом веке, как представляется, мы вновь вернулись к состоянию, когда международные отношения определяются «большими батальонами», а не политическими декларациями. Иллюзии «всеобщего гуманистического сообщества» в мире оказались порушенными циничной политикой США и их союзников, которые за 10 лет взломали всю систему международной безопасности, традиции и нормы.

Доминирование общих тенденций в МО над процессами формирования ВПО – главное сохраняющееся положение современной политической и военной науки. Это базовое утверждение о приоритете процессов в МО над процессами в ВПО и СО, например, во многом противоречит положению о военно-технической политике в России, которое трактует диалектику развития ВВСТ следующим образом: «Движущей силой процессов строительства и развития ВС является диалектика развития военного искусства и средств вооруженной борьбы, которая выражается во взаимном влиянии процессов развития форм и способов применения войск (сил) и появления новых, все более совершенных образцов вооружений. Процесс развития вооружения и военной техники (ВСТ) реализует целевые установки военно-технической политики (ВТП), которая является частью государственной внутренней и внешней политики, направленной на разработку и реализацию мер по поддержанию, развитию, технического оснащения и других войск РФ, развитие научно-производственной базы для создания вооружений и военной техники, военно-техническое сотрудничество с другими странами»[25].

Иными словами, по мнению авторов, представляющих, вероятно, прежде всего, интересы ВПК и ВС России, на развитие ВВСТ прежде всего влияет «процесс развития форм и способов применения войск», т. е. военное строительство и военное искусство – стратегия, оперативное искусство и тактика. Эксперты НИИ № 46 МО России конкретизируют эту диалектику следующим образом: «На практике реализацией основных положений НТП осуществляется через разработку и выполнение целой совокупности федеральных целевых и государственных программ оборонного значения, где центральное место отводится государственной программе вооружения (ГПВ) – среднесрочной программе, разрабатываемой каждые 5 лет на 10-и летний период»[26].

Другая разновидность преувеличения значения военно-технологических аспектов развития МО и ВПО – положение о том, что некие военно-промышленные круги стимулируют «саморазвивающийся» процесс гонки вооружений ради получения прибылей, который был популярен не только в СССР, но и в других странах, например, в США потому, что снимает ответственность с политической части правящей элиты за военный психоз и военные расходы. Идея доминирования в политике представителей ВПК, на которую ссылаются со времен Д. Эйзенхауэра, получила широкое распространение не только в пропагандистских и политических целях[27], но и как некое научное обоснование необходимости развития обрабатывающей промышленности. В действительности на долю ОПК в развитых странах приходится порядка 1–2% численности всех граждан, занятых в экономике страны.

Существует ещё несколько подходов, объясняющих решающее влияние того или иного фактора развития ВВСТ и, как следствие, военного искусства на сценарии развития ВПО и МО. На мой взгляд, решающей группой факторов является всё-таки группа политических факторов, которая реализуется в развитии того или иного сценария МО и его трансформации в конкретный вариант сценария ВПО[28]. Так, развитие бронетанковой техники накануне Второй мировой войны и эволюция военного искусства, в частности, использования крупных масс танков (в корпусах и даже армиях) произошло прежде всего под влиянием экспансионистских политических установок Германии и запоздалых попыток Англии, Франции и России нейтрализовать эту тенденцию, а не в результате развития военного искусства: танки традиционно рассматривались как часть пехотных соединений, не играющих самостоятельной роли. Только с появлением «политического заказа» – возможности проведения военных «блиц-операций» в Европе, основанного на неудачном опыте ведения позиционной Первой мировой войны, в конце 30-х годов возникла сама возможность массированного использования танковых корпусов и дивизий.

Так же, как это произошло с развитием ВМС Великобритании, которые господствовали более 200 лет на море в мире, обеспечивая морскую торговлю островов Великобритании. Иначе говоря, – это был политический и экономический интерес, который правящая элита Великобритании трансформировала в политическую и военную цель.

В свою очередь, ВПО, как часть МО, является производной от состояния МО[29]. В этом смысле сценарий развития ВПО является частью сценария развития МО, а не самостоятельным явлением и процессом. Другими словами, как минимум, сценарий развития ВПО ни в одном из своих вариантов не может противоречить доминирующему сценарию развития МО. Наконец, сценарии развития глобальной и региональной СО, ситуаций на ТВД и в отдельных регионах, а также в основном войн и конфликтов, не могут противоречить в целом сценариям развития ВПО и МО. Это условие анализа необходимо было повторить, но сам по себе предмет исследования – состояние ВПО и СО – является отдельной темой[30].

Поэтому, на мой взгляд, прежде всего базовые основы развития того или иного сценария ВПО и даже его конкретного варианта следует искать в развитии общих сценариев МО и отношений между главными субъектами и акторами. Применительно к ВПО в России – стремлению США лишить страну суверенитета и национальной идентичности.

Таким образом, структура МО и миропорядка будет качественно, радикально меняться в «переходный период» до 2025 года под сильнейшим влиянием военно-технических факторов – ВВСТ и ВС, их способности влияния на процессы изменения миропорядка