Или как живется российским старикам
I
У калужской богадельни, что на Маяковке, два корпуса. Один - главный, парадный чистейший сталинский ампир. Встречает высокими потолками, могучими дверными и оконными проемами. Со двора в него уткнулся другой, куда более современный и уродливый - этакое бесполое детище архитектурного секвестра. Безликое и удивительно длинное - будто перед тобой не дом, а трехэтажная кирпичная электричка. Минимализм собесовских зодчих заставил в доме-вагоне сэкономить даже подъезд. Входная дверь, впрочем, имеется, но сразу не разберешь: то ли это - балконная дверь, то ли экстренно прорубленная в совершенно глухой кирпичной кладке. От того ощущение безысходности только удваивается.
При входе - пост. На посту - старушки. Точно дежурные на воротах в пионерлагере. Помните, как нас там навещали папы с мамами в "родительскую" субботу? Только "родительские" здесь все 365 дней в году. А вот с "детскими" - проблема. Большинство здешних обитателей сироты наоборот: коротают в приюте век при живых потомках.
От старушек в обе стороны - узкий коридор с "номерами". Между - "красные уголки" с телевизором. Шарканье тапок. Запах щей, слежавшихся фуфаек и суконных одеял. Ощущение враз остановившегося времени. Законсервированного на неопределенный срок. Неизвестно кем и для чего. Жутко.
"Здесь-то у нас ходячие, - старается подбодрить меня Михалыч. - А вот если в старый переведут, тогда - да... Из него уже одна дорога - в Литвиново (калужское кладбище - А.М.). В старом корпусе только лежачие, ну и придурки тоже..."
Михалыч - маленький жилистый старичок. На вид - далеко за семьдесят. Давно тоскующая по штопке тельняшка и одинаковые с ней по возрасту штаны - его обычный гардероб. Говорит, что подполковник. Ясное дело, в отставке. Где, как служил, впрочем, не поймешь. В рассказах уносился то в знойный Египет, то - в Венгрию. То вдруг обнаруживался в Намибии, которую, впрочем, путал с Анголой.
Короче кому, как ни ему взять на себя самый ответственный участок работы и здесь - в приюте. А именно: следить за тем, чтоб местные повара не объедали стариков. "А то положат котлету в пяточек, - грозно потрясал непарализованной рукой сосед Михалыча по палате слесарь Шатунов, - а остальное, небось, себе тащат. Носки, вон, и те ношенные выдали".
Шатунов попал в приют из Полотняного Завода. Даже в тепле не снимал валенок и грубо связанной кофты. Маялся из угла в угол в тесной комнатенке. Ворчал на персонал. Поминутно глядел на часы, чтоб, не дай бог, не пропустить время раздачи объедков для их с Михалычем кота.
"Вот и говорит мне руководство, - продолжает гастрономическую тему Михалыч, - коль ты у нас военный, надевай красную повязку, вставай на раздаче и следи. Ну, я надел. Дежурю. А закрывать глаза-то не умею. Выступаю. Теперь вот в немилость попал". Кормят в богадельне так себе, но голодом не морят. Во всяком случае, увлеченный собственными рассказами, Михалыч долго не обращает внимания на принесенные ему суп, картошку с котлетой и компот. Все стынет. Михалыч же, напротив, только раскаляется.
"Да тут такое творится, такое... Те же пенсии, например. Те, которые в своем еще уме, получают сами. А вот те, которые уже совсем ничего не соображают, за тех персонал расписывается. Одна тут нянечка, говорят, пришла в бухгалтерию и просит, а ей в ответ: "Петровна, да ты и так за шестерых получаешь. Не жадничай!" Вот оно, брат, как дело-то..."
Старикам в доме приюте выдают на руки лишь четверть пенсии - остальные 75% идут в уплату за обслуживание. Пытались было "высокооплачиваемые" постояльцы бунтовать и писать "на верх" жалобы - да без толку. Приехало начальство, организовало собрание и вопрос закрыло: большинством голосов "отщепенцы" были заклеймлены. "Теперь все на них, как на дурачков пальцем показывают. Даже дурачки", - говорит Михалыч.
То, что остается после всех вычетов, Михалычу на его житье-бытье явно не хватает. "Поддежуриваю вот тут рядом, в гаражах, - не без гордости за свою деловую хатку говорит старик, - пятьсот рублей получаю... Да вот беда прихворнул чуток. Думал уже конец".
Впрочем, о самом плохом Михалыч говорить не любит. И думать - тоже. Если на ногах - копошится в старых телевизорах и радиоприемниках, кои в изобилии тащат ему на ремонт соседи. Или рисует по заказу начальства агитационные плакаты на злобу дня. А злоба здесь известно какая - пьянство. Старики нередко напиваются. Бузят. Приходится приглашать даже участкового. Последний его визит был лично к Михалычу.
"Да было дело, - стыдливо кашляет в кулак старик, - пошумел малость. Но ведь обидно же! Так обидно бывает... Вон, целую машину гуманитарки на днях привезли. Где она? А телевизоры? Ведь получали же?.. Но теперь - все. Баста. Тихонечко так замру. А то, говорят, выселим тебя, смутьяна, к чертовой матери. Да пускай себе тащат. Мне то что?.."
Михалыч долго не отпускает. Чувствуется: всякий забредший сюда с "большой земли" человек - редкость. Потому душу изливают на все 100. У Михалыча она болит даже не столько по здешним лихоимствам, сколько по судьбе страны в целом. О ней он беспокоится главным образом по ночам, когда мучает бессонница. Тогда Михалыч включает свет, надевает на нос очки и пишет, пишет, пишет... У него есть особая такая тетрадочка, куда заносятся самые главные озарения.
"Вот Путина, например, я, знаешь, когда предсказал? - хвастается своей прозорливостью старик, - Еще десять лет назад". Михалыч слюнявит пальцы и начинает долго листать тетрадь. Наконец, отыскивает нужные страницы и читает: "И придет в 96 году молодой и образованный правитель. И поведет страну вперед. И воспрянет Россия. И станет вновь великой. И заживет в ней народ счастливо". Ну и т.д.
Михалыч читает долго. В самых проникновенных местах тормозит и утирает слезы. Я уже порядком взмок - два часа сидения в духоте в зимней одежде дали о себе знать. Появившееся было желание уточнить дату прихода к власти ВВП быстренько улетучилось. Вдохновение несчастного старика столь сильно, что лезть с уточнениями кажется неуместным и мелочным.
"Ну, будь здоров, Михалыч, - жму, наконец, руку старика, - больше не бузи". "Зайдешь? - умоляюще глядит в ответ Михалыч, чувствуя, что явно перегнул палку с чтением трактата. Да и с рассказами из жизни советской агентуры - тоже. - Не с кем поговорить вот и понесло. Ты, брат, того - не обижайся". Михалыч долго стоит в дверях и провожает взглядом до самой лестницы.
Те же постовые старушки. Тот же бесподъездный вход. Двор. Сирая опрятность. Прогуливающийся контингент. Тот, что неподвижен, шествует в колясках. Условно подвижный больше лепится по скамьям и с выражением невыразимой обреченности играет в карты. Один из неподвижных попался уже за территорией - оттолкнув от себя коляску и облокотившись на метлу, медленно волочил негнущиеся ноги
парализованный старик. Видно - дворник...
II
К Богу дядя Миша добирался довольно долго - лет 60, как минимум. Жил себе, работал, растил детей и усердно крутил баранку рейсового автобуса в Муромском АТП. Верст намотал немерено и мест перевидал - не сосчитать. А места-то кругом святые, и маршруты завидные, и паломникам счету нет: кого в Дивеево в обитель Серафима Саровского доставить, кого в Муром - к святым, благоверным Петру и Февронии подвести, кого - просто по житейским делам покатать, либо по каким другим особенным. И все как-то не складывалось в жизни у дяди Миши. Все как-то не везло.
- Так тяжело я жил, а не пойму - отчего, - вздыхает дядя Миша. - Стараюсь, вроде бы, работаю, не то, что бомж какой или пропойца, а все не везет. Зарплата никак не шла, ну, хоть плачь. И думаю: отчего такое? Ни одного дня за всю жизнь не прогулял, ни одного не пропьянствовал, старался заработать, чтобы семью прокормить - а только в нужде и барахтался...
Знакомство наше с дядей Мишей вышло почти случайное. Увидели, как некий седовласый старец костницу монастырскую ключом закрывал и с любопытными паломниками о чем-то горячо беседовал. Мы же в это время красоты Спасо-Преображенской обители восторженно осматривали: храмы величественные, пруд монастырский с лилиями, доски мраморные благодарственные жертвователям на стенах, купальню, лошадей и проч. И все поражало в чудом воскресшей обители - особенно вид торжественный, открывающийся от буйных монастрыских грядок на далекий заокский горизонт. Так и представилось, как лет эдак 500 или 700 назад опасливо спускались люди по Оке среди глухих лесов и необжитых далей, и вдруг на высоченном левом берегу навстречу путникам всплывает белоснежный храм. Им в старину встречал гостей строптивый Муром.
Да и не только в старину, задумались мы как-то вскользь у дяди Мишиных (как позже он представился) владений. То был сооруженный на манер малюсенькой часовни склеп, впритык уставленный многоэтажными шкафами. Из застекленных недр шкафов на мир глядели аккуратно выложенные в ряд людские черепа. Числом не меньше сотни или даже двух.
- Здесь воинская часть была - связисты, - спускается к истокам своего поприща словоохотливый насельник. - Так почти все и разрушили. Пришли мы сюда - и не знаем, с чего начать: ни помещений, ни отопления, ничего. Пол был земляной. Постелили кое-какие дощечки, фанерки - ходили спотыкались. Алтарь кое-как смастерили. Зябли, но молились - мороз-то был ой какой! Начинали прям с нуля. Землю от самих ворот, сантиметров 40 наверное толщиной - всю снесли бульдозером и увезли куда-то.
- А почему?
- Это - грешная земля, она не может здесь лежать никак. Тут же плац был, прям на самом кладбище...
Десятки лет били кирзовые сапоги кости обретших в Спасо-Преображенском монастыре последний приют. Сколько их, здесь упокоившихся, было на самом деле - никто не знает. Даже - главный смотритель бренных останков - дядя Миша. За девять веков своего существования древнейшая Муромская обитель предоставила последний кров тысячам православных. И вспомнить о них - значит задуматься и о себе. Дядя Миша пришел к этой истине самостоятельно.
- Господь сподобил меня только в 60 лет прийти сюда, - продолжает дядя Миша, - как раз, когда на пенсию вышел. А вот теперь, представьте себе, когда Бога я познал (я уже здесь 12 лет работаю) - ой, какая Божья благодать! Мне ничего теперь не надо - ни денег, ни золота - только Божья благодать. И мне кажется, я ее теперь зарабатываю...
Алексей Мельников.
г. Калуга
11 февраля 2009 года.
www.viperson.ru
