Воспоминания Владыки Иринея о своем духовном отце - митрополите Ленинградском и Новгородском Никодиме (Ротове)
5 сентября исполняется 30 лет со дня упокоения митрополита Никодима (Ротова) - выдающегося святителя Святого Православия на Руси, совершавшего свое архипастырское служение в труднейшие для Церкви годы, вся деятельность которого была направлена на благо Церкви и верующих ее чад.
Этим летом митрополит Днепропетровский и Павлоградский Ириней встретился с группой паломников из Петербурга, среди которых были главный редактор газеты "Кифа" Александра Колымагина и журналист Анастасия Наконечная. Во время беседы Днепропетровский владыка поделился с ними очень интересными воспоминаниями о митрополите Ленинградском и Новгородском Никодиме (Ротове), которые позже были опубликованы в одном из номеров газеты "Кифа", вышедшем накануне 30-летия блаженной кончины владыки. Владыка Ириней не только является духовным чадом этого выдающегося архипастыря Русской Православной Церкви, но еще и свидетелем его удивительной жизни и соработником Ленинградского святителя.
- Ваше Высокопреосвященство, чему больше всего Вас научил митрополит Никодим?
- Прежде всего - послушанию. Он любил, чтобы очень четко выполнялись его благословения, и очень строго взыскивал с тех, кто их игнорировал, особенно если замечал кого-то в нетрезвом виде.
Я был секретарем Ученого совета Академии и летом исполнял обязанности инспектора по приему документов поступающих в духовные школы. Это было очень ответственное дело, потому что можно было набрать пятьдесят человек, а из них большая часть окажутся теми, кто был специально подослан разлагать семинарию (тогда ведь время такое было) и за полгода отсеется. Владыка всегда просил: ты ж присматривайся, ты ж верующих отбери. И я, помня, как сам поступал, как это было сложно, просматривал документы и беседовал с людьми. И вот я выбрал пятьдесят человек. Когда начались экзамены, я, естественно, был в комиссии по приему, кто-то из них поступил, а кто-то - нет. Когда уже четко определились списки поступивших, владыка говорит:
- Давай свой список. Сейчас еду к уполномоченному окончательно согласовывать (мы обязаны были в те годы это делать).
Я дал. Он поехал, вернулся уставшим, около 5 вечера, то есть почти полдня ушло на все это. Говорит:
- Заходи.
Я зашел.
- Ну, ты и выбрал. Ни один не проходит у него! (смеется). Он дает два за одного, но своих. Я тридцать человек твоих выбрал, а двадцать, мы договорились, до Рождества будут висеть, чтобы они заполнили списки, если будут отчисления.
Я был старшим помощником инспектора, так мы во время дежурства выслеживали всех этих подосланных, неверующих: пришёл пьяный - все, воспитательское совещание, отчислили. На его место встаёт хороший. В те времена из сорока принятых к концу четвертого года, к выпуску, оставалось иногда пятнадцать человек. Столько терялось из-за этих подосланных и тех, кто бросал учебу. Такое время было, борьба велась страшная. А в тот раз впервые почти все полностью закончили обучение. Конечно, уполномоченный хотел от меня избавиться любым способом, потому что я каждый год так подбирал студентов. Всего три года у меня это получалось...
- А в какие годы это было?
- До 1971 года. Потом я уехал в Японию, началась другая жизнь. А в семинарии и академии была очень интересная, насыщенная работа. Я думал, что останусь там навсегда, но вышло иначе...
Я с благодарностью вспоминаю владыку Никодима. Что бы о нем ни говорили - а есть разные суждения - я о нем молюсь как об иерархе, который правдами и неправдами отстаивал благо для Церкви. Это было в нем самое главное. У него был такой авторитет, такое влияние, такая сила слова, что он отстаивал то, что нужно было отстоять - и все. Если сравнить, как работал в Киеве Филарет (Филарет Денисенко, в то время митрополит Киевский и Галицкий, ныне глава раскольнического образования УПЦ КП) (они же в одно время работали): семинарию закрыли, лавру закрыли, все позакрывали. Он просто плыл по течению. В Ленинграде тоже планировали закрыть академию и семинарию, вы это знаете. Уполномоченный Жаренов уже почти торжествовал, а владыка Никодим спокойно ходил. Все говорили: ну вот, закроет академию и семинарию - что же будет? Владыка на Синоде говорит:
- Если переносить Ленинградскую семинарию и академию в Загорск, надо расширить там площади.
И началась работа: поликлинику, больницу убрали, там сейчас семинария, расширили площади. А потом он уехал куда-то в Адисс-Абебу или другое место. Приезжают оттуда 30 человек африканских студентов, открывается факультет африканской молодежи - попробуй закрой семинарию! И там расширил площади! Это был такой характер. Я, конечно, восхищался им.
На меня наседали спецслужбы, КГБ - "без нас же никуда!" А я говорю:
- Что вы ко мне пристали? Да, я остался при академии.
- Ты должен работать с нами, иначе выгоним.
- Ну, выгоняйте.
Допекли так, что я пожаловался митрополиту Никодиму: "Не могу больше! Вопросы пусть задают, если им надо. Но я же не могу писать им отчеты. Это даже присяге не соответствует".
- "Хорошо-хорошо, больше не будут, больше к тебе никто не подойдет. Успокоился?" Я успокоился. И никто не подходил.
Потом говорит: "Поедешь со мной в Святую Землю". Это был декабрь 1970 года, как раз после войны, когда в Иерусалиме уже не было границы, а солдат еще было очень много. И оружие было, и стрельба еще шла. Начальник миссии архимандрит Иероним (Зиновьев) весь седой был - столько они всего пережили. И вот приехал митрополит Никодим, очень авторитетный, израильские власти относились к нему с большим почтением. Владыка запретил нам ходить на Гроб Господень ночью, потому что в городе было очень неспокойно. А сходить очень хотелось: как это - один раз сходили и все? Был там такой отец Николай из Псковского монастыря, член миссии. Он говорит: "Отец Ириней, я тут знаю все проходы, я же тут живу. Хочешь, ночью тебя туда сведу и сам поклонюсь?" - "Конечно, хочу!" Встали где-то в два часа ночи и пошли. Он говорит: "Службы нет, но храм открыт, мы пройдем". Приходим - никого нет. Я ткнулся в Гроб Господень, смотрю, а там митрополит Никодим молится! Выхожу: "Ну, отец Николай, вот мы попали, сейчас нам так влетит!"
- Он увидел Вас?
- Нет, он не увидел. Он молился. Говорю: "Убегать уже не будем, что Бог даст". Он выходит заплаканный, очень спокойно говорит:
- О! Вы пришли, не побоялись?
- Простите!
- Ну ладно, иди, помолись. Не спеши. Я еще на Голгофу пойду, в пещеру Никодима... Потом вместе домой пойдем.
Я пошел. Что меня поразило - весь Гроб, вся плита, как будто там налил воды кто-то, - это были его слезы. Не знаю, сколько он там молился, но там вообще невозможно молиться и не плакать. Мы там были недавно, совершалась Литургия, было восемьдесят человек из Днепропетровска. Почти все говорили: "Что делать, владыка? Бегут слезы и все!" А я говорю: "Пусть бегут. Плачьте больше. Это как раз то место, где это легко делать".
И вот я тоже зашел тогда, помолился. Потом владыка говорит:
- Как же вы не побоялись?
- Владыка, простите. Мы-то вдвоем. Как Вы?
- Ну, я-то все знаю.
- Я с отцом Николаем, он тоже все знает.
- Ну ладно, видите, что творится.
Он купил какую-то большую лепешку, разломал. Идем, кушаем, беседуем.
- Давайте договоримся, все-таки не ходите, я переживаю.
И мы больше уже не ходили, по послушанию.
Приехали, через месяц он говорит: "Поедешь со мной на святую гору Афон". Боже, какое счастье! Он тоже опекал этот монастырь, чтобы не закрыли. Его греческие власти и выставляли, и связывали, и наручники надевали - все было. А он пробивался без визы, утешал братьев и быстро уезжал. А тут он уже официально приехал, все встречают. Прибыли поздно ночью в Уранополис - кто повезет? Зашли в какое-то кафе - дым, жарят, а мы голодные! Покушали, и он договорился по-гречески с каким-то катерком, а у нас багажа только чемоданов штук двадцать - вещи для братии, все, что передавали из Москвы. Согласился он нас отвезти: знаю, довезу. Мы погрузились - катер опустился до самой воды: волны, темнота, ничего не видно! Куда он везет? Все переживают. Появился первый огонек, мы обрадовались, а он: "Нет, еще далеко". Он хоть и быстро плыл, но до места действительно было далеко.
Приезжаем ночью где-то в пол-второго или в два часа ночи, а там как раз отдых, монахи спят. Стучим в ворота - никто не отвечает, мертвая тишина. Переводчик пошел, увидел в каком-то окне маленький огонек. Он начал камушки кидать туда, потом и этот огонек пропал: монах испугался, что его бес искушает и потушил его. Потом он начал громко кричать, монах понял, все вышли встречать - в облачениях, митрополиту вынесли мантию, торжественно под колокола вошли в храм, начался благодарственный молебен. Это нельзя без слез вспоминать, так все было трогательно.
И у меня было такое настроение: вот бы остаться там, никуда не хотелось. Игумен Авель был тогда, просит владыку: "Оставьте нам Иринея". Митрополит Никодим отвечает: "Ему место уготовано". Думаю: куда же он меня? Потом он говорит: "Ты запасайся терпением, тебе место будет уготовано". В Святой земле архимандрит Иероним тоже просил меня оставить, а владыка: нет, нет, нет. Потом по возращении домой, он говорит:
- Теперь поедешь сам, без меня.
- Куда?
- В Японию.
Были и слезы... Но я никак не мог отказаться после того, что он сделал для меня.
- А Вы никогда не интересовались Японией?
- Никогда. Языка я, конечно, не знал. Говорит:
- Если будет трудно, сообщай. Я найду причину, вызовем, вернешься.
Так и было. Однажды я приехал в Питер, прямо к нему, а он лежал на спине после инфаркта, ему нельзя было подниматься. Лежит и читает правила из Кормчей книги, не помню, какого Вселенского собора. Знаете, такая толстая книга. Говорит:
- На, проследи.
Я слежу - он наизусть читает эти правила, т.е. он наизусть изучал Кормчую книгу вместо того, чтобы лежать спокойно.
- Знаешь, надо их изучать. Вдруг будут какие-то богословские встречи и надо будет оперировать правилами, дорогой. Учи, изучай.
Так он правил восемь, наверное, наизусть прочитал. Потом поговорил со мной, благословил, я уехал, и в памяти осталось, как он лежит, не двигаясь, на твердой лавке, двигает только руками, читая книгу - то положит, то опять возьмет.
- Помните ли Вы свою последнюю встречу с митрополитом Никодимом?
- Последний раз я его видел, когда приехал в отпуск, а он собирался в Ватикан приветствовать нового папу. Он был после инфаркта. Я говорю:
- Владыка, что же Вы себя не жалеете? Может быть, пусть лучше кто-то другой поедет.
- Сын мой возлюбленный, я должен поприветствовать его от имени Церкви, как старший член Синода, по протоколу. Так я и сделаю, а, сколько Бог отмерил - столько и будет. Как ты?
- Вот, в отпуск приехал, поеду к маме, к папе.
- Поезжай, поезжай.
Это была последняя встреча. Потом, находясь у родителей, в день моего Ангела, я помолился в монастыре. Пришли домой, чтобы пообедать. Вдруг звонок: митрополит умер в Ватикане. Трапеза была наполнена печали. Я перекусил, сел в самолет и полетел. Мне сказали, когда привозят тело, когда похороны, я в них участвовал. Поэтому, когда приходит этот день, конечно, вспоминаешь с благодарностью. Есть что вспомнить - и строгость, и доброту. У него был такой характер, что мог и поругать - и строго поругать. А в конце рабочего дня подойдет: пошли на улицу. Походим по улице, попросит прощения, поговорит, утешит. "Ну что ж, по работе получил взбучку, остынь и приступай, надо работать и не обижаться, понял? Завтра еще день, надо, чтобы ты отдыхал ночью, не бдел ночью, а спал спокойно". Это у него тоже было - умиротворял. Когда на Рылеева был Отдел внешних церковных сношений - выйдет и все ходит, ходит. Да, тогда тяжело было работать.
Спаси Господи, что вы напомнили мне о нем. Я всегда вспоминаю его с большой любовью и благодарностью.
Помню, как он провожал меня в армию на третьем курсе Академии. Ну, кто я был? Студент, солдат. А он писал мне письма. Они сохранились. Я три года отслужил и в конце написал ему письмо, что вот, беспокоюсь, мне же надо поступить. Он пишет: когда бы ты ни приехал, ты будешь восстановлен. Я это письмо по сей день берегу...
http://orthodox.org.ua/ru/publikatsii/2008/09/03/3465.html
