Среди множества современных дискуссий, в центре которых стоит вопрос о месте, роли и характере политической системы, одна из самых горячих посвящена вопросу о том, может ли политическая система способствовать экономическому развитию государства. А если может, то при каких условиях, в каких пределах и в каких сочетаниях с другими факторами. Скажу сразу, жизнь показывает: та или иная политическая система действительно способна помочь раскрепостить экономический потенциал страны, но она может и затормозить динамику экономического развития.
Начнем с одной из разновидностей дихотомии, то есть с противоречия, возникающего из оценки соотношения и взаимодействия двух важнейших составляющих жизни и развития общества - свободы и благосостояния человека.
Есть много разных вариантов взаимоотношения и сочетания этих понятий. Принято думать, что на планете живет так называемый "золотой миллиард" людей, жизнь которых устроена более или менее благополучно. Считается, что уровень и характер жизни этого миллиарда можно принять за определенный стандарт, за норму, пригодную для большинства населения планеты как цель, которой следует достичь.
Когда в Советском Союзе и в странах Центральной и Восточной Европы начинались коренные преобразования, инициаторы реформ фактически поставили перед собой три цели - как считалось, уже достигнутые в странах "золотого миллиарда". Речь шла о плюралистической демократии, гражданском обществе и социальном рыночном хозяйстве. Надо сказать, что в те времена для обозначения поставленных задач часто использовались другие слова и выражения, а не нынешние формулировки.
"Плюралистическая демократия". Почему не сказать просто "демократия" или, допустим, "народная демократия"? Люди моего поколения всю жизнь провели при режимах, которые именовались или народной демократией, или социалистической, или просто демократией. В таких режимах и вправду имелись некоторые внешние признаки народной демократии. На деле же мы жили при тоталитарном режиме, управлявшемся из единого центра, в то время как при реальной плюралистической демократии существует разделение властей и, что самое главное, эти три власти - исполнительная, законодательная, судебная - друг друга контролируют.
Специально обращаю внимание на эти достаточно известные вещи, потому что сейчас в развитии российского общества наступил очень важный этап, когда и политическую элиту, и простых людей одинаково волнует вопрос: что дальше? Хотелось бы напомнить расхожее утверждение: "всякая власть развращает - абсолютная власть развращает абсолютно". На мой взгляд, в том политическом мире, который стремится быть цивилизованным, ничего умнее не сказано. В идеальной политической системе никакая власть не может быть абсолютной.
Между тем в реальной жизни, как известно, все бывает не совсем так, как кажется правильным, а иногда - вовсе по-другому. Я хотел бы обратить внимание на соотношение понятий: идеал, норма, суровая действительность. Так вот, если говорить о демократии, идеал не достигнут нигде, но норма демократии существует. Эту норму мы как раз и привыкли ассоциировать со странами "золотого миллиарда", то есть со странами иудео-христианской цивилизации, или, как еще говорят, с государствами евроатлантической цивилизации, к которым следует добавить и Японию.
"Гражданское общество". Здесь речь идет о развитии самодеятельности людей, об их самоорганизации. Сегодня ведутся споры о том, возникло ли в нашей стране гражданское общество. Особенно остро дискутируется участие молодежи в развитии гражданского общества. Одни говорят, что молодежь - наша единственная надежда. Другие, что нынешняя молодежь - потерянное поколение, что молодые люди в России ориентированы на карьеру, не склонны проявлять гражданские чувства и устремления, не способны к самоорганизации для защиты своих интересов. Высказывается мнение, что наша молодежь нацелена только на адаптацию к существующей системе власти. В общем, если упростить проблему, все сводится к ответу на вопрос, который может показаться сравнительно узким: готова ли современная молодежь к самоорганизации? Ответ даже на такой вопрос, лишь частично охватывающий разбираемую проблему, как мне кажется, даст характеристику нашего гражданского общества в целом.
"Социальная рыночная экономика". Это - норма, которая уже реально достигнута в ряде стран. И речь идет не только о европейских странах с сильной социальной ориентацией, которые часто принято противопоставлять странам "либеральным". На самом деле даже в тех странах, которые часто относят к числу либеральных экономик, хозяйствование носит социально-рыночный характер, - хотя американцы, например, могут так о себе и своей экономике и не думать.
В середине 1980-х благодаря перестройке, начатой М.С.Горбачевым, к созданию социальной рыночной экономики приступили более двух десятков государств, а после распада Югославии, Чехословакии и СССР их число увеличилось до 30. Но здесь мы и упираемся в проблему соотношения свободы и благосостояния. Считается, что жизнь стран "золотого миллиарда" дает пример самой прямой взаимосвязи между личной свободой и благосостоянием. В самом простом изложении эта взаимосвязь выглядит примерно так: чем свободней человек, тем выше уровень его благосостояния и тем лучше для общего положения в экономике.
Люди моего поколения в советские времена страдали от дефицита вещей и продуктов. Тогда колбаса, продававшаяся не всегда и не везде, была символом вожделенной сытости. В начале 1990-х реформаторы убеждали себя и других, что этот колбасный символ прямо связан со степенью политической свободы и свободы личности в стране. То есть, говоря огрубленно, чем больше в стране и обществе демократии, чем больше человеку дано свободы, чем либеральнее режим, - тем выше будут темпы экономического роста, и тем быстрее станет расти экономическое благосостояние.
Вскоре, однако, выяснилось, что это не совсем так, а в случае с реформами в России и других постсоветских республиках - совсем не так. Оказалось, что прямой связи здесь нет, и для того, чтобы свобода приносила благосостояние, нужно очень много других условий - в том числе создание определенных институтов в обществе и государстве, достижение определенного уровня культуры.
Период 1980-х-начала 1990-х, когда реформы только задумывались, был чем-то похож на эпоху преодоления феодализма. В СССР установился в высшей степени авторитарный строй, где царили "большие люди", это было общество "социально ответственных" начальников, которые определяли практически всю нашу жизнь. И, конечно, это был жесточайше заорганизованный строй. Все определялось государством, а сам человек почти не мог проявить какую-либо инициативу, особенно - приносящую ему выгоду. Вы могли родиться прекрасным администратором или обладать яркими задатками предпринимателя, но всегда оставались объектом управления и контроля.
Принципы рыночного хозяйства иные. Адам Смит, экономист-классик, считающийся апостолом экономической свободы, сформулировал простую, но важную для характеристики рыночной системы мысль: когда вы идете в булочную, вы не ждете от булочника милости или благодеяния, хотя он встает в 5 часов утра, чтобы испечь и продать вам вкусную горячую булку. На самом деле он заботится исключительно о себе: он хочет продать вам булку, а поскольку он участвует в конкуренции, эту булку ему приходится делать как можно более привлекательной, вкусной и дешевой. Главная идея Смита состояла в том, что все должны быть свободны в своих экономических поступках: одни - делать и продавать булки, другие - покупать их; но следует дать свободу еще и своекорыстию - именно оно и приведет к общественному благу. Мысль, конечно, выражена несколько метафорически, но в ней есть и безусловный практический смысл. В человеческой природе больше эгоизма, чем альтруизма. Именно вследствие конкурентной борьбы цены будут снижаться, качество продукции повышаться. Человеческий эгоизм и конкуренция ведут к обеспечению всеобщего благосостояния.
Начиная реформы в России, все мы, за небольшим исключением, именно на такой эффект от введения рыночного хозяйства и рассчитывали. Но расчет был весьма наивным, отчасти по незнанию реальной рыночной практики. Впрочем, Горбачев сознавал, что для нормального функционирования рынка нужно человеческое самовоспитание, нужны определенные институты, независимые суды и многие другие нормы и традиции, которых у нас никогда не было. Но именно поэтому Горбачев и оказался сметен волною наивного рыночного романтизма, охватившего тогда российское общество. Люди были обмануты чувством ложной надежды на быстрый и безусловный эффект от перехода к рыночной экономике. Тогда считалось, что главное - по возможности быстро отменить прежние правила, ликвидировать планы, освободить цены, провести приватизацию и результат окажется (в чем тогда мало кто сомневался) скорым и положительным...
Нельзя забывать еще одну вещь. К началу реформ наша экономика была очень развитой, - правда, не по рыночным критериям и стандартам. К тому же в нас жило имперское сознание. Я помню, как спрашивал у многих коллег, знакомых и политиков: "Почему вы так уверены, что после ультрарадикальных реформ мы перейдем из "второго мира" в "первый"? А вдруг мы окажемся в "третьем мире"?". К моему большому сожалению, я оказался прав: производство готовой продукции резко сократилось, обозначилась примитивизация всей экономики, еще больше усилилась топливно-сырьевая ориентация страны.
Но во времена перестройки эйфория многим мешала трезво мыслить. Почти все были уверены, что, во-первых, политическую систему нужно сделать по западному образцу, а во-вторых, экономику нужно преобразовать в еще более "рыночную" по сравнению с той, которая существовала в западных странах. Кстати, и Запад в конце 1980-х тоже советовал нам идти в экономике более радикальным путем по сравнению с тем, которым двигался он сам. И мы, к сожалению, оказались очень хорошими учениками.
Сейчас принято о многом забывать. Однако нельзя не видеть плачевных пока результатов нашей трансформации: экономический рост последних лет обеспечил некоторую стабильность, но ведь это рост без развития - модернизация экономики практически не начиналась, страна по-прежнему живет за счет тех скважин, которые, образно говоря, были пробурены под руководством ЦК КПСС. И теперь уже совершенно очевидно: если мы хотим осуществить модернизацию хозяйства, осовременить свою жизнь и экономику, стране придется проводить сознательную экономическую политику, а не просто накапливать валютные резервы.
Итак, ни по одной из тех поставленных задач, о которых мы говорили, норма достигнута не была. Справедливости ради нужно отметить, что не мы одни не решили поставленных задач. Хотя это мало утешает.
О каких моделях соотношения свободы и благосостояния идет речь?
Есть англосаксонская модель - во многих странах, прежде всего в США и отчасти в Великобритании, она считается нормой: чем больше свободы, чем более раскрепощена инициатива человека, - тем выше уровень его благосостояния.
Несколько иначе выглядит так называемая рейнская модель - ее придерживаются ФРГ и Франция. Модель эта схожа с англосаксонской, но только с ярко выраженной социальной составляющей.
Различия между двумя этими моделями в большой мере условные, но все же имеются. В континентальной Европе упор делается на перераспределение валового внутреннего продукта через государственный бюджет, и государство обеспечивает высокую социальную составляющую государственных расходов. Эта составляющая велика и в англосаксонском мире, но в рейнской модели государство больше следит за тем, чтобы социальные нужды обеспечивались не ниже определенной, установленной государством планки. Речь, в сущности, идет о количественных различиях - по перераспределяемой доле ВВП, по величине пособий по безработице, их продолжительности - и о большей определенности и постоянстве социальной доли ВВП. В англосаксонской модели больше простора для "невидимой руки рынка", но многое зависит от успешности его функционирования; социальная политика и здесь достаточно активна, но реализуется она по-другому, с большей опорой на силы рынка и свободного предпринимательства. Все это и дает основания говорить, что рейнская модель - это социальная рыночная экономика, а англосаксонская - просто рыночная.
Третью модель можно условно назвать китайско-вьетнамской. В этих странах отсутствует сколько-нибудь отчетливая политическая свобода, компартии Китая и Вьетнама не допускают появления оформленных оппозиционных сил. В то же время после того, как эти страны взяли курс на создание рыночной экономики, дела у них пошли очень хорошо. Опять-таки прошу особо отметить: в этих странах - не "социальное рыночное хозяйство", а "социалистическое рыночное хозяйство" - такое название они сами дали своей теперешней экономике.
Успехи китайско-вьетнамской модели - одно из самых неожиданных событий в новейшей экономической истории последних 25 лет. Оно сильно поколебало привычные оценки и мнения относительно роли политической системы в хозяйственных реформах рыночного типа. Успехи этих стран действительно были и неожиданными, и некомфортными для нашего привычного образа мыслей. Ведь считалось, что кончится господство компартии, ее всеобъемлющий диктат, - и начнется, наконец, нормальная жизнь, свободная и зажиточная. Оказалось иначе. Реформы в России, в частности, показали, что свобода без целого ряда условий, формальных и неформальных институтов, ведет к анархии, а зажиточность распространяется на очень небольшой слой людей - 10-15 процентов населения.
Словом, ситуация в странах, где по-прежнему правят коммунисты, опровергает тезис о том, что благосостояние и свобода идут рука об руку. Как оказалось, благосостояние можно резко поднять в результате применения жестко авторитарных, если не сказать диктаторских, мер. Это, конечно, предмет для серьезной дискуссии.
Сегодня часто приходится слышать, что в Китае коммунистическая партия фактически давно уже переродилась и от нее будто бы осталась одна оболочка. Утверждают даже, будто в Китае вводится чуть ли не формальная демократия и коммунистическая партия здесь совершенно ни при чем. Мне подобные рассуждения кажутся лукавством. Напомню главное: у КПК - абсолютная власть. И что очень важно: мир спокойно воспринимает такое сочетание авторитаризма и удивительных социально-экономических достижений. Конечно, нужно помнить, что если вы начинаете с очень низкого уровня, то рост экономики в 10-15 процентов в год - не самый высокий результат. При движении с нулевой отметки темпы роста всегда очень велики. Нельзя забывать и о том, что еще в 1960-х годах огромные территории в Китае были охвачены голодом, а при миллиардном населении эта проблема очень серьезна.
Но в Китае ее не только преодолели, но уже добиваются и определенной зажиточности. И вновь подчеркнем: Китай - авторитарная страна, где у власти стоят коммунисты, однако за последние 25 лет ВВП там увеличился в 4 раза. Мало кто может сегодня похвастаться подобным результатом.
В последнее время много говорят и пишут об индийской модели. Индию часто называют "самой крупной демократией в мире". Здесь и вправду живет миллиард человек - почти столько же, сколько в Китае, но, в отличие от Китая, в этой стране существует подлинная демократия. Конечно, тоже не без изъянов, однако, в Индии проводятся настоящие выборы и налицо реальный состязательный процесс в политике.
Состязательный политический процесс всегда поддерживает реальную политическую жизнь в стране. Он означает, что оппозиция всегда в состоянии перехватить власть и исправить недостатки правления предшествующей партии. Это принципиально важно. На пространстве СНГ, к сожалению, лишь одна республика может похвастать наличием состязательного политического процесса - Украина. Как бы ни относиться к руководству этой страны, к "цветным" революциям и тайному участию в них США, ЕС, НАТО, ко всему, что накопилось в российско-украинских отношениях, - нужно видеть, что в этой стране существует реальный состязательный политический процесс. В отличие от других бывших советских республик, где уровень политической состязательности склоняется к нулю. А без состязательности вероятность ошибки в экономической политике исключительно велика.
Вспоминается дискуссия Ельцина с одним из политических деятелей Запада. Речь шла о рецессии в России, о падении ВВП, о том, что положение большинства людей не улучшается, а наоборот - резко ухудшается. Ельцин в оправдание сказал тогда: "Чего же вы хотите - у нас правое правительство, но левый парламент". Между тем сам факт наличия правого правительства и левого парламента означал, что в стране действительно были условия для состязательного политического процесса. По важным вопросам могли выступать со своей точкой зрения представители различных политических партий. Каждый по-своему, далеко не всегда удачно и эффективно, но они могли хоть как-то корректировать курс, хоть как-то оппонировать власти.
Сегодня правым, кажется, никто не мешает, парламент полностью президентский, - в результате в Думе проходит любой правительственный законопроект: хороший или плохой, продуманный или недоработанный. Яркий пример - монетизация льгот в январе 2005 года, когда только выход пенсионеров на улицы вынудил откорректировать закон, который парламент принял, не задумываясь, и, похоже, не ожидая подобных актов отчаяния со стороны большой части населения.
От ошибок никто не гарантирован. Но демократию в данном случае можно образно сравнить с улиткой - она ползет медленно, зато ход ее очень надежен. Пусть парламентарии спорят, ругаются, иногда даже дерутся, пусть все это порой смотрится не слишком цивилизованно, - но все-таки это дискуссия, а значит, путь к консенсусу. Решение становится более надежным, потому что его принимали 450 человек.
В Китае и Вьетнаме такой состязательности нет. В этих странах реализуется авторитарная политическая модель, но в то же время мы видим, что пока это не вредит экономическому росту. Более того, мир стал относиться к китайскому авторитаризму как к данности - по той причине, что миру нужна стабильность в Китае. Это важно подчеркнуть особо, поскольку весь мир считает, что Китай через некоторое время станет чрезвычайно мощным игроком на мировой политической арене.
Сегодня США не заинтересованы в демократизации Китая. Да, конечно, принято считать, что оптимальной является политическая система, близкая к англосаксонскому образцу. Но черт прячется в деталях. Когда нарушаются права человека в Белоруссии - ее можно ругать, против нее можно даже применять санкции, и это как будто сплачивает западный мир. Однако когда речь заходит о ядерной державе с полуторамиллиардным населением, - перед глазами сразу встает опыт распада СССР. Не без оснований предполагается, что если Китай пойдет по пути демократизации, там начнутся серьезные этнические конфликты. Китай - страна столь же многонациональная, как и бывший Советский Союз, но пока все там остается под контролем центральной власти, глубокие взаимные претензии и обиды между регионами не выходят наружу. А последствия дестабилизации в Китае оценить нетрудно, если помнить, что каждый пятый человек в мире - китаец. Для мира это очень серьезная угроза, тем более что Китай обладает ядерным оружием. Поэтому его иногда поругивают за нарушение прав человека, но ни к чему серьезному это не ведет. Никто даже и не заговаривает об "экспорте демократии" в Китай.
Впрочем, в Китае, при всех очевидных успехах экономики, однажды встанет вопрос об оппозиции. Люди захотят новизны в политике, и экономические успехи, видимо, лишь приближают этот момент. Потребуется свобода, демократия; перемены могут начаться снизу. И во что это выльется? Встанет вопрос о личных свободах, о демократических выборах, об альтернативах. Это обязательно когда-нибудь случится, поскольку сама китайская компартия активно и целенаправленно способствует обогащению населения, в КНР есть даже лозунг: "Богатые, вступайте в компартию, мы станем вас поддерживать". В каком-то смысле это рискованная игра. Если у компартии однажды не хватит сил удерживать положение, все может разрушиться: демократический процесс тоже может быть деструктивным.
Еще одна модель - чилийская. На ней нужно остановиться хотя бы потому, что многие в России часто ссылаются на нее как на пример успешных реформ. Я не сторонник чилийской модели, но хочу с максимальной беспристрастностью разобраться в мотивации ее сторонников.
Принято, и не без оснований, считать, что экономические реформы всегда болезненны. При реформах возникают резкие противоречия между совершаемыми преобразованиями и демократией. Это и делает уязвимыми все страны с переходной экономикой: они стремятся и к политическим свободам, и к экономическим реформам. Но политическая свобода означает, что каждые 4 года народ приходит к избирательным урнам, чтобы принять решение, кого из политиков поддержать. Это означает, что вам, хотите вы того или нет, приходится быть популистами (по крайней мере, перед выборами), - и в то же время проводить болезненные реформы (в частности, предлагать людям брать на себя расходы за то, что прежде было - или казалось - бесплатным: за медицину, отдых, жилье)...
Эта ситуация отражает не только российский опыт - это и опыт всей Центральной и Восточной Европы. Мне как-то довелось разговаривать с вице-премьером Словакии, и он сказал: "Мы знаем, что нужно делать в экономике, но мы не знаем, как выиграть выборы". Иначе говоря, знаем, что реформы нужны, знаем (или думаем, что знаем), что надо переходить на платную медицину, на платное образование, - но только большинству народа это не нравится. Избирательного ценза нет, действует принцип "один человек - один голос". Люди голосуют, чтобы выбрать власть, и они, может быть, в этот раз ошибутся - но уменьшается вероятность того, что они ошибутся в следующий раз. Так люди учатся демократии.
Пиночет проводил либеральные реформы в условиях жестокого военного диктата, в Чили фактически были отменены все демократические свободы. Все сильно походило на СССР сталинских времен: мы жили в великой державе, но едва ли не четверть страны отсидела в лагерях. Впрочем, для поклонников подобных моделей это ничего не значит, хотя мне такая цена даже за самый высокий уровень благосостояния кажется неприемлемой. Некоторые российские политики либерального толка тоже мечтают о том, чтобы в России установилось нечто похожее на чилийский вариант. Логика их рассуждений проста: мы знаем, что делать, но только, к сожалению, мешают демократические процедуры.
Оценивая ситуацию в России в этом отношении, я считаю контрпродуктивным, например, решение об отмене губернаторских выборов. Хотя могу понять президента и его окружение - они пошли на это потому, что свобода, переходящая в анархию, несет серьезную угрозу целостности страны. Но в борьбе с сепаратизмом появляется искушение "перегнуть палку" и подавить первые ростки "ученического" демократического сознания, уже сформировавшегося в массе электората. Однако и сам народ, после многих лет ельцинской полуанархии, потребовал восстановить "закон и порядок". С этим тоже нужно считаться, - именно ультралиберальный путь наших реформ привел к разочарованию народа в таких понятиях, как демократия, капитал, рынок. Но у России нет альтернативы, кроме как строить рыночную экономику, укреплять государство, - не жертвуя при этом демократическими ценностями.
Это огромная задача исторического масштаба. Главная трудность в том, чтобы совместить рынок, государство, демократию без какого-либо ущерба для каждой из этих составляющих.
Теперь о так называемом "экспорте демократии". Где и когда он был успешным? Этот очень серьезный вопрос давно перестал быть чисто академическим, все чаще вспоминают об опыте практического осуществления такого "экспорта" в некоторых странах, имевшем место 50-60 лет назад. С моей точки зрения, в контексте сегодняшних проблем данный опыт неприменим. Но нужно признать, что по крайней мере в двух случаях "экспорт демократии" был исторически оправдан.
Речь идет о двух странах, вставших впоследствии в авангарде мирового прогресса - Германии и Японии. Соединенными Штатами был успешно осуществлен экспорт демократии в Западную Германию. До этого Германия 12 лет находилась под властью национал-социалистов, и нелишне напомнить, что они пришли к власти демократическим путем. Как к этому относиться поборникам демократии, как поступать в таких случаях, когда заранее известно - в стране пройдут по-настоящему свободные выборы, но победят на них тоталитарные монстры?.. Как демократ вы должны помешать их победе, но как демократ вы и не можете вмешиваться в результаты свободных выборов.
Сегодня о таких ситуациях вновь приходится вспоминать. Например, в случае с Турцией. Эта страна хочет стать членом ЕС, но эксперты все чаще отмечают: чем больше в Турции развивается демократия, тем больше шансов у исламских фундаменталистов придти там к власти демократическим путем. Так уже было в Алжире. Значит ли это, что в таких случаях следует отменять демократические принципы?
Очень сложно дать уверенный и определенный ответ на этот вопрос. В то же время тот факт, что экспорт демократии в Германию в 1945-1950 годах прошел успешно, не вызывает сомнений. Хотя Германия все-таки и прежде была знакома с демократическими традициями. А вот Япония никакой демократической традиции до поражения во Второй мировой не знала. Американцы вынудили Японию строить демократию, навязав этой стране конституцию англосаксонского типа и в значительной мере американский дизайн экономической политики. И сегодня это вполне демократическая страна, так что при всей нелюбви к американцам мы должны быть им благодарны за то, что они навязали Японии демократию, которая там прижилась.
В общем "ввоз" демократии и в ФРГ, и в Японию оказался успешным в том отношении, что во второй половине XX века обе страны демонстрировали необыкновенно высокие темпы экономического роста. Сегодня не без зависти указывают на китайские темпы роста - около 10 процентов в год. Но в Японии средние темпы экономического развития составляли 16 процентов в течение 25 лет, с конца 1940-х до начала 1970-х. Немногим ниже были тогда и темпы роста в ФРГ - около 13 процентов ежегодно.
Жизнь людей в ФРГ и в целом ряде других стран континентальной Европы во второй половине прошлого столетия вообще можно назвать "золотым веком". Сейчас этот период, судя по всему, заканчивается, чему есть разные причины. Но нужно особо подчеркнуть: это было удивительное во многих смыслах движение к достижению тех целей, о которых мы говорили: плюралистическая демократия, гражданское общество и социальное рыночное хозяйство.
Наконец, была еще третья страна, которая тоже проиграла во Второй мировой войне, но также демонстрировала потом очень высокие темпы роста - Италия. Причем нельзя пройти мимо факта мощного влияния компартии в Италии конца 1940-х. В те времена коммунисты вполне могли прийти к власти, причем вполне демократическим путем. И мне кажется, пришли бы, если бы США не развернули в Италии, вопреки всем демократическим нормам, как у нас тогда выражались, "подрывную деятельность"; в сущности, это было откровенным вмешательством во внутренние дела другой страны. Но в то же время неясно, что было бы с Италией, если бы не такое вмешательство.
Есть некоторое сходство между описанной ситуацией и нынешним положением в Ираке. С той лишь существенной разницей, что демократия в Ираке не приживается. В целом же, как мне кажется, очевиден следующий вывод: удачные прошлые опыты по экспорту демократии не придают легитимности нынешним опытам вмешательства во внутренние дела других стран. Место и время играют здесь, судя по всему, решающую роль.
И, конечно, невозможно экспортировать демократию в те страны, где ее вообще никто не хочет. Это решающий момент в соотношении внутренних и внешних стимулов развития рынка и политических свобод.
Как отнестись, например, к официально объявленному решению ФРГ вести по радио "Немецкая волна" антилукашенковские передачи на Белоруссию? С точки зрения демократических принципов, нормального демократического процесса - это неприкрытое вмешательство во внутренние дела другой страны. Но демократы из другого государства совершают его, исходя как будто из самых благих намерений. Какой должна быть в этом случае наша позиция?
В Белоруссии есть люди, недовольные режимом. Но есть ценность свободы и есть ценность безопасности - безопасности жизни, а значит, и безопасности личности. И когда в Минске можно гулять где угодно и быть уверенным, что ничего плохого с вами не случится, люди чувствуют себя счастливыми. Люди это ценят и, надо сказать, готовы платить за это значительным ограничением личных свобод.
Недавно в одной газете я с ужасом увидел результаты социологического опроса: милиции доверяет один процент российского населения. Да ведь это в пределах статистической ошибки! Конечно, в Белоруссии итог опроса был бы диаметрально противоположным, хотя за это приходится платить отсутствием свободы слова. Вот уж воистину: если вы живете в условиях свободы, которая превращается в анархию, вы мечтаете о наступлении порядка. А если в стране порядок - начинаете мечтать о свободе...
Так можем ли мы говорить о наличии вполне определенной зависимости: чем большей свободой располагает человек, тем выше его благосостояние? Нет, к сожалению, не можем. Соотношение, взаимодействие, причинно-следственные связи между политической системой и экономическими успехами страны очень разнообразны. В каждом конкретном случае, в каждый конкретный момент, когда возникает вопрос о такой зависимости, и в практических действиях, и в оценке их результатов приходится находить некоторый компромисс между степенью свободы и уровнем благосостояния.
ГРИНБЕРГ Руслан
директор Института экономики РАН, член-корреспондент РАН,
доктор экономических наук,
член Аналитического совета Фонда "Единство во имя России",
член редколлегии журнала "Стратегия России"
http://www.fondedin.ru/
