Требуется изменение системы управления, переход к стратегическому пятилетнему планированию, жесткому на начальном этапе и более гибкому по мере развития рынка.
Академик А. Аганбегян
После ультиматума Д. Трампа и резкого роста антироссийской активности Германии, Франции и Великобритании в середине 2025 года вопрос об успехе СВО и в целом эффективности стратегии России стал особенно острым. Общее мнение Запада, которое стоит, безусловно, внимания, наиболее точно сформулировал Фридман: «УгрозаТрампа нанести серьезный удар по российскойэкономике, если мир не будет достигнут, будетиметь ужасные последствия для Москвы. Путинпотерпел бы военную и экономическую неудачу,создав кризис среди людей, которые, возможно, находятся к нему ближе всего, но не хотят погибатьвместе с ним…. Трамп на этот раз не шутит насчетмасштабных экономических мер, Путин окажется вгораздо худшем положении. На данный момент яне верю, что Трамп может позволить себеотступить…. США сблизились с НАТО иотправляют оружие на Украину совместно сГерманией, которая также разместила танки ближек границе с Россией. Загадка заключается в том, сможет ли Путин политически пережить своипостоянные просчеты».
Сомнение относительно эффективности стратегии России, как видно, налицо. Понимание современной российской стратегии и её ошибки носит принципиальный характер, который невозможно понять без осознания её политической эволюции в предшествующий период правления правящей элиты М. Горбачева - Б. Ельцина и В.Путина в части, прежде всего, общей политики страны, по отношению к роли России в мире, значения военной силы и, как следствие, отношению в стране к ВС и ОПК страны. В конечном счете – к политике и стратегии правящей элиты. Прежде всего, - стратегическому целеполаганию.
Общее замечание, без которого в анализе не обойтись. Как известно, в основе политики и стратегии лежат интересы, которые могут быть самыми разными - геополитическими, национальными, классовыми, групповыми, наконец, личными. Они, в свою очередь, делятся на политические, экономические, технические и пр. Эти интересы носят преимущественно объективный характер, но их субъективное осознание той или иной личностью (группы) превращает те или иные объективные интересы в субъективные цели и задачи.
Приоритетность таких интересов и задач также является субъективным процессом, который представляет собой очень сложное и противоречивое явление. Таким образом, целеполагание в стратегии страны является результатом субъективного осознания теми нли иными представителями правящей элиты интересов, которые эта элита считает приоритетными. Так, ведущий представитель либеральной элиты 90-х годов А.Чубайс считал, например, что его главной идеологической и политической задачей является приватизация государственной собственности, которая не имела ничего общего с эффективностью экономики.
С конца 80-х годов А.Н. Яковлев и М.С. Горбачев сознательно и настойчиво формировали в элите СССР отношение к безопасности (военной, политической, экономической) как к второстепенной задаче. Это отношение во внешней политике нашло свое отражение в политике уступок и компромиссов, которые привели к развалу ОВД, СЭВ и СССР. Но инерция этого отношения ещё больше усугубилась в годы правления российских либералов. Пренебрежение к вопросам безопасности в советско-российской политике, сложившееся при политико-идеологическом господстве либералов А.Н. Яковлева - Е.Т.Гайдара, оставило тяжелое (даже катастрофическое) наследство, которое с трудом преодолевается и сегодня в конкретных областях деятельности государства, например, в способах финансирования ОПК и в целом СВО, но, прежде всего, в стратегическом планировании и целеполагании. Вновь актуальны стали слова Никколо Макиавели, который предупреждал: «Все ремесла, учрежденные в гражданском обществе ради общего блага людей, все установления, созданные в нем, …оказались бы тщетны, если бы не находились в готовности средств их защиты, которые, когда они хорошо устроены, поддерживают гражданские учреждения, даже если они устроены дурно». И наоборот, учреждения хорошие, но лишенные военной поддержки, приходят в расстройство совершенно так же, как покои роскошного дворца».
В.Путин пытается изменить постепенно это отношение, преодолев, прежде всего, хаос, оставленный в государстве Б.Ельциным и его сторонниками. Но, не воссоздав эффективной системы управления государством, которая должна основываться на фундаментальной политико-идеологической основе, а не только администрировании. Такая задача постепенно стала формулироваться только в самые последние годы в виде сохранении стабильности и внутриполитического равновесия.. Как признается в авторитетном американском издании, за 30 лет «Президент России Владимир Путин добился жуткого спокойствия в стране. Вскоре после вступления в должность в 2000 году он связал некогда независимых олигархов с государством, одновременно умиротворяя растущий средний класс повышением уровня жизни и улучшением материального благополучия. Постепенно из обрывков российского прошлого он собрал правящую идеологию, достаточно националистическую, чтобы внушать гордость, но не настолько, чтобы сеять раздор. В результате, после четверти века у власти, Путин привел Россию к точке равновесия. Российская жизнь теперь может быть успокаивающе предсказуемой, даже если она порой требует адаптации. Хаос поглощает Ближний Восток… , а Европа переживает свою худшую войну с 1945 года. Но Путин дал россиянам подарок, которого они больше всего ждали: стабильность».
Эта достигнутая стабильность во многом компенсировала серьезные недостатки управления, но так и не смогла сделать его эффективным. Эта достигнутая стабильность В.В.Путиным имела другой своей стороной не способность долгое время адекватно сформулировать национальные интересы, что привело к потере стратегических целей развития и не способности реальных механизмов их достижения в важнейших областях политики, финансов и экономики, но особенно в вопросах безопасности, где (в итоге) состояние России «уровня 2025 года» стало объективно хуже, чем в начале 90-х годов потому, что начатые в те годы тенденции в МО и ВПО, как следствие политики Запада, получили свое дальнейшее негативное развитие, а противодействие им было очевидно слабее, чем должно было бы быть – ресурсов России в последние 30 лет было уже явно недостаточно, чтобы исправить катастрофу 90-х годов.
Постепенно Россия теряла свои позиции в области безопасности на всем постсоветском пространстве, на севере Европы, в Закавказье, Средней Азии и на ближнем и Среднем Востоке. Признание этого произошло фактически в речи на конференции по безопасности в Мюнхене в феврале 2007 года. Последовали многочисленные политико-дипломатические попытки остановить этот опасный для России процесс. Война 2008 года и СВО стали попытками исправить эти опасные тенденции, но объективные возможности России оказались намного слабее. Негативные тенденции и ослабление позиции России продолжилось. Во многом благодаря пассивности внешней политики и игнорированию нарастающих проблем в области безопасности.
Таким образом, надо признать, что по вине правящей советско-российской элиты вприоритетах нации и государства военное дело было откровенно и субъективно проигнорировано, как минимум, 20 лет. Высший политический уровень опять же субъективно «отодвинул вопросы безопасности» на второй и даже третий план в первые десятилетия президентства В.В.Путина, что неизбежно требует сегодня «по-нарастающей» даже в условиях СВО, более определенного и жесткого политико-идеологического насилия в экономике и идеологии, отказа от доминирования прежнего «рыночного» отношения в государственном управлении. Кроме того, смена руководителей и попытка сформировать кадровый резерв взамен представителей коррумпированной и недееспособной правящей элиты стало насущным требованием. Это находит свое отражение в общественном мнении в регулярных требованиях о создании ГКО, введении военного положения, мобилизации и т.д. Во многом, совершенно справедливых и оправданных из-за плохого качества управления, недофинансирования, бюрократии и пр. недооценок значения и роли военной силы для государства.
Эти изменения объективно и неизбежно необходимы в целях оптимизации стратегического планирования в стране. Именно с преимущественно глубоко ошибочных субъективных оценок состояния МО-ВПО правящей элитой СССР-России (в том числе, как показала практика, характера СВО), и стратегических прогнозов последних десятилетий начинался масштабный процесс подготовки ошибочной Системы исходных данных (СИД ВП) для будущей внешней и военной политики страны и ее стратегии, включая, естественно, военное строительство. Точнее – отсутствия сколько-нибудь продуманных оценок и прогнозов, более того, отрицания их необходимости. Надо признать, что многочисленные ошибки до СВО стали результатом именно таких оценок. Так, в корне неверно была спрогнозирована позиция США и европейских государств, длительность военных действий и необходимых запасов ВВСТ и боеприпасов, возможности ОПК и пр.
Детали этого процесса на всех этапах подробно описывать трудно, но в общем виде его можно охарактеризовать как необходимое адекватное движение в направлении максимально точной и объективной оценки состояния МО-ВПО в мире, стратегий противников и союзников, и необходимых усилий России в целях обеспечения своей безопасности, которое развивалось последовательно, по мере роста адекватности восприятия международных реалий у российской правящей элиты. Которое, к сожалению, происходило медленно.
В этом процессе сыграли важную роль, например, события после нападения Грузии на Южную Осетию и миротворцев в августе 2008 года, разгром Ливии, перевороты на Украине, наконец, откровенная экспансия и агрессия Запада после переворота в Киеве. На всех этапах страны Запада откровенно проводили силовую информационную и финансово-экономическую политику, пытались системно обрушить сложившийся после Потсдама и многочисленных советско-российских уступок миропорядок. Этот процесс осознания объективных реалий в интересах повышения эффективности внешней политики России продвигался неравномерно и отнюдь не завершился к настоящему времени – новые реалии требуют своего нового осмысления.
Поэтому оценка и переоценка современного и будущего состояния МО и ВПО должна проходить оперативно и постоянно (что в действительности в самом общем виде политически происходит в ходе регулярных публичных выступлений В.В.Путина и С.В. Лаврова). В частности, на совещании с руководством ВС и ОПК 11 июня 2025 года по поводу будущих программ вооружений, например,В.В.Путин сформулировал эту мысль предельно ясно: «Сегодня же наша задача – сформировать новую долгосрочную программу по всему комплексу систем и образцов вооружений, в том числе и прежде всего, конечно, перспективных. Максимально использовать для этого опыт специальной военной операции, различных региональных конфликтов. И конечно, важно учесть глобальные тенденции развития военных технологий». Примечательно, что в конце того же месяца 2025 года В.В.Путин уже прокомментировал, уточнив, что Россия будет сдерживать рост военных расходов, которые достигли 6,3% ВВП, т.е. будет стремиться сократить издержки на обеспечение военной безопасности (подч. А.П.). Вопрос о том, каким образом могут быть сокращены эти издержки, когда требования по их увеличению нарастают, остается открытым.
Надо отметить, что точность оценки ВПО в этом смысле приобретает особое значение. Логика наращивания военных потенциалов откровенно присутствует в политических элитах других стран. Так, переоценка Д. Трампом состояния МО и ВПО в мире, состоявшаяся уже в начале его второго президентского срока в январе-феврале 2025 года, его представления о будущей системе безопасности и стратегический прогноз (пока что окончательно нормативно не закрепленные в СНБ) стали основой для внешней и военной политики, а также планов военного строительства США на ближнесрочную и долгосрочную перспективу, в частности, военного бюджета на 2026 финансовый год (где предусматривался рост более, чем на 10%), приоритеты которого – «сдерживание Китая», ускорение военных НИОКР, подготовка системы ПРО «Золотой купол», военно-космические программы, ИИ и РЭБ, а также ускорение развития военной промышленности – стали прямым следствием переоценки приоритетов национальной безопасности и перспектив развития МО-ВПО в мире. Исключительно важная роль стала принадлежать системам боевого управления, связи и разведки, особенно космической. Как признают американские эксперты, опыт СВО показал, что «В оборонном и разведывательном сообществах США всё более чётко прослеживается одна идея: способность наблюдать, обнаруживать изменения и реагировать на них в режиме реального времени критически важна для выполнения задач. Фраза «со скоростью конфликта» приобрела глубокий смысл, и такие компании, как BlackSky, обеспечивают такую скорость… , которая помогает принимать решения вплоть до самых дальних рубежей линии фронта».
В этой связи возникает исключительная по своей важности задача – точный стратегический прогноз развития ВПО. Прежде всего, с учетом опыта и потребностей ВС и ОПК страны. Абсолютно точный стратегический прогноз развития всей системы МО-ВПО вряд ли возможен. Прежде всего, из-за того, что количество факторов, влияющих на формирование этой системы, трудно поддается даже перечислению (в некоторых случаях достигает десятков тысяч), а их динамика требует моментальной корректировки, что возможно только в том случае, если для этих целей выделены огромные ресурсы – информации, экспертов, вычислительной техники. Во всяком случае, на сегодняшний день такие успешные попытки прогнозов в военно-политической области не известны. Известные попытки «макропрогнозов» в области экономики и финансов также достаточно неточны, хотя со временем их надежность возрастает.
Другая проблема в том, что до настоящего времени не существует ни проверенных методик, ни приемов достоверного стратегического прогнозирования. Существующие методики и практики не могут быть надежной теоретической основой, а, тем более, исключать субъективные ошибки. И политическая практика это регулярно подтверждает. Поэтому в итоге всё возвращается к проверенной веками «теории» экспертных оценок. Но авторитетные учёные и политические практики стараются избегать подобных признаний по самым разным причинам. В том числе и сугубо личным, когда сам факт их работы объясняется требованиями разработки научно обоснованных оценок и прогнозов.
Иногда, правда, удаётся отдельным авторам проследить некоторые тенденции в развитии МО и ВПО самого общего порядка, которые, скорее, представляют собой прогноз будущих направлений в тенденциях развития МО и ВПО. Это, конечно, немаловажно, но надо честно признать, что подобные прогнозы не становятся серьезной основой для внешнеполитического планирования. По самым разным, прежде всего, субъективным причинам. Те, кто принимают политические решения, руководствуются не прогнозами и оценками ученых и экспертов, а, чаще всего, собственными субъективными оценками и ощущениями, представлениями и практическими соображениями, вытекающими нередко из конъюнктурных соображений. Мой личный опыт это неоднократно подтверждал. Особенно в тех случаях, когда профессионализм политиков заведомо уступал их амбициям и практическим расчетам.
Вообще-то субъективизм политиков неизбежен. Они, как правило, ори ентированы на потребности сегодняшнего дня, в лучшем случае, - ближайших выборов, очень конъюнктурны изначально. Процесс подготовки и принятия решений, в частности, стратегических прогнозов, соотносится у политиков и других лиц, принимающих решения, не с коллективным творчеством, а с сегодняшней политической конъюнктурой и многочисленными субъективными факторами, в частности, личными отношениями, взаимодействием государственных институтов, «личным аппаратным весом» и т.д. Иногда складывается впечатление, что результат СВО вытекает не из политических решений и умелых действий военных, а из личных взаимоотношений чиновников и военных. От этого страдает, прежде всего, точное целеполагание и взаимодействие, от которого зависит эффективность всей стратегии.
Примечателен, например, опрос, проведенный в концерне ВКО «Алмаз-Антей» в 2025 году среди управленцев, которые должны были отметить 10 основных факторов эффективной команды. Участники распределились по своим предпочтениям следующим образом:
- Понимание целей и задач - 101 опрошенных
- Оперативный обмен информацией, обратная связь - 98 чел.
- Вовлеченность у3частников - 91 чел.
- Совместное решение проблем - 84 чел.
- Поддержка и взаимрвыручка - 78 чел.
- Осознание своих функций и зон ответственности - 71 чел.
- Сильный лидер команды - 70 чел.
- Совместное принятие решений - 69 чел.
- Регулярный анализ работы команды - 68 чел
В то же самое время представляется, что самый общий прогноз развития ведущих тенденций, формирующих МО-ВПО, делать не только можно, но и нужно. В частности, мой долгосрочный прогноз развития ВПО в мире и Европе, сделанный в 2013 году на 10 лет (до 2025-2027 гг.), который впоследствии полностью подтвердился, предполагал, что эскалация военно-силового противоборства Запада с Россией приведет в 2022-2023 годы к прямым военным действиям, а в 2024-2025 годы к расширению военных действий до новых ТВД в самых разных регионах планеты. По самым разным причинам такой прогноз проигнорировали потому, что он, не устраивал ни политиков (ориентированных в те годы на слишком тесное сотрудничество с Западом), ни ученых (во многом, - по тем же самым причинам), как, впрочем, позже и прогноз развития СВО на 2024-2025 годы, сделанный в конце 2023 года.
Важно подчеркнуть, что стратегический прогноз не может быть статичным и «классически» обоснованным. Безусловно, необходимая научная и методологическая база не должна вытеснять текущие практические изменения реалий. Причина часто бывает вполне банальна – изменились сами понятия и определения, которые устоялись в прежнее время. Так, рассуждая о конфликте России с Западом, важно понимать, что война изменила свой характер, когда границы между войной и «не войной» практически исчезли. Участие США в нападении Израиля на Иран в июне 2025 года – яркий пример,- хотя до этого такое же участие США и их союзников по НАТО в войне против России на стороне Украины политически не признавалось. Во многом это произошло потому, что к 20-м годам нового столетия отчетливо проявились новые политические реалии, когда прежняя аристотелевская логика («или – или») и дихотомия (война или мир) уже не работают, когда форма оказалась важнее содержания, а искусственная реальность, созданная СМИ, - важнее объективной реальности.
«Вдруг», стало важнее говорить, чем что-либо делать в реальности. Противоречивые декларации западных политиков – от Д. Трампа и Макрона до череды британских премьеров - свидетельствуют о том, что они мало заботятся о последовательности и адекватности их политическим реалиям. Более того, они нередко откровенно игнорируют такие реалии. Воюющие стороны (как в Сирии), например, сотрудничали и даже нередко успешно торговали. Как заметила политолог Л. Сидорова, «Войны, как и мир, рассматриваются как условия среды для ведения бизнеса…». СВО – также не война, а специальная операция, когда задействована только часть национальных ресурсов, причём такая, которая не препятствует радикально социально-экономическому развитию, ежегодные темпы которого (4%) выше среднемировых. В условиях реальной войны такое немыслимо, поэтому многие в нашей стране требуют мобилизации, как если бы она воевала. Но она не воюет.
Поэтому современный прогноз состояния войны не означает прогноз войны, как таковой, но, скорее, прогноз процесса военно-силового противоборства, где собственно «военная» доля ресурсов меньше не военной. В современный период, как известно, мировой войны нет, но в то же самое время 2023-2024 годы были признаны самыми «воюющими годами» в современной истории, когда происходили одновременно десятки войн и конфликтов. Внешне существовала иллюзия сохранения международного мира, признания войн, даже такой как СВО, которая является де-факто самая крупная война в современной Европе на Украине, - не считалось нормой. Любые прогнозы и оценки в этих условиях теряли смысл, как, впрочем, и само стратегическое прогнозирование, к которому вновь (с опозданием, и только недавно) всерьёз вернулись в России, но которое пока что откровенно не оправдало своих надежд: заявленные прогнозы и планы, как правило, не выполняются. По самым разным причинам.
Неспособность к стратегическому планированию, прежде всего, связана с отсутствием реального механизма его реализации. Это отчетливо видно на примере Стратегии национальной безопасности России (СНБ), реализация которой на практике может быть признана только как «очень условная». Принципиально важно, что СНБ РФ, утвержденная в июле 2021 года, вполне точно (но слишком обще) определила состояние МО-ВПО и наметила стратегию России (одновременного обеспечения безопасности и развития). Но этого уже мало. Тем более, после начала СВО.
Но не только. Возникает естественный и достаточно общий теоретический вопрос о самой реалистичности таких общественно-политических стратегических прогнозов. Их реальной значимости и практической обоснованности. Этот факт не побоялись открыто признать молодые ученые МГИМО из РСМД , которые сослались опять же на западного прогнозиста политологаФилипа Тетлока, который с 1980-х гг. он начал проводить систематические опросы, в которых эксперты оценивали вероятность наступления конкретных событий. Спустя два десятилетия в 2005 г. Тетлок опубликовал труд «Экспертное политическое суждение. Насколько оно хорошо? Как мы можем его оценить?», представлявший первую попытку научного изучения качества прогнозирования. Книга имела ошеломляющий эффект, продемонстрировав на обширном эмпирическом материале исчезающее малую разницу в точности прогнозов специалистов в предметной области и высоко эрудированных дилетантов. Более того, качество оценок обеих категорий незначительно отличалось от результатов случайного выбора. По уничижительному замечанию Тетлока, в области прогнозирования в среднем эксперты немногим отличаются от «шимпанзе, метающих дротики в дартсе (dart-throwing chimps)».
Тетлок подчёркивал – вывод о низкой точности относился к «средней температуре по больнице». При этом между экспертами прослеживался большой разброс в результатах. Некоторые давали несравненно лучшие прогнозы, чем остальные.
В целом же, надо признать, российская политология всегда избегала какой-то конкретики, отделываясь максимально общими рассуждениями. Именно поэтому подготовленные и широко разрекламированные прогнозы (например, ИМЭМО РАН) старались забыть сразу же после их презентаций. Примечательно, что ни один прогноз РАН (насколько известно) так и не лег в основу СИД ВП и никогда практически не использовался. Надо сказать, что прогнозы, как и многие оценки внешней разведки, зависят от самого главного заказчика, точнее – от того, что тот хочет услышать. Как справедливо заметил бывший руководитель СНБ США «Предложение добросовестных оценок, которые противоречат взглядам правителя, считается нелояльностью и влечет за собой наказание. Без пространства для аналитического инакомыслия и представления неприкрытых взглядов лидеры могут получать и действовать на основе ошибочных разведданных, как мог бы подтвердить несчастный Нарышкин».
Очевидно, что встала известная необходимость определения характеристик, объясняющих эту разницу в прогнозах. В своих исследований Тетлок выявил ряд свойств, присущих «суперпрогнозистам», в числе которых проявились определенные характеристики - открытость мышления, терпимость к когнитивному диссонансу, самокритичность, гранулирование оценок, математический склад ума. Тот метод, когда от дедукции происходил плавный переход к индукции, корректировке и многократной проверке логического построения сценариев, о котором писалось выше не раз в том числе в моих прогнозах.
Работы Тетлока, в том числе, подтвердили, что фиксация проверяемых предположений о будущем, а главное, рефлексия ошибок приводят к повышению точности оценок. Важно, чтобы это разрешалось и даже изначально планировалось. Даже если исключить изъяны в прогнозах невозможно, их масштабы можно уменьшить, но для этого нужна готовность признать ранее допущенные просчёты. В том числе не только экспертами, но и чиновниками, и политиками. Чего в России категорически не допускалось ни в политике, ни в науке, ни, тем более, в военной области. Простой пример – все прогнозы и результаты политической деятельности в России в основном оказались провальны. Также не названы виновники таких провалов. Но это до сих пор так и не признано.
В российской политологии такие прогнозы изначально были ориентированы на методики и приемы макроэкономики и глобальные тенденции, что неизбежно вело к периодическим провалам и отказам в разработанных материалах СП, о которых старались побыстрее забыть, заменив их новыми проектами, прогнозами, концепциями и планами. И. естественно, новыми ресурсами. На практике получается, что главный метод, который в реальности существовал в стратегическом планировании, заключался в том, чтобы (не закончив и не отчитавшись) как можно быстрее заменить один неудачный план (программу, концепцию) другим, всячески избегая конкретных выводов, не называя ни в коем случае виновных в провале. Это очень хорошо видно на примерах многочисленных реформ в России (в основе которых также лежали прогнозы) и судьбы их авторов, никто из которых никогда не понес ответственности за предложенные решения. Ни в науке, ни в образовании, ни в социальной области, ни в военном строительстве. Достаточно привести примеры с руководством Минобороны России последних десятилетий, которое ни политически, ни профессионально не соответствовало потребностям страны.
Между тем потребность в прогнозе, как минимум, на 5-7 лет, к середине 2025 года стала очень острой в связи с эскалацией СВО и развертыванием на Западе долгосрочных программ вооружений, ориентированных на продолжение военно-силового противоборства. Эта потребность стала объективной основой для разработки будущей стратегии и долгосрочной политики России до середины 30-х годов. Прежде всего, с точки зрения её точного целеполагания национальной стратегии и оценки национальных интересов, а также стратегических целей развития. Не случайно, с начала 20-х годов и до середины 2025 года прошла целая серия общественно-политических и научных мероприятий, посвященных этой цели, например, «Образу России и мира будущего», прошедшим в мае-июне 2025 года, но в конечном итоге – попыткам разработки долгосрочной национальной стратегии России, основанной на прогнозе и точном целеполагании.
Основная причина того, что это пока что не удается до конца сделать, заключается в том, что отказавшись в своё время от коммунистической идеологии, и принципиально не желая создавать новую, в правящей элите России пришли к выводу о том, что традиционные ценности и патриотизм, сами по себе, могут вполне заменить любую идеологию (в том числе идеологическую систему), а национальные интересы – лечь в основу политики и стратегии государства.
Важно понимать, что кроме национальных интересов существуют и иные интересы, нередко влияющие в определенные моменты истории даже сильнее, - например, социально-классовые, групповые, наконец, личные, семейные и даже «общечеловеческие» (которые, в частности, доминировали у М. Горбачёва). Их учёт – обязателен при формировании политики и стратегии, а для любой идеологии является фундаментом.
Только общей системы ценностей мало для общенациональной идеологии, которая является естественным продолжением не только общенациональной системы ценностей, но и системой ценностей и интересов отдельных групп и личностей, являясь, таким образом, - системой взглядов (политических, экономических, идеологических). Причём, эта система взглядов является еще и самой эффективной системойуправления, что откровенно игнорируется сегодня, наивно предполагая, что лучшей системой управления являются законы, нормы и «ручное» распределение ресурсов. Пока что в управлении государством откровенно доминирует субъективизм. Причём, на всех уровнях управления.
Эти взгляды вполне субъективны, хотя вытекают естественным образом из объективных интересов и ценностей, отражая уже конкретные интересы тех или иных социальных групп и слоёв. Это ведет иногда к противоречиям не только в обычной государственной политике, но и в политике коалиции.
Иначе говоря, идеология, как система взглядов, отражает субъективную трактовку объективных реалий, прежде всего национальных интересов и ценностей. Стратегия государства, т.е. институтов власти государства, может быть только отражением субъективной стратегии правящей в настоящее время части элиты, у которой есть свои(часто эгоистические, антинациональные) интересы, понимаемые и выдаваемые нередко публично как «национальные и государственные».
Для России конца прошлого и нового века возник определенный когнитивный диссонанс в понимании интересов – национальных, групповых и личных – не только в ходе СВО, но и в направлении развития страны и долгосрочного противоборства. Причем, был пройден путь от полного отрицания категории «национальный интерес» в 80-е и 90- годы, до их абсолютизации в настоящее время. При этом, до настоящего времени часть правящей элиты определенно ориентируется на западническую либерально-радикальную идеологию в трактовке национальных интересов и ценностей (всячески отрицая при этом любую идеологию, как и в 90-е годы). Другая часть правящей элиты ориентируется на более широкую, общенациональную, трактовку национальных интересов и ценностей, субъективно воспринимая ее как интересы большей части общества, а не только часть правящей либеральной элиты. Между тем, интерес «верхних» (по доходам) 5% российского общества никак не совпадает по большинству аспектов с интересом большинства - бедных и нищих 90%.
Очевиден конфликт формирующихся идеологий как систем взглядов и их субъективного восприятия разыми частями правящей элиты и правящего класса. Но этот же идеологический конфликт проявляется и по всем практическим и конкретным вопросам, в особенности связанных с получением контроля над властью и денежными потоками, вытекающими из непосредственного выбора стратегии государства, т.е. выбора конкретных средств (в том числе силовых) и способов борьбы. Борьба за власть – контроль над людьми и финансовыми потоками, которые в период войны и СВО достигают огромных масштабов. Выбор той или иной системы и вида оружия, военной техники, строительства и организации – часть этого процесса. Иначе говоря, спор идеологий ведет к спору вокруг стратегии государства, а, значит, распределения ресурсов.
То же самое в полное мере относится и к борьбе за выбор тех или иных способов борьбы в стратегии. И не только военно-силовых, но и экономических, и финансовых, но, прежде всего, политических. В конечном счете, борьба идет за то, кто политически будет управлять стратегией, какая часть правящей элиты и какая (в конечном счете) идеология. У каждой части российской элиты, даже в её праващем блоке, есть свои представлении о стратегии. Нередко они диаметрально расходятся, в частности, по вопросу о будущем СВО. Выбор той или иной стратегии России в настоящее время означает ни что иное как политическую победу части правящей элиты и её идеологии, в итоге - исторический, экзистенциальный выбор России.
В этой связи очень актуально определение того, в каком преимущественно направлении, имеющем стратегическое значение, двигаться России – автаркии или глобализации: решение о будущем СВО в настоящее время означает именно исторический выбор стратегии. В настоящее время господствуют «полутона», которые смешивают два стратегических курса – автаркии и глобализации: правящая элита хочет «жить как в Европе», но одновременно «по своим правилам», которые не вписываются в «европейские нормы». Ключевым здесь становится понятие «национальный суверенитет», который существенно шире государственного суверенитета, предполагая сохранение не только национальной системы культурных, духовных и исторических ценностей и особенностей, но и экономической, культурно-образовательной самодостаточности, а также (что нередко забывается) приоритет национально-демографического развития.
Правящей элите России неизбежно предстоит такой экзистенциальный выбор, который очевидно не будет поддержан всеми её представителями. «Отток» миллионов её представителей, хотя и сократился в последний год, но отнюдь не прекратился. Еще больше выжидают, традиционно занимая конформистскую позицию. Но выбор надо будет сделать неизбежно и от него зависит будущая стратегия России.
В истории такие выборы делались периодически. Как выбор только части правящей элиты. Иногда – очень узкой, как во времена «дворцовых переворотов», когда несколько сотен гвардейцев меняли правящий режим, а не только императора. В том числе такой выбор (как и всегда) будет личностный. Как правило, радикальный. Наиболее яркий исторический пример имел место с греческим военачальником Ксенофонтом, который очень показателен потому, что по большому счету в человеческом обществе за 2,5 тысячи лет мало что изменилось. Оказавшись в окружении, малочисленная (10 тыс. человек, фактически все войны страны) армия греков могла выбрать две стратегии – капитуляцию и попытки прорыва и возвращения в Грецию через 2 тысячи километров по вражеской территории.
Сначала часть греческого руководства армии попыталась договориться с персами, но те им быстро отрубили головы. Тогда Ксенофонт предложил стратегию прорыва и выхода из окружения, пригрозив, что если кто-то предаст и пойдет на переговоры, то будет казнен. Угроза подействовала, хотя шансов на прорыв из окружения 100 – тысячной армией персов был ничтожен. В итоге 7 (из 10) тысяч греков достигли Родины.
Перед российской правящей элитой по сути стоит тот же экзистенциальный выбор стратегий и правящих элитных групп – капитуляция или победа. «Промежуточные» варианты уже невозможны. Они фактически исчезли с исчезновением Социалистического содружества и СССР. И это отнюдь не преувеличение: выбор стратегии потребует окончательной победы одной из групп правящей элиты. При этом, подобная победа должна быть достигнута практически одновременно в принципиальном противоборстве с США и их коалицией, которые поставили в качестве наиболее приоритетной задачу своей долгосрочной стратегии именно внутриполитическую капитуляцию правящей элиты. В одной из прогностических работ я писал по этому поводу: «Стратегия США в отношении внутриполитической дестабилизации СССР/России является, безусловно, последовательной и долгосрочной и направленной:
• На дезорганизацию и деградацию институтов государства и общества;
• Подмену системы ценностей и национальных интересов;
• Замену представителей национальной элиты своими агентами влияния..
Это уже удалось сделать Западу в 80-е и 90-е годы прошлого века, поэтому задача не выглядит невыполнимой.
Именно поэтому в настоящее время Россия зависит от того, сможет ли адекватная и решительная часть правящей элиты страны обеспечить политику автаркии во всех областях – от политики военной безопасности и военного строительства до политики в области культуры, образования, развития национального человеческого капитала. Очевидно, что это придется делать в условиях сохранения военно-силового противоборства, которое, однако, может развиваться как по восходящей линии, превращаясь в войну, как минимум, в Европе, так и по линии консервации нынешнего уровня военно-силового противоборства.
