- Когда вас позвали в "Петербургские тайны" на роль Хлебонасущенского, вы быстро поняли, что вас посадили в пушку и выстрелили на всеобщее удивление?
- Леонид Пчелкин, приглашая меня, сказал: "Есть для тебя роль. Управляющий, подворовывает, зануда, жмот, все строится на том, что у него просят денег, а он говорит, что их нет. Одно могу пообещать - роль большая, заработаешь много". Сыграв первую же сцену, я сказал, что это гениальная роль. Пчелкин засмеялся и сказал: "Да ладно тебе!" Но я знал, что говорил, потому что до этого играл Лужина в "Преступлении и наказании". Хлебонасущенский-то из него вырос
- Глядя на вашу игру, говорят: "школа Малого театра". Как бы вы определили эту школу?
- Она закладывает основы актерской техники - постановку голоса, речи, сценического движения. Я не говорю про актерский талант, он либо есть, либо его нет. Нельзя научить человека быть артистом - артистом надо родиться.
- Некоторым кажется, что это так просто - играть.
- То, что мы часто видим по телевизору, действительно может играть каждый. Многие люди могут органично вести себя перед камерой, даже способны выйти на сцену и нечто изобразить. И люди что-то в этом находят. Но это обманчивое, даже губительное впечатление. Профанация актерской игры. Школа Малого театра - это трепетное отношение к тому, чем ты занимаешься. Как говорил Щепкин: "Священнодействуй или убирайся вон!" Когда меня, уже достаточно известного и самоуверенного актера, пригласили в Малый театр на встречу с Соломиным, который был одним из педагогов нашего курса в Щепкинском училище, на меня напал трепет перед этими стенами. Я вошел в его кабинет, думая: "Только держись!" И когда Юрий Мефодиевич спросил: "Ну что, Баринов?" - я, который относился к нему с глубочайшим уважением, брякнул: "А что, Соломин?". Такое вот нахальство от неуверенности.
- Встречаетесь со своими однокурсниками?
- У всех выпусков Виктора Ивановича Коршунова есть "курсовой день" - 7 сентября. За сорок лет я пропустил его только раз. Это такое братство, в которое я прихожу, как домой. Не представляю, что должно случиться, чтобы я не пришел. Никогда не был так счастлив, как в те четыре года, которые я провел в Щепкинском. Прихожу на эту встречу, и мне надо с кем-то поделиться, как я провел этот год. Надо, чтобы кто-то из молодых посмотрел на меня с восхищением или с иронией. Чтобы кто-то из ровесников назвал меня Валерушкой, как называла мама
- Помимо встреч с юностью, "традиционные сборы" - еще и выставка достижений личного хозяйства.
- Фокус в том, что приходят и люди, ушедшие из профессии, ничего не добившиеся. Да, есть такие, кто хотел бы похвастаться. Но на этом фоне хвастать своими достижениями не то чтобы некорректно, а нет нужды. Все и так все знают.
- Вы наблюдательный человек?
- Чем хороша профессия актера - что бы с тобой ни случилось, плохое или хорошее, все идет в профессиональную копилку. И всем этим ты торгуешь. Это не цинизм. Помните фильм Вайды "Все на продажу"? Там о нашей профессии сказано все. Причем копилка неизвестно когда выстрелит. Еще студентом я приехал в орловскую деревню хоронить дядю. Замечательный был человек, многому меня научил. Мама попросила меня обить крышку гроба. И вот я вколачиваю гвозди и вдруг ловлю себя на том, что пою. Тогда меня это страшно поразило, и я сказал себе: "Запомни". Сорок лет прошло, я репетирую "Скрипку Ротшильда" у Камы Гинкаса, а там герой делает гроб для жены. Я взял доски, стал строгать и запел "Летят утки". Гинкас придумал для этого спектакля фантастические остановки. Человек строгает гроб, поет - и вдруг останавливается. Стоит его жена и смотрит, как он делает ей гроб. В зале наступает не просто гробовая тишина, а тишина как перед ужасом, будто люди боятся дышать. Что у нас, что за границей, хотя вообще-то реакция здесь и там разная. Там сначала все смеются и думают, что пришли на комедию. А потом р-раз - и пойманы. Наши более настороженны: "Не проведешь - знаем, что сейчас начнется И все равно ловятся.
- Некоторые актеры всю жизнь работают в одном месте - в том же Малом, например. А вы не раз переходили из театра в театр, играете на многих площадках. Почему?
- Смена места пробуждает во мне силы, амбиции, дает возможность по-новому себя проявить. Это как любовь или влюбленность
- Новое место - всегда риск. Не боитесь провала?
- Вы знаете, я всю жизнь его жду. Настоящего, сногсшибательного провала. Но его до сих пор не было. Я всегда умудрялся выйти если не в белом, то в сером костюме. Потому что вместе с предчувствием провала во мне живет уверенность, что я вовремя выскочу. Собственно говоря, на этих качелях и строится моя театральная жизнь.
- Вы идеалист?
- Да, и не стыжусь в этом признаться. Более того, считаю, что искусство должно создавать идеалы. У нас об этом как-то забыли. Возьмите знаменитый сериал "Бригада". Он профессионально сделан и достаточно правдив. Я ведь знаю, что в 90-е годы в обществе молодых людей признаться: "Я - бандит" - было то же, что в 60-е сказать: "Я - физик". Но ведь кино - это не только профессионально сделанная вещь и верное отражение жизни. Кино - это то, чему подражают, на что ориентируются. Нельзя же в качестве образца подставлять бандита!
- Если бы изобрели машину времени, вы хотели бы сыграть со Щепкиным? Вписались бы в актерский ансамбль XIX века?
- Конечно! И со Щепкиным, и с Садовским, и с Мочаловым, и с Каратыгиным, и с Давыдовым, и с Южиным. Не знаю, смог бы, но попытался бы. Это было бы совсем другое исполнение! В Александринке мне иногда выпадало играть с Николаем Симоновым. У него была определенная условность в подаче материала. "Театральность", как иногда говорят. Так вот, я тоскую по его знаменитым воплям. Когда он в спектакле "На дне" выкрикивал "Челове-е-е-ек! Это звучит гордо!", у меня дрожало под коленками. Я мог просидеть целый акт, чтобы дождаться от него двух-трех слов, от которых шевелятся волосы. А "Маскарад" в Театре Моссовета с Мордвиновым, который произносил: "Послушай, Нина!" Это не было естественно, но это было потрясающе. Я бы очень хотел, чтобы кто-нибудь сейчас поставил Шекспира или Лермонтова в стихах. Это же грандиозная форма! Может, на старости лет я с ума схожу, но мне ужасно не хватает в современном драматическом театре оперы
- А в опере не хватает театра?
- Конечно, появление МХАТа было реакцией на театральные условности XIX века. Художественный театр был ближе народу, потому что там говорили почти как в жизни. Но может быть, пришло время сделать шаг назад? Над оперностью в театре сначала будут смеяться, но потом, может быть, сядут на крючок. Мне кажется, это было бы интересным экспериментом.
- Что-то мы все о мужчинах. Давайте немного о женщинах
- Играть с хорошей партнершей - это такое удовольствие! С Женей Глушенко, с Аней Каменковой. А в последнее время мне все больше нравятся женщины-режиссеры. Мужчины вообще все время пытаются доказать свою состоятельность, а мужчины-режиссеры - особенно. Просто комплекс превосходства какой-то. У режиссеров-женщин этого нет. К тому же они более конкретны, чем мужчины, и не устраивают истерик, которые наблюдаются у мужчин.
Виктор Матизен
12.06.2007
http://www.peoples.ru/
