... Я сидел и горько плакал, перебирая старые подшивки. 1984й год. Газета "Собеседник". Разворот, посвященный "Педагогической поэме" - не той, макаренковской, а новой, которая разворачивалась в Тюмени уже на моей журналистской памяти. Ген Саныч, ребячий друг, предложил уникальную модель решения проблемы, которая тогда, в 1984-м, еще не стояла так остро. Это нынче мы почти уже утонули в слезах и соплях нового поколения беспризорных. В 1984-м термин этот употреблялся исключительно в историческом контексте - вспоминали 20-е годы, удивлялись, как это мог один, пусть и железный Феликс, разобраться в том хаосе...
Пацанов, шнырявших по вечерней Тюмени, в милицейских сводках именовали "безнадзорными".
Я уже привык, что колесо перестройки больше всего проехало по самым незащищенным. Позакрывались подростковые клубы, пообнищали педагоги... Потому я с большой неохотой возвращаюсь на пепелища, оставшиеся от "педагогических поэм". Неловко утешать ребячьих кумиров - да и как им объяснишь суть происходящего, ежели и сам не все понимаю.
В Тюмень приехал с содроганием. Если бы и такой человечище, как Нечаев, сломался - это было бы печально. Тихая паника царит в кабинетах, где восседают люди. обществом уполномоченные одолеть беспризорность и весь букет неприятностей, которые ей сопутствуют: детский разбой, проституция, наркотики...
Никто не знает, что делать. Кстати, и во всем мире с подростками та же проблема, хотя и стоит она пока еще острее, чем у нас (в Индии, например), где - кое-как решается.
В еверхобеспеченном Люксембурге беспризорников нет, потому как и детей - раз-два и обчелся. Что-то сломалось, видать, у сытых людей, не хотят они рожать - так спокойнее.
Грядет Всероссийский съезд беспризорников. На его заседания не будут допущены журналисты, но мы уже нашли способ (какой - пока секрет) проинформировать читателей о том, что за споры-разговоры будут струиться на этом странном сборище. Расскажем мы и о далеком Мертвом городе, оккупированном юными бомжами.
Впрочем, хочется не о мертвечине рассказывать, а о чем-то живом...
Ура! Ура! И еще раз ура! Нечаев - жив! Что было то было - сердечные приступы, с треском провалившаяся "фронтальная проверка", когда десятки (!) инспекторов вынюхивали компромат в самых дальних углах знаменитой Нечаевской Башни. Но главное - он выжил, и однажды заведенный им механизм продолжает исправно работать, хотя и не столь масштабно, как хотелось бы и Нечаеву, да и нам всем, не дай Бог, скоро захочется, если грянет-таки взрыв бессмысленного и безжалостного подросткового бунта.
Авось, пронесет, конечно, но я бы лично на это не уповал. Я бы с микроскопом перечитывал все, что написано умными людьми, истрепавшими свои нервы на этом, самом тяжелом из педагогических поприщ.
Я перечитываю свой очерк. Наверное, сегодня я писал бы о каких-то вещах по-иному. Я уже несколько ночей не сплю, прочитав в одной неказистой газетенке о том, что Аркадий Гайдар был хроническим алкоголиком и собственноручно убивал хакасских детей и женщин. А вдруг - правда? Как же все сложно в этом мире...
... Нечаев убеждений не менял - продолжает гордо именовать свой клуб "Дзержинцем", полагая, что Феликс Эдмундович достоин уважения хотя бы за то, что спас страну от нашествия орд беспризорников...
Время рассудит. Я знаю одно - надо что-то делать... За эти абзацы мне не стыдно. Тогда я думал так. Впрочем, я по-прежнему люблю книги Гайдара, а что касается темных страниц его биографии - Бог судья.
"... Я подошел к башне в час, когда Тюмень только просыпалась. Тренировки в спортивной секции начинаются в шесть утра. Это значит, еще раньше, чтобы успеть, вскакивают десятки мальчишек, натыкаются на мебель, слышат ворчание бабушек, трясутся в переполненных автобусах - к башне! Что же это за магнит такой здесь, на улице Орджоникидзе, в здании бывшей городской водокачки?"
В 1998-м, так получилось, я подошел к башне еще раньше. Нотам уже кипела жизнь, жужжали компьютеры (в 1984-м их еще не было), а стены были увешаны объявлениями о каких-то тренингах и спецкурсах, смысл этих бумажек был понятен лишь посвященным.
"Вечером того же дня я понял, что рассказывать о "Дзержинце" могу бесконечно долго. Одно перечисление кружков и секций, операций, дел, лагерей клуба заняло бы несколько страниц, причем все - интересно. И порой загадочно. Ну ладно, понимаю я, почему бывшие "трудные" с таким энтузиазмом занимаются стрельбой из мелкокалиберок или ловят маленьких похитителей велосипедов и мопедов (ловят и тащат... в свой клуб) - романтика... "
Наивное время. Злыднями казались маленькие похитители велосипедов! "Но вот чего ради эти же мальчишки ходят днем по подъездам и лампочки выключают, чтобы зря не горели? Ведь еще совсем недавно эти лампочки им, как говорится, до лампочки были. Чего ради возятся они с малышами в подшефном детском доме: одевают их, умывают, играют, никакой благодарности не ожидая? Гектары капустных и морковных полей, обработанных клубом, тысячи праздничных телеграмм, которые вовремя попали к адресатам лишь потому, что бывшие дворовые атаманы разнесли их по домам. А бальные танцы - это ж уму непостижимо: человек, еще вчера сыпавший налево-направо отборной бранью, сегодня галантно приглашает на тур вальса ровесницу свою, тоже не голубых кровей герцогиню, кстати. Если вам хочется послушать, например, как говорят подростки на эсперанто здесь, в "Дзержинце", и это вам продемонстрируют. И скалолазанье прямо по отвесным стенам башни, и агитбригаду, которая, едва родившись, сразу же начала брать призы на всероссийских конкурсах".
"Лампочки" остались в прошлом. Нынче другие проблемы. Хотя, к счастью, в Тюмени перебои с электроснабжением случаются не так часто, как в Казахстане, где заседания городских администраций порой происходят при свечах (я сам на таком присутствовал, ощущая себя то ли подпольщиком, толи партизаном в тылу сил тьмы).
Да было бы и совсем уж смешно, если бы Тюмень, нефтяная столица отечества, выглядела бы совсем уж замарашкой-золушкой.
"Про историю клуба, его становление - небезболезненное, как и следовало ожидать, рассказывать не буду, только одну нечаевскую хитрость раскрою. Он "торговал" обширными помещениями своей башни, сдавая в аренду ее этажи и поэтическому театру университета, и клубу эсперантистов, и всем беспризорным энтузиастам, мечтавшим о своем Деле и Доме. Но не за деньги. А с таким вот условием: я даю вам крышу над головой, но за это вы включаете в орбиту своей деятельности моих мальчишек. Эсперанто и "трудные"? Поэтический театр и пацаны, задержанные на рынке, где они тибрили семечки у торговок? Но - получилось...
Ах, если бы все так просто было! В каждом бы дворе, имеющем полуподвальную комнатенку, для воспитания предназначенную, нашелся бы свой Ген Саныч, и никто из нас не боялся бы идти вечером от остановки автобуса до подъезда, потому что все, кого мы боимся, учили бы в своем чуланчике эсперанто. Или вальсы танцевали...
Увы!"
Я не буду врать, говоря, что ночью безбоязненно передвигался по тюменским улицам. Я одно понимаю - не будь тут Нечаева с его сторожевой башней, улицы эти были бы и вовсе непроходимы. Здесь, на болотах, мало кто жил до нефтяного бума. А уж что за люди едут на запах быстрых денег - можно себе представить. Да, были, конечно, и герои типа Виктора Муравленко, но немалая та часть "черных золотоискателей", как и их дети, представляла собой, если говорить жестко и не моими словами, человеческий мусор.
В 1984-м я слов таких не писал. Да мне бы и не позволили их напечатать. Тогда у Голованова вычеркнули из статьи о подводниках в полосе безобидный пассаж о том, что он почувствовал себя внутри субмарины, как таракан, попавший в чужой будильник. Цензор сказал, что советский человек ни в каких обстоятельствах не имеет права чувствовать себя тараканом.
"Но окончательно сразила меня пухлая папка, где собраны - подумать только!
- доклады по педагогике, психологии и методике клубной работы, с которыми выступают здешние мальчишки и девчонки на разных конференциях. Конференции - солидные, с участием ученых. И ребят они слушают не из добродушной вежливости, а потому, что доклады их - про "Дзержинец" один из самых, наверное, икрящихся коллективов на педагогическом нашем небосклоне".
Тогда это было чудом. На днях я посмотрел фильм, снятый Наташей Бондарчук в Центре Щетинина. Там перед камерой рассуждает юный педагог, лет, кажется, двенадцати, уже студентствующий в университете. Я вслушивался в речь этого малыша и хотел, чтобы он обмишурился, сказал что-то не так - тогда бы мне было не так стыдно за собственное бестолковое поколение. Потом понял- подвоха нет, осталось лишь восхищение.
Нечаев с Щетининым по жизни пересекались нечасто. Но - было. И тот, и другой имели отношение к КМС. Но об этом позже.
Правда, Москва
