Особенность русской литературы - ее несоразмерность самой себе. Постоянная ассиметрия лексического и идеологического. Её стесненность литературным контекстом. Острое желание раздвинуться до мировоззренческих форм. По сути - религиозных. Когда идеальной публикацией может считаться чтение с амвона. А комментированием прочитанного - помазание дарами святого духа писателя. То есть - самым глубинным восприятием превносимых русской литературой назидательных догм.
Поэт в России больше, чем поэт. Но и настоящий прозаик должен над собою возвышаться. Чтобы обретя настоящий литературный голос вовремя уметь его перенастроить на публицистический лад. И попытаться переобъяснить изложенное в романе краткой и хлесткой газетной статьей. Чаще всего перечеркивающей всё то, что ты изложил в своих книгах ранее. Как тот же Лев Толстой, одаривший всех "Войной и миром" и после взявшийся своими публицистическими атаками этот литературный дар у нас отнимать. Или - Маяковский, показавший зияющую разницу между просто великим поэтом и оным же, но только размером гораздо "больше".
Василий Белов вошёл в русскую литературу с тем, с чем каждый из самых даровитых отечественных писателей мечтал бы её покинуть - с бесконечно талантливой, грустной, нежной, светлой, правдивой и горькой песней о жизни русского человека, крестьянина (хотя получилось не о жизни его, а скорей - его изживании ) - "Привычное дело". С не менее жизненно сочными и литературно совершенными - "Плотницкими рассказами". Взять такую высокую писательскую ноту в самом начале литературного пути было дано не каждому. Удержать ее - задача оказалась ещё сложней. Как в фильме про Штирлица: "запоминаются последние фразы". У Белова они вышли недобрыми. Хотя - и во имя, как он был уверен, добра. А так не бывает.
Его ранний Иван Африканыч Дрынов на исходе советской эпохи был номинирован читающей публикой в носители крестьянского духа позднесоветской Руси. Точнее - его остатков, обретших вдруг голос после десятилетий коллективного спертого молчания. И заговоривших вдруг на редкость бойко, ярко и раздумчиво почти что без примерок и разминок, равно как и весь тамошний северно-русский деревенский околоток. Заговорили "за жись", ту, что так усердно не то, чтобы притягивала русского крестьянина к земле, а яростно втаптывала его в оную, наполняя живописные русские просторы не столько крепкими деревенскими дворами, сколько массированно плодящимися крестьянскими погостами.
Щемящая и рвущая душу нота надрывной смерти жены Ивана Африканыча - Екатерины Дрыновой - сфокусировала в себе всю боль русского человека за несправедливо и жестоко налаженную его жизнь. Кем, когда и почему налаженную - нет ответа. Но именно так налаженную жизнь, что чаще всего она почему-то оказывается несовместимой с жизнью. И причину этих бед русского крестьянства, видимо, рукотворной черствой судьбины его, конечно же, хотелось отыскать. И лучше всего - не в себе, не внутри отыскать, а - далеко, у других, где-нибудь за. За родной деревней, может даже за городом, или ещё лучше - подальше за страной.
Писатель, по Чехову, не призван лечить, а только - диагностировать. То есть - не опускаться до публицистики. И не возносится до проповеди. Очевидно, нужда в оных обнаруживается лишь в кризисные для литературы и общества дни. Как назвал один из классиков такие дни - "окоянные". И сам же, впрочем, оплатил искушение поддаться публицистическим чарам таких эпох собственным дарованием. Порядком подразменяв его на стремительно обесцениваюшуюся в эпоху потрясений газетную медь.
Василий Белов, поначалу глубоко и точно продиагностировав радости и недуги русского крестьянства, обнажив печальный нерв его угасания, поспешил впоследствии предложить рецепт "верного" лечения - не внутренним умиротворением, но внешним ожесточением. Тем самым средством, передозировка которого, скорее всего, и привела, народ к историческому надрыву. Причем, столь глубокому, что стал он источником наркотического опьянения собственной бедой, когда пути-дороги к историческому процветанию должны пролегать исключительно через "очереди в военкомат". Отсутствие оных ещё в начале 2000-ых Василий Белов трактовал, как коренное наше недоразумение. И причину большинства бед. Сегодня, как видим, этот "недостаток" удалось решительно преодолеть.
Свойство литературы - она нетерпима к эпитетам. Писатель-юморист, писатель-фантаст, городской прозаик, деревенский - это никогда не уточнение, а чаще всего - приговор. Бывает, правда, ошибочный. Когда компрометирующая истинного мастера подпорка отваливается сама собой. И в литературе остаётся только его великое имя. Или не остаётся ничего...
