В конце мая Фонд "Единство во имя России" и Фонд имени Фридриха Эберта провели в Подмосковье конференцию, посвященную сотрудничеству России и Европейского Союза. Содержание выступлений за круглым столом довольно точно выражает название конференции: "Амбициозные цели - скромные результаты?". В ее работе приняли участие депутаты национальных законодательных собраний европейских стран, Европарламента, дипломаты, министры, эксперты. Конференция продолжает цикл встреч представителей европейской и российской общественности, которые проводят Фонд "Единство во имя России" и Фонд имени Фридриха Эберта. Европейская интеграция, один из самых масштабных проектов XX-XXI веков, неразрывно связана с определенной системой ценностей, корни которой уходят в христианство, в католическую и христианско-демократическую философии. Эти ценности воплощены и в политической системе европейских стран, и в их политической культуре, и в определенной европейской этике. Основной документ ЕС, новая Конституция, которую предстоит принять странам-членам расширенного ЕС и ратификация которой проходит не так гладко, как представлялось, воплощает в себе основные ценности Европы. Эти ценностные принципы, по мнению английского ученого Майкла Эмерсона, сводятся к десяти основным положениям: - настоящая демократия и уважение прав человека и закона; - гарантия четырех свобод движения товаров, услуг, капиталов и рабочей силы; - обеспечение социальной связки между людьми, регионами и государством; - обеспечение устойчивого экономического развития во благо будущих поколений; - отрицание всяких проявлений национализма и поддержка многонационального состава общества; - поддержка федеративного многостороннего правления; - обеспечение светского правления и поддержка культурного плюрализма общества; - развитие многостороннего порядка в международных делах; - отказ от неоправданных угроз или прямого применения силы против других; - открытость ЕС, готовность к интеграции по отношению к своим соседям[1]. Сегодня много говорят о несовместимости европейской и российской систем ценностей, что является главным препятствием для включения России в интеграционные процессы, развивающиеся сегодня в Европе. Существует много мифов и стереотипов о врожденной склонности русских к авторитаризму, к неприятию демократии как таковой. Чтобы ответить на сакраментальный вопрос о несовместимости России и Евросоюза, необходимо дать ответы и на другие вопросы. Есть ли какие-то точки соприкосновения между Россией и ЕС именно в системе ценностей? Как сам Евросоюз соблюдает свои принципы? Каково влияние интеграции на существующую систему ценностей в Европе? И, наконец, в чем истинная причина сегодняшних трудностей в отношениях России и ЕС? СНИМАЯ "КОММУНИСТИЧЕСКУЮ ШИНЕЛЬ"... Пройдя трагический опыт кровопролитных войн, Европа создала уникальную систему межгосударственных отношений, основанных на верховенстве переговоров и компромисса над грубой военной силой, с толерантностью и эволюцией как основополагающего метода в распространении зоны стабильности и процветания на европейском пространстве, защитой прав национальных меньшинств. На этой системе ценностей основан сегодня подход Европейского Союза к международным отношениям и отдельным государствам. Совместимость того или иного государства, желающего вступить в ЕС, с европейской системой ценностей является критерием его подготовленности и шансом на успех. После распада коммунистической системы Европа опасалась нашествия не знакомых с европейскими ценностями "варваров" из пост-тоталитарных государств, вышедших из СССР и бывшей Югославии. Как это ни парадоксально, еще до того, как Евросоюз сформулировал свою стратегию в отношении посткоммунистической Европы, в начале 1990-х годов стареющие европейские страны, нуждавшиеся в рабочей силе, предпочли дать "зеленый свет" иммигрантам из Южного Средиземноморья, принадлежавшим к совершенно другой культуре. Это в немалой степени способствовало распространению в Европе питательной среды для исламского экстремизма. Конец "холодной войны" выявил различия в политической культуре не только между "старой Европой" и странами, вышедшими из "коммунистической шинели", но и между Европой и ближайшим ее союзником по НАТО - США. Понятие Запад в этом смысле разложилось на две главные составляющие: Европа и США. Силовые действия в обход устава ООН в Югославии и Ираке, издевательства над пленниками Гуантанамо и Абу Грейб творились страной и ее гражданами, претендующими на лидерство в свободном мире и имеющими за плечами внушительный опыт демократического развития, а не посткоммунистической Россией, находящейся в процессе трансформации вот уже более десятка лет[2]. Подход ЕС к международным делам, основанный на собственной системе ценностей, сегодня особенно резко контрастирует с подходом США. Как писал Роберт Кейган в своей известной статье, посвященной роли Европы и США в новом мировом порядке, американцы - с Марса, а европейцы - с Венеры[3]. Метод, которому отдают предпочтение в Вашингтоне, основан на прямом вмешательстве в дела других, неугодных США, стран и имеет ярко выраженную военную природу. Обратная сторона такого подхода состоит в том, что он, как правило, краткосрочен, поверхностен и дорог. Подход Европейского Союза противоположен, будучи непрямым и ненасильственным вовлечением в дела других стран и имеющим экономическую природу, он приносит ощутимые плоды в долгосрочном плане и относительно дешев[4]. Как писал Марк Леонард, директор Центра внешней политики, "вступая в сферу влияния ЕС, страны изменяются навсегда" [5]. Сегодня в отношениях между Соединенными Штатами и Европой главными раздражителями являются склонность Соединенных Штатов действовать в одностороннем порядке, гипертрофировать роль военной силы и пренебрегать другими инструментами воздействия на так называемые государства-изгои. Беспокоит европейцев и пренебрежительное отношение США к международным договорам. По всем этим позициям позиции России и Западной Европы очень близки. Они практически совпадают в том, что касается склонности США действовать в одностороннем порядке, и в том, что касается выхода Соединенных Штатов из Договора по ПРО, отказа от ратификации договора о запрещении ядерных испытаний, позиции США по Киотскому протоколу и целого ряда других важных направлений. Здесь интересы России и Европы гораздо ближе сейчас, чем интересы Европы и Соединенных Штатов. Это совершенно новый феномен, которого не было никогда в прошлом. Сотрудничество России с США и их союзниками после террористических актов 11 сентября 2001 года в борьбе с международным терроризмом создало благоприятные предпосылки для совместного ответа на новый вызов международной безопасности, но не для дальнейшей интеграции России в евроатлантические институты. Однозначная поддержка Россией США и их союзников в Афганистане заставила многих исследователей заговорить о качественном прорыве в отношениях России и Запада, в первую очередь США и НАТО. Впервые после второй мировой войны и существования антигитлеровской коалиции Россия, Европа и США оказались перед вызовом общего врага. В частности, отмечалось, что "в результате сентябрьской трагедии" сложилась широкая антитеррористическая коалиция на базе общих интересов и ценностей, что Россия, наконец, дала четкий ответ на извечный вопрос "Европа или Азия?", подтвердив свою приверженность европейским ценностям. А также что США осознали необходимость многосторонних действий, что в ЕС ускорилась интеграция в сферах внешней и внутренней безопасности. И что НАТО становится все более политической организацией, а потому более приемлемой для партнерства с Россией[6]. Иными словами, возникли предпосылки для формирования общего пространства, основывающегося на общих ценностных принципах международно-политической культуры - компромисса между крайними точками зрения, отказа от двойных стандартов, уважения норм международного права и т.д. Однако сегодня приходится признать, что кардинального сдвига в отношениях России и Запада, включая ЕС и НАТО, не произошло. Война, начатая США против Ирака, стала катализатором нового разлома в отношениях и политических подходах отдельных стран на евроатлантическом пространстве. Причем, в отличие от прошлого, этот разлом прошел не между Востоком и Западом, то есть не между Россией и Европой и США, а внутри евроатлантического сообщества. Вовлеченность России в международное сотрудничество против угрозы терроризма после 11 сентября имела крайне положительный эффект в ее внутреннем развитии. Были приостановлены несколько шпионских дел против российских ученых и журналистов, атаки на независимые средства массовой информации, начаты усилия по политическому решению проблемы Чечни, в частности, переговоры с представителем Масхадова в Минеральных Водах. В Кремле крепло понимание того, что быть членом антитеррористической коалиции, костяк которой составляли страны Европы и США, означает играть по единым правилам, придерживаться цивилизованных норм поведения. Однако неготовность и Европы, и США принять Россию в качестве полноправного партнера, что потребовало бы от партнеров России коренного пересмотра их прежнего курса, имела крайне негативные последствия для нашей внутренней ситуации - она усилила антизападнические настроения в российском обществе. Вследствие этого российский внешнеполитический выбор не стал необратимым, как и изменения во внешней политике США в сторону "мультилатерализма". НАТО скорее продемонстрировала свою неспособность отвечать на новые вызовы безопасности, что в корне отличается от декларируемых ею новых политических функций. Страны ЕС, многие из которых являются и членами НАТО, в отношениях с Россией изменили своему главному принципу, применяемому в отношении других стран, в частности Турции. Этот принцип состоит в том, что интеграция новых членов в процессы европейского строительства является необходимым условием их демократизации, распространения европейских норм и ценностей на эти страны. Следует признать, что Европейский Союз, провозглашая приверженность своим ценностям и отстаивая свою европейскую политическую культуру, не всегда был сам безупречен и последователен на этом направлении. Так, в декабре 1991 года, во время войны в Хорватии, ЕС подтвердил критерии признания новых государств в Восточной Европе и бывшем Советском Союзе. Этими критериями должны были быть "гарантии прав этнических и национальных групп в соответствие с обязательствами, принятыми в рамках ОБСЕ, и уважение принципа нерушимости границ, которые не подлежат изменению, за исключением случаев, когда это осуществляется мирными средствами и на основе единодушного согласия [сторон]" [7]. Именно эти принципы легли в основу решений Арбитражного комитета. Тем не менее, под давлением Германии, не желая подрывать обретенное в Маастрихте единство, ЕС признал независимость Боснии, не настаивая на строгом соблюдении ранее провозглашенных им критериев и не проявив должного внимания к позиции боснийских сербов. Демонстративный бойкот со стороны боснийских сербов референдума по вопросу о независимости в Боснии-Герцеговине, проведенного 29 февраля-1 марта 1992 года, должен был стать не поводом для пренебрежения пожеланиями сербов, а недвусмысленным предостережением против поспешных необратимых шагов. В определенной мере ЕС нарушил свои принципы и в период Косовского кризиса 1999 года. В частных беседах с представителями администрации Клинтона руководители Франции, Германии и Великобритании заявляли, что примут участие в воздушных ударах против Югославии только в том случае, если последние будут необходимы для прекращения явного и массового кровопролития в Косово. Но настаивали на том, что решения должны осуществляться с санкции ООН [8]. Как мы знаем, история распорядилась по-другому. В военной интервенции НАТО против Югославии приняли участие и страны, входящие в ЕС. Защита прав национальных меньшинств, приверженность которой провозглашает ЕС, зачастую напрямую связана с проблемой сепаратизма. Если Косово в посткоммунистической Сербии и Черногории, где уже не существует режима притеснявшего этнических албанцев, имеет право на самоопределение, то почему это право не имеет Абхазия или Южная Осетия? Эти примеры - яркое свидетельство существующего парадокса в политике ЕС. Принципы ЕС, являющиеся основополагающими для европейского строительства, приносились в жертву ради сохранения европейского единства. Исключением стал кризис вокруг Ирака, когда ведущие страны ЕС Франция и Германия выступили вместе с Россией против силового вмешательства США. СОСЕДЕЙ НЕ ВЫБИРАЮТ? Несомненно, новый этап расширения Европейского Союза коренным образом отличается от предыдущих, как с точки зрения количества стран-кандидатов, так и с точки зрения социальных и экономических различий между этими странами. Несомненно и то, что вступление в ЕС ассоциированных членов из Центральной и Восточной Европы, включая постсоветские страны Балтии, имело для России особое значение и с точки зрения конкретных проблем, в частности проблемы Калининграда, и с точки зрения воздействия бывших членов "восточного блока" на политику ЕС в отношении России. Кроме того, свод европейских норм составлялся для стран с устоявшейся демократией. Кто мог представить себе, что в ЕС со вступлением стран Балтии появится категория "неграждан", являющаяся по определению вызовом европейским ценностям? Однако, как это ни парадоксально, это положение дел не противоречит формально acquis communitaire именно потому, что никто не мог себе даже представить, что в "старой Европе" появится категория "неграждан". Главным условием вступления новых членов из стран ЦВЕ являлось их соответствие так называемым Копенгагенским критериям, которые помимо экономических показателей предполагали и определенный уровень развития демократии в странах-претендентах на членство в ЕС. Стратегия ЕС в отношении посткоммунистической Европы в 1990-е годы основывалась на двух направлениях: стабилизации через региональное сотрудничество наиболее проблемных стран и регионов Центральной и Юго-Восточной Европы и интеграции наиболее подготовленных стран в ЕС, с которыми заключались Соглашения об ассоциации. Однако даже планы стабилизации предусматривали некую промежуточную форму - Соглашения о стабилизации и ассоциации. Формат Соглашения о партнерстве и сотрудничестве, предложенный в 1994-1995 годах России, Украине, Белоруссии и Молдове, находился за рамками этой стратегии. Фактически, хотя, может быть и не так явно, как в случае НАТО, это было новое деление европейского посткоммунистического пространства между странами, включенными в интеграционные планы ЕС, и странами так называемой Большой Европы, которым предлагалась иная форма отношений. Этот факт не сразу был осознан Россией, занимающей в принципе позитивное отношение к планам расширения ЕС. Известно, что самым губительным для развития европейской интеграции является национализм в его открытых проявлениях. Интересны данные, приводимые министерством социальной интеграции Латвии в 1999 году. Опрос, проводившийся не только в посткоммунистических странах Европы, включая Россию, Украину, Белоруссию, но и в ведущих странах ЕС, содержал вопрос "Кого бы вы не хотели иметь своим соседом - цыгана, мусульманина, гастарбайтера или еврея?" дал удивительный результат. Самый националистической страной оказалась Венгрия, один из наименее проблемных, с точки зрения ЕС, кандидатов в члены Союза. 68,6 процента опрошенных в Венгрии не хотели бы видеть своим соседом цыгана, 60,3 процента - мусульманина, 62 процента - гастарбайтера, 52 процента - еврея. Для сравнения - данные по опрошенным в России: соответственно 45,6 процента, 13,8 процента, 11 процентов, и 8,1 процента, по опрошенным в Германии: 32,4 процента, 11 процентов , 8,6 процента, 4,8 процента[9]. Корни национализма многообразны и связаны не только с историей, в частности, с национальным унижением. Национализм находит питательную среду и в социально-экономических проблемах, и в политико-психологических потрясениях. Так, угроза терроризма после 11 сентября высветила важность проблем безопасности и обороны, впервые ярко продемонстрировав их приоритетность над другими сферами жизнедеятельности ЕС. Вместе с тем, непосредственное воздействие сентябрьских событий на европейскую интеграцию было далеко неоднозначным, поскольку вопросы "жизни и смерти", каковыми являются защита граждан от угрозы терроризма, усиливают роль государства, предоставляя ему больше автономии и прав на национальном уровне. Взрыв национализма в таких благополучных странах старой Европы, как Голландия и Франция, наилучшее тому подтверждение. Иными словами, склонность к национализму не является исключительно "привилегией" России и других постсоветских государств. Несомненно, что и адаптация новых членов потребует много времени и усилий. По самым приблизительным расчетам российских специалистов, эта цель может быть достигнута через 15-20 лет, поскольку Европейскому Союзу предстоит решение сложнейших внутренних проблем после вступления новых членов, которые должны стать органичной частью единого внутреннего рынка, вступить в Экономический валютный союз. Французское и голландское "нет" Конституции помимо внутренних причин объясняется опасениями населения Франции и Голландии относительно негативных последствий расширения ЕС для жизненного уровня в странах "старой Европы". Образно говоря, провал референдумов по Конституции ЕС во Франции и Голландии может быть расценен как "нет" "польскому сантехнику", как протест против притока дешевой рабочей силы из "новой Европы", как неготовность к дальнейшей интеграции стран ЕС со своими соседями. Совершенно очевидно, что первоначальные планы Брюсселя безболезненно сочетать расширение и углубление европейской интеграции провалились. Болезненная реакция "старых европейцев" на поспешное расширение ЕС не может не внести коррективы в планы дальнейшего расширения Союза. Тем не менее, эта задача остается в повестке дня ЕС: впереди расширение ЕС на страны Юго-Восточной Европы - Румынию, Болгарию, Хорватию, Турцию, а, возможно, в отдаленном будущем, на Боснию и Герцеговину, Албанию, Македонию, Сербию и Черногорию, являющимися наиболее отсталой частью Европы. Остается открытым вопрос об Украине, Молдове и других государствах из бывшего СССР. Как расширение повлияет на систему европейских ценностей, не опустится ли ценностная планка ниже во имя соображений политической целесообразности? На этот вопрос нет готового ответа. Особое место в стратегии ЕС и будущем европейских норм и ценностей занимает Турция. И с точки зрения культуры, и с точки зрения религии, Россия - более европейская страна, чем Турция. Тем не менее, между Россией и Турцией есть сходные внешние черты. Обе страны имеют территорию и в Европе, и в Азии. Однако в отличие от Турции основное население России сосредоточено в европейской части, а то, которое проживает за Уралом, тоже в большинстве европейское. В обеих странах демократия далека от совершенства и не соответствует в полной мере нормам ЕС. В обеих странах особую роль играет армия и ее высшее руководство. И если ее роль в России традиционно консервативна, то в Турции от нее зависит прозападная ориентация страны, что также является нонсенсом, поскольку демократия не может зависеть от доброй воли военных. Тем не менее, в отличие от России Турция - кандидат в члены Евросоюза. Одним из аргументов Брюсселя является ссылка на желание самой Турции стать членом ЕС. Однако нетрудно представить себе реакцию брюссельской бюрократии, если бы Россия подала заявку на членство в ЕС. Представляется, что это поставит в трудное положение не только Брюссель, но и лидеров ведущих стран Западной Европы, имеющих особые отношения с Кремлем и лично президентом Путиным. Представляется, что главный козырь Турции в ее претензиях на вхождение в ЕС - ее членство в НАТО, ее принадлежность к традиционной системе безопасности Запада. Более того, как признает ряд европейских ученых, международно-политическая культура Турции гораздо ближе к американской, нежели к европейской. И даже если Турции предстоит пройти долгий путь, прежде чем стать полноправным членом ЕС, то возникает закономерный вопрос о границах Европы. Если Турция в принципе может стать членом ЕС, то почему не Азербайджан, а если Азербайджан, то почему не Узбекистан и т. д.? Несомненно, мусульманин на личном уровне может быть привержен европейским ценностям, принципам демократии и может легко интегрироваться в общество европейских стран. Однако, как показывает опыт многих стран ЕС, мусульманские сообщества в целом плохо интегрируется в общественную жизнь этих стран, оставаясь чужеродными анклавами и главной базой для рекрутирования боевиков в глобальном джихаде против "неверных". Как этот феномен может повлиять на европейское строительство, которое требует единства и доверия населения стран ЕС? Очевидно, что при всей нерешенности вопроса о восточных границах ЕС, в частности о месте России в расширяющемся Союзе, главным вопросом для будущего европейской интеграции, для европейской системы ценностей являются южные границы Евросоюза. ДЕРЖАТЬ ПАРТНЕРА НА РАССТОЯНИИ РУКИ Сегодня можно наблюдать удивительное единодушие "консерваторов" и в России, и в ЕС в их поддержке "старого" Соглашения о партнерстве и сотрудничестве (СПС), а также традиционного подхода к месту и роли России в Европе, при всем различии природы российского и европейского консерватизма. И хотя есть сильный соблазн объяснить это несовместимостью ценностных систем России и ЕС, на деле такое положение дел объясняется в первую очередь тем, что отношения России и Европейского Союза сегодня переживают системный кризис. Количество накопленных проблем переросло в качество при отсутствии стратегических целей у обеих сторон, видения места России в интеграционных процессах, бурно развивающихся в Европе. Состоявшееся расширение ЕС лишь еще ярче высветило эту фундаментальную проблему в отношениях между партнерами, переживающими период глубокой трансформации. В ЕС нет желания обременять так называемым российским фактором внутреннюю повестку дня Союза, осуществляющего революционные преобразования в связи с расширением и углублением европейской интеграции. Брюссель выражает обеспокоенность о судьбе демократии в России, ее соответствия европейским нормами и принципам. Дефицит доверия в отношении России, обусловленный как грузом прошлого, так и ее сегодняшним развитием, побуждает ЕС дистанцироваться от своего восточного соседа, воспринимать его главным образом как "нефть, газ и ядерное оружие" Россия по-прежнему находится в процессе определения своей национальной и политической идентичности, места в евроатлантическом регионе и в мире, не дает четкого ответа своему европейскому партнеру относительно того, какое государство сегодня строится у границ ЕС. В связи с этим вопрос для Евросоюза стоит сегодня совсем иначе, чем десятилетие назад. Не как строить отношения с Россией, которая быстро возвращается в семью народов, объединенных общими ценностями, а как выстраивать стратегию отношений с Россией, где внутриполтитическое развитие вступает во все большее противоречие с внешней политикой, и в конечном счете может привести к пересмотру внешнеполитического курса. Внешняя политика России ориентирована на взаимодействие с ЕС и другими западными партнерами, о чем в немалой степени свидетельствует недавняя ратификация Государственной Думой Киотского Протокола и Протокола к Соглашению о партнерстве и сотрудничестве с ЕС, стремление войти в ВТО. Но существует и внутренняя политика, направленная на жесткую централизацию власти, подавление оппозиции, сращивание государства с крупнейшими экономическими и финансовыми группами. Эта дихотомия является серьезным препятствием для партнерских отношений с Европейским Союзом, обрекая их на ограниченное сотрудничество. В чем же истоки сегодняшних проблем в отношениях России и ЕС? Помимо внутренних трансформационных проблем российского общества, другая фундаментальная причина в том, что Россия никогда не была всерьез включена в стратегию Евросоюза на посткоммунистическом пространстве после краха биполярности, что относится даже к наиболее благоприятному периоду международных отношений начала 1990-х годов. Поддерживая курс на демократизацию России, признавая важность своего восточного соседа, ЕС последовательно обходил вопрос о месте России в интегрирующейся Европе. Это отнюдь не помогало России ни в определении своей идентичности как европейской демократической страны, ни в ее системной трансформации. У Европейского Союза не было общей концепции поддержки демократических преобразований в России кроме узких проектов сотрудничества по отдельным вопросам. В связи с этим в российском руководстве и, главное, в обществе нет четкого представления о том, что может дать европейская интеграция России в ее экономическом развитии, в обеспечении безопасности и в долгосрочной политической стабильности. Кроме того, став на сторону не демократии в России, но людей, называющих себя демократами или имеющими в прошлом репутацию демократов, Европа и США стали заложниками этих людей и их ошибок. Именно с октября 1993 года, с первой крови в независимой России, началась деградация ельцинского режима. Преступив грань дозволенного в борьбе с оппозицией, он породил последующие проблемы - победу консерваторов и националистов на парламентских выборах в декабре 1993 года, президентскую Конституцию с явным авторитарным привкусом, первую войну в Чечне и многое другое, включая деятельность небезызвестной "семьи". И не перекладывая ответственность за собственные грехи на других, все же следует признать, что Запад не был здесь сторонним наблюдателем. Сегодня можно только гадать, куда бы пошла Россия, если бы "друг Билл" и "друг Гельмут", не поддержали бы "друга Бориса", не закрыли бы глаза на неконституционные действия российских радикал-демократов во имя рыночных реформ и, как это ни чудовищно звучит, во имя утверждения демократии. И ведущие страны ЕС, и США, в отличие от российской общественности, с пониманием отнеслись к первой Чеченской войне, надеясь на быструю победу Кремля, жизненно необходимую Ельцину для укрепления его позиций внутри страны. Но именно война в Чечне, фактически одобренная ведущими западными странами вначале, стала впоследствии для Европы и США новым доказательством непредсказуемости России и одним из доводов в пользу расширения НАТО на восток, именно она породила чеченскую проблему в ее сегодняшнем виде. Но с точки зрения нарушений прав человека, человеческих жертв и страданий нет никакой разницы между первой и второй чеченскими войнами. Появление Владимира Путина на российской политической арене было воспринято Европой и США без прежних иллюзий. Не только в России, но и за ее пределами Путин был востребован в качестве "сильной руки". Для Запада, уставшего от "непредсказуемости демократических преобразований" в России, Путин был нужен как лидер, способный обеспечить внутреннюю, а значит и внешнюю, стабильность России, пусть даже путем некоторого ограничения демократии. Сегодня этот вопрос является камнем преткновения в отношениях России и ЕС. Периодически задаваясь вопросом "Кто вы, господин Путин?", ведущие политики Европы и США восприняли его как фактического президента России задолго до результатов выборов. Не случайно, лидер одной из ведущих стран ЕС, британский премьер-министр Тони Блэр, приехал в Санкт-Петербург в разгар президентской избирательной кампании, невзирая на войну в Чечне, чтобы встретиться с Владимиром Путиным, одним из кандидатов в президенты. Кстати, подобный шаг президента Путина в период выборов на Украине вызвал жесткую критику со стороны европейских политиков и аналитиков. Можно привести множество других примеров непоследовательности и невнятности политики ЕС в отношении России, которая развивалась по логике самооправдывающихся пророчеств. Расширение ЕС, первоначально воспринимавшееся как объективный процесс в развитии постбиполярной Европы, сегодня понимается многими в России как источник новых вызовов, в первую очередь в связи с проблемой Калининграда, а также с соперничеством на постсоветском пространстве. Кризис вокруг Украины - наиболее яркое тому подтверждение. Говоря об отсутствии стратегических целей в отношениях России и ЕС, речь, разумеется, идет не о стратегиях ЕС и России в отношении друг друга, принятых в 1999 с намерением сохранить уровень сотрудничества после косовского кризиса. Интересно, что в начале 1990-х Россия, взявшая курс на быструю интеграцию во все западные институты, добивалась на переговорах с ЕС соглашения, близкого к Соглашению об ассоциации. Хотя, справедливости ради, следует отметить, что у российского руководства не было четких осознанных целей и приоритетов на европейском направлении, понимания сути европейской интеграции, ее важности для демократизации российского общества, а противоречивость внутренней трансформации России лишь укрепляла желание Брюсселя держать "стратегического партнера" на расстоянии вытянутой руки. ОБЩИЕ ЦЕННОСТИ ИЛИ ОБЩИЕ ИНТЕРЕСЫ? В 2007 году истекает срок действующего Соглашения о партнерстве и сотрудничестве (СПС) между Россией и Европейским Союзом, основного пока документа, регламентирующего наши отношения. Это означает, что сегодня они находится на нижнем уровне - сотрудничества. Соглашение о партнерстве и сотрудничестве вступило в силу 1 декабря 1997 года[10]. Это был первый полномасштабный правовой акт, заложивший основы равноправных отношений России с Европой и Западом в целом. Этот документ и по сей день составляет юридическую основу отношений России и Европейского Союза и позволяет существенно расширить набор форм сотрудничества, объединить экономический диалог с политическим. Вместе с тем, отношения России и ЕС в политической области давно перешагнули рамки СПС. Что касается сферы экономического сотрудничества, продвинувшись вперед на некоторых направлениях, и Россия, и ЕС не смогли реализовать весь потенциал Соглашения: некоторые его положения безнадежно устарели, некоторые не выполняются как той, так и другой стороной. В целом под эту классификацию попадает 64 положения Соглашения[11]. Будущее членство России в ВТО (ориентировочно в 2006 году) еще больше подчеркнет неадекватность Соглашения реальному положению дел. Что же делать? Продлить действие существующего или модернизированного СПС или подумать о новом договоре, который поднял бы планку в отношениях России и ЕС в соответствии с решениями Санкт-Петербургского саммита об интеграции России в общие "европейские пространства" в сфере экономики, внутренней и внешней безопасности, культуры и образования? При всей важности СПС, устанавливающего правовые отношения с Европейским Союзом, этот формат договора имел существенные ограничения. Соглашение отражало в большей мере технократический, а не политический подход ЕС, оно не ставило практических задач системной трансформации тех стран, с которыми заключалось, носило статичный характер и не учитывало эволюции отношений, что, собственно, мы и наблюдаем сегодня, и охватывало главным образом сферу экономики и торговли. Иными словами, СПС оставляло те страны, с которыми оно было подписано, за рамками интеграционных процессов, бурно развивавшихся в Европе в прошедшее десятилетие. Именно поэтому те страны, которые взяли курс на интеграцию с Евросоюзом, стремились перешагнуть планку СПС. Так, например, Молдова была включена в Пакт стабильности для Юго-Восточной Европы, хотя в полной мере ее нельзя отнести к этому региону ни географически, ни политически. Стратегия Европейского Союза в 2004 году получила новое развитие в Политике добрососедства, направленной на укрепление стабильности, прежде всего в "ближнем зарубежье" ЕС. Если в первом варианте так называемой "концепции Широкой Европы" соседствующие с Европейским Союзом страны от Марокко до России рассматривались как единое целое без выделения приоритетов и диверсификации политики ЕС по отношению к этим странам[12], то в окончательном варианте Россия отсутствует вовсе. Точнее, в документе трижды говорится о том, что "стратегическое партнерство" с Россией будет строиться на основе Санкт-Петербургских решений (майский саммит 2003 года), то есть за рамками Политики добрососедства. Декларированное стратегическое партнерство, формально устанавливающее особый, приоритетный, статус России в отношениях с ЕС, являлось компромиссом между интересами как европейской, так и российской сторон. Несомненно, решения Санкт-Петербургского саммита "Россия-ЕС" - свидетельство решимости партнеров переместить наше сотрудничество на новый уровень - уровень реальной интеграции России в "европейские пространства". Однако ответ на вопрос, насколько реалистичной является эта идея, может дать только конкретный анализ современной ситуации и тенденций в этих сферах предполагаемого сотрудничества, который выходит за рамки данного исследования. Тем не менее очевидно, что осуществление решений Санкт-Петербургского саммита потребует не только нового политического мышления и особой степени доверия (особенно, в сфере безопасности), но и определенного временного задела. В частности, создание общего европейского экономического пространства невозможно без полной интеграции новых членов в экономическое пространство ЕС. Но главное то, что без новой договорно-правовой базы между Россией и ЕС эти решения будут сведены к мелкотравчатому прагматизму, к тактике мелких шагов. Дорожные карты движения к четырем пространствам - слишком узкие и технические документы для того, чтобы воплотить идею четырех общих пространств в жизнь. Сегодня мы имеем в сухом остатке сильно устаревшее Соглашение и прекрасную мечту об общих пространствах. Для обретения исторической перспективы в отношениях России и ЕС жизненно необходим новый договор, который, не ставя нереалистичных в обозримом будущем задач (таких, например, как членство России в Евросоюзе), переместил бы их отношения с самого нижнего уровня, которым на сегодняшний день является сотрудничество, на следующую ступень - интеграции. В связи с этим представляется, что название договора имеет принципиальное значение. Модернизированное Соглашение будет лишь подтверждением прежнего подхода ЕС к России, своего рода клеймом на лбу партнера, остающегося на обочине европейской интеграции. По аналогии с Соглашениями о стабилизации и ассоциации новый договор может быть назван Соглашением об особой ассоциации России и Европейского Союза. И хотя Россия имела достаточно "особых" структур за прошедшее десятилетие и с НАТО, и с ЕС, в данном случае название "особая ассоциация" представляется приемлемым компромиссом и для Евросоюза, и для России. Оно сможет поднять отношения России и ЕС на новый уровень и задержать эти отношения на этом уровне на период, необходимый для развития и консолидации российских демократических институтов и практики, а также модернизации экономики России. Новый договор нужно нацелить на последовательную демократическую трансформацию России через постепенную и последовательную интеграцию с ЕС. Только в этом случае призывы к России со стороны Евросоюза соответствовать европейским нормам и принципам будут иметь практический смысл. Кроме того, по аналогии с процессом стабилизации в Центральной и Юго-Восточной Европе необходим региональный подход ЕС ко всему европейскому пространству СНГ. Только он может снять угрозу потенциального соперничества и конфронтации на территории бывшего Советского Союза. Только через повышение уровня отношений России и ЕС можно способствовать утверждению российской демократии. Иными словами, переживая поворотный момент в своих отношениях, Россия и Евросоюз должны определить свою дальнейшую стратегию, будущие отношения. Как два потенциальных союзника, имеющих не только общие интересы, но и ценности, перевешивающие взаимные претензии, проблемы и противоречия? Или как принципиально разные политические субъекты, готовые сотрудничать по отдельным вопросам чисто практического характера? Сегодня и в Евросоюзе, и в России все очевидней стремление строить отношения друг с другом по образцу отношений ЕС с Китаем. Предлагается не делать акцент на общих ценностях, а сосредоточится на общих интересах. Однако именно проект "авторитарной модернизации" России, принятый ведущими странами Евросоюза (и Западом в целом) в 2000 году с приходом Владимира Путина, является сегодня одним из источников проблем в отношениях Москвы и Брюсселя. В отличие от Китая или Чили модернизация России без ее демократизации не представляется возможной в силу российских исторических традиций и масштабов. Авторитаризм, какими бы эпитетами он ни сопровождался (мягкий или просвещенный), какими бы благими целями он ни обосновывался, будет главным препятствием для модернизации России. Кроме того, есть существенное различие между Китаем или странами Латинской Америки, являющимися наиболее далекими соседями Евросоюза, и Россией, которая физически находится в Европе. Расширение ЕС на восток не оставило Евросоюзу места для дистанцирования от России. Потенциал России огромен как в позитивном, так и в негативном смысле. С этой точки зрения выбор Евросоюза, как и Запада в целом, не так уж широк - или новая политика вовлечения (neo-engagement) или новое сдерживание (neo-containment) России. Представляется, что вторая альтернатива - это путь назад к политике "мирного сосуществования" времен "холодной войны", которая не отвечает на современные вызовы как европейской и международной безопасности, так и процессов глобализации. Не отвечает она и целям Евросоюза распространить зону безопасности и стабильности на всю Европу, неотъемлемой частью которой является Россия. Да и Россия, если она вдруг встанет на путь самоизоляции и применения безнадежно устаревших и неэффективных форм государственного и общественного бытия, вряд ли сохранит шансы быть по-настоящему современной, а значит - сильной и влиятельной мировой державой. В связи с этим, необходимо вернуться к последнему принципу, упомянутому Майклом Эмерсоном в связи с новой Конституцией. Открытость и готовность к интеграции со своими соседями, а в данном случае с самым близким и большим соседом Евросоюза, является главной предпосылкой для необратимости процесса демократизации и утверждения подлинной демократии в России. АРБАТОВА Надежда Константиновна, доктор политических наук, директор научных программ комитета "Россия в объединенной Европе" -------------------------------------------------------------------------------- [1] Michael Emerson, What values for Europe? The ten Commandments. // CEPS Policy Brief, No.65, February, 2005. P.1 [2] Важно отметить, что различия в политической культуре (разумеется, на ином уровне) существовали и раньше между странами Западной Европы и их главным союзником - США. Просто этот "полемический элемент" между евро-атлантическими партнерами в период двусторонней конфронтации нивелировался наличием "угрозы с Востока", опасностью глобального конфликта, которому Европа не могла противостоять без помощи США. Именно поэтому европейская интеграция в сфере внешней политики и безопасности в этот период не имела никаких шансов на успех. Только конец биполярности, устранение угрозы глобального конфликта ослабили зависимость Европы от США в военной сфере, качественно изменив характер самого процесса европейского строительства, но и высветили объективные различия в политической культуре Европы и США. [3] Robert Kagan, "Of Paradise and Power. Amarica and Europe in the New World order"? // Atlantic Books, London 2003. [4] Steven Everts, "An asset but not a model: Turkey, the EU and the Wider Middle East" // Center for European Reform, London, 2005. P.1. [5] Mark Leonard,The road to a cool Europe" // New Statesman, June 16th, 2003. [6] Европа после 11 сентября 2001 года. Сборник статей. // Комитет "Россия в Объединенной Европе", М.. 2002. С.9. [7] Дипломатический вестник. No 1. 15 января 1992. С.47. [8] Hoagland J. The US Role in the Balkans Expands Stealthily // International Herald Tribune. Frankfurt, 1998. Oct.26. P.6. [9] Cultural Diversity and Tolerance in Latvia. Data Facts Opinions // Secretariat of the Special tasks Minister for Social Integration. Riga, 2003. P.22. [10] Процесс ратификации СПС с Россией затягивался некоторыми странами ЕС в связи с событиями в Чечне и был полностью завершен только к декабрю 1997 года. [11] Иванов И.Д. Какая интеграция нужна России? / Россия и Европа: курс или дрейф? Дискуссии. // Комитет "Россия в объединенной Европе". М., 2002. С.7-8. [12] Как ни странно, этот подход ЕС к своим соседям напоминает позицию российского руководства начала 1990-х годов по отношению к постсоветскому пространству, которое и после распада СССР воспринималось по инерции как единое пространство без определения приоритетных направлений и наиболее важных для России государств-партнеров. Российское руководство также не оценило или не поняло значения процесса регионализации на пространстве бывшего СССР, которое после краха советизма раскололось на отдельные группы стран. В конечном счете, это привело к неудачам политики в отношении СНГ и перестановке акцентов в конце 1990-х годов на двусторонние отношения. http://www.fondedin.ru/
