Владимир МАХНАЧ, историк, доцент МАРХИ, считает, что зрелище современной архитектуры приводит как минимум к расстройству нервов
- В чем выражается, на ваш взгляд историка, прямая связь между архитектурой и идеологией?
- Архитектура - самый социальный вид искусства. Вы не можете отвернуться от архитектуры, идя по улице, как не можете быть вне общественно-исторической ситуации. Причем ситуация разная, когда вы идете мимо барочных дворцов и слушаете музыку Гайдна или когда вы идете мимо двенадцатиэтажных домов, одинаковых бараков и слышите попсу. Все это формирует ваше душевное, а косвенно и духовное состояние. И социальность архитектуры выражается всегда в том, какое столетье на дворе, какая эпоха. Вот, например, время "короля-солнца", время Людовика XIV, вторая половина семнадцатого века. Версаль - великолепная работа великолепных мастеров, но холодно и скучно, а значит, не все в порядке в обществе. Или, скажем, в России, когда произошла революция и "уволили" за ненадобностью одновременно национальный и интернациональный стиль модерн и назначили стилем революции, новым государственным стилем конструктивизм. Стиль людоедский, иногда талантливый в исполнении способных архитекторов, скажем, Мельникова, братьев Весниных, но все равно античеловечный.
- Что же было античеловечного в конструктивизме?
- Он апеллировал - впервые в истории архитектуры - к категории клаки, заказанных аплодисментов. Если вам говорят: вот стул из стальных трубчатых конструкций, и вам будет удобно на нем сидеть, но вам становится не неудобно, а просто-напросто больно, вы, естественно, вскочите и откажетесь от такого стула. Но если вам при этом говорят: если вашему заду неудобно, то вы против нас, против революции и пролетариата, то вы как миленький сядете и будете говорить, что вам удобно. Конструктивизм - это неудобный стиль, не приспособленный к человеку, бросающий ему вызов. Но нормальный человек не хочет жить в обстановке "жилой единицы" Ле Корбюзье - это же барак. Там нет кухни, там надо ходить в столовку, что у нас и делали в 20-30-е годы. А человеку нельзя без кухни, на кухне он с семьей, человека Всевышний создал жить в семье, а поэтому даже ругаться, а может быть, и драться с женой, но - на кухне. Кроме того, архитектура конструктивизма беспредельно беспринципна и рациональна. Да и такие гигантские окна в России нельзя делать, а конструктивизм - это обязательно большие окна, и конструктивисты, как коты, жмурились, и восхищались, и говорили: о, как удобно и светло! Но светло-то необязательно от того, что велика площадь остекления! Например, трапезная в Пафнутьево-Боровском монастыре построена в 1511 году, там отношение площади остекления к площади пола 1:80 (по существующим СНИП, в жилых помещениях 1:11, в учебных аудиториях 1:8), а настолько светло, что там в советское время, пока монастырь не восстановили, была библиотека сельского училища. Значит, важно просто грамотно расположить окна и сделать световые раструбы. Вот это людская архитектура, рассчитанная на человека.
- Однако конструктивизм просуществовал сравнительно недолго...
- Да, ему на смену пришла сталинская имитация классики. Став имитатором Империи, Сталин отказался от конструктивизма и обратился к "традиции", которую представляли академики архитектуры Фомин, Жолтовский. Вот только общество было нездоровым, поэтому новый классицизм получился немасштабным, неправдоподобным.
- А сейчас сталинские высотки считаются образчиком стиля! В них видят величие прежней эпохи, через них подогревается ностальгия!
- Можно согласиться с тем, что семь московских высоток небездарны, особенно университет на Воробьевых горах, они хорошо спроектированы, но не сомасштабны человеку. Через архитектуру происходило социальное подавление человека. Даже там, куда этот человек сталинской эпохи шел отдохнуть, например в ЦПКиО им. Горького. Пропилеи такого размера человека подавляют, убивают.
- Однако, кажется, вся страна была в восторге от того, что отказались от конструктивизма и перешли к так называемому сталинскому стилю?
- Не было такого стиля! Он не стал стилем, потому что не было общества, которое выпестовало бы стиль, его заказало. Это ведь совсем недурно в архитектуре - "социальный заказ". Но не общество заказывало неоклассицизм, а власть. Проектирует зодчий, но строит общество. В тираническом времени нет архитектуры. Это хорошо видно по временам Ивана IV и Петра I. Оба они оставили мрачный след в русской архитектуре. При Иване IV, в начале его царствования, строили хорошо и много, красиво строили. Один собор Василия Блаженного, на самом деле Покровский, чего стоит! Но вот наступает 1558 год, Иван IV затевает Ливонскую войну, проигрывает ее, и архитектура исчезает, останавливается строительство Софийского собора в Вологде, Успенского собора Троице-Сергиевой лавры, их закончат только при преемнике, после смерти тирана. То же самое происходит и с Петром. Петру нравилось все, что не нравилось его подданным. У нас была своя великолепная национальная традиция, национальная школа нарышкинского барокко, абсолютно русская, но допускавшая иноземные влияния, за исключением разве что архитектуры протестантской, архитектуры Германии и Голландии. Петр же был влюблен именно в эту архитектуру, и в результате получился Петербург. После блистательной школы 1680-1690-х годов появляется то, что можно назвать Никто, Нигде и звать Никак. Ни один из блистательных русских зодчих не был задействован - только иностранцы. Причем ни одного талантливого. Единственный талантливый западноевропейский зодчий, Франсуа Леблон, ничего в России не построил, оставил генеральный план Санкт-Петербурга и то ли умер, то ли, скорее всего, был убит. Главным же оказался посредственный Трезини, итало-швейцарец, строивший ни в швейцарском, ни в итальянском духе, а так, как воплощал идеи Петра. Потому и вошел в историю.
- Как?! А собор в Петропавловской крепости? Считается классикой...
- Вполне бездарная постройка, разве что шпиль большой. Это как при Сталине с его высотками. Шпиль - некий знак величия.
- Понятно, что каждая новая власть в нашей стране задает свой стиль в архитектуре. Но можно ли сказать, что стиль навязывается со стороны архитекторов? Вообще каков механизм взаимодействия архитектор - власть?
- Слово "архитектор" значит "главный строитель" по-гречески. Архитектор выполняет заказ, он, естественно, старается отразить волю заказчика, ему угодить. Хотя, скажем, великий Мис ван дер Роэ писал, что никогда нельзя разговаривать с заказчиком об архитектуре, он в ней ничего не понимает, говорить надо о его детях. Но, конечно, лукавил. Он наверняка тоже старался угодить заказчикам. Не мог не стараться. Иначе он не был бы архитектором.
- Архитекторы угодливы? Сервильны?
- Это не сервильность. У них работа такая.
- То есть архитектор не может ничего навязать заказчику?
- Если попадает на постоянного заказчика, то немножко и навязывает, он же не раб, он сотрудник заказчика.
- Нынешние архитекторы сотрудничают или угождают?
- Мои студенты как-то спросили после лекции: "Вы уже не раз говорили о роли заказчика в архитектуре, но сейчас есть заказы, их полно. И что? У нас есть архитектура?" И я ответил, рискуя задеть кого-то из них, потому что среди них есть дети архитекторов: "Наши архитекторы сегодня, конечно, не Шехтели, но Шехтелю, по крайней мере, годятся в чертежники, а заказчиком Шехтеля был Рябушинский! А вот на роль Рябушинского наши заказчики не годятся. Категорически! Он бы их не взял даже в дворники, в мусорщики, я уж не говорю - в лакеи!" Поэтому надо жалеть нашу архитектуру. Наша нынешняя архитектура не только не национальна, она еще при этом претенциозна, и это ужасно. Архитекторы доканывают Москву, бедную, несчастную Москву.
- Можно ли все это, вспоминая Пильняка, назвать холуйской архитектурой?
- Версальский дворец не холуйская архитектура, это архитектура уважающего самого себя слуги. Король заказал, ты, конечно, ниже короля, но у тебя есть своя точка зрения, и король выслушает твое мнение. Поэтому ты не холуй, а мастер, выполняющий заказ. Константин Андреевич Тон или Андрей Иванович Такиншнейдер при Николае I, или Федор Осипович Шехтель или Лев Николаевич Кекушев при Николае II не были рабами, но они не могли не считаться с точкой зрения заказчика. А вот нынешние слепо выполняют волю заказчика, и у них нет профессиональной чести. Нужен штопор сверху - сделаем штопор. Башенку? Будет башенка! Нет у них чести цеха зодчих! У нас еще десять лет назад были изумительные виды из Замоскворечья на Кремль, сейчас же они перекрыты коробками, больше этих видов нет, и такое мог сделать только холуй. Перекрыты эти виды зданиями не московскими, не русскими и, если честно, даже не европейскими.
- Так в чем же суть идеологии в архитектуре?
- Как историк, говорить о современном я не должен. Я могу только ощущать, анализировать не имею права... Когда к нам пришли батыевские полчища, они вовсе не разорили всю Русь и очень быстро стали нашими друзьями, но тогда был страх и перестали строить в камне на шестьдесят лет, с тридцатых по девяностые годы XIII века. Но когда начали, то начали не что-то новое, а начали с той точки, с которой прервалось. Девяностые годы XIII века, 1292 год, церковь Никольская на Липне под Новгородом - это то же самое, что церковь, которая на шестьдесят лет раньше, церковь Христово-Богородицы в Перыни, тоже под Новгородом, под Юрьевым монастырем. Она грубее - отвыкли строить, разучились, но она почти такая же. Когда тиран Петр запретил каменное строительство по всей России, это нарушалось по особому его разрешению несколько раз, и в Казани построили Петропавловский собор, а оказавший особые услуги Петру купец Михляев, татарин, кстати, построил его в традициях, какие были до Петра. Что получается сегодня? Все талантливые проекты, которые есть, все до единого, все похожи на архитектуру начала XX века, на модерн, неоклассический модерн или чистый модерн. Офисное здание на улице Щипок, близ Павелецкого вокзала, два особняка изумительных в Салтыковке. Сознательно не называю архитекторов. Самые лучшие проекты, особенно московские, они все как бы родились в начале XX века. Для того чтобы начать строить и по-русски, и по-людски, не по-людоедски, надо вернуться к точке разрыва. А то, что строят сейчас, - это просто вызов. Это вызов обществу, это вызов нации, или, если хотите, - нациям. И все это уродливо, чудовищно, безнравственно, безвкусно.
- А где он, этот разрыв?
- Казалось бы, смешной вопрос. Если спросить, в каком году барокко сменилось классицизмом или в каком году ренессанс сменился барокко, да кто же может точно назвать год! А вот в нашей печальной истории можно точно назвать год, в котором модерн сменился бесчеловечным конструктивизмом, - 1917-й.
- Вы несколько раз употребили термин "национальная архитектура". Однако привычнее звучит термин "идеологические установки". А существует ли связь между идеологией и национальным в архитектуре?
- Идеологические установки присутствуют в любой национальной школе, даже если она "общеевропейская". Их не может не быть. Вот у англичан почти не было классицизма, у них готическая традиция дотянулась до XVII века. То есть духу Англии соответствовало нечто готическое. У нас барокко начинается не с импорта барокко из Западной Европы, а с тенденции барокко уже в архитектуре XVI века - что-то барочное в храме Покрова на Рву прослеживается. В России проповедницей классицизма была Екатерина II, но классицизм победил только где-то в начале XIX века. Скажем, в той же Москве в последней четверти XVIII века дома строятся в стиле классицизма, но церкви - в стиле барокко. Потому что церковь редко заказывает один барин, скорее - несколько бар, а еще есть ведь купцы, а те вообще классицизм не любят. Идеология, конечно, проявляется в стиле, но история культуры, или, точнее, история культур полнее, точнее, шире истории политической. А всегда, когда политика насилует культуру, все идет наперекосяк. Мы просто забываем, что первична культура. Отсутствие культуры в архитектурной политике приводит к тому, что появляется это чудовищное, с моей точки зрения, здание на Соколе - "Триумф-палас", по московскому климату теряющееся в облаках. Самым грандиозным зданием при большевиках должно было стать здание Дворца Советов, и венчать его должен был Ленин. Если бы его построили, то две трети года над Москвой стояли бы ленинские ноги в штанах, остальное было бы покрыто облаками. Лучшего памятника тирании, чем эти торчащие из облаков "штаны", придумать трудно.
- Однако архитектура в России не исчерпывается только Москвой! Вот, скажем, в Казани...
- Там так же плохо, как в Москве. Снесли лучшие кварталы, национальной, татарской, деревянной или полукаменной застройки. А вот новой архитектуры нет. Большую мечеть начали строить, но почему-то не татарского стиля, а турецкого. Но сейчас вообще почему-то боятся национального стиля. Усредняют, усредняют, и стиль получается никакой.
- Хорошо, но архитектура - не только форма и объем. Это еще и цвет. Так?
- В советское время заниматься цветом перестали. А в Москве была должность магистрального архитектора. Он и должен был отвечать за цвет, но при советской власти исходили из того, какая краска есть в наличии. В Петербурге, например, сел на управление охраны памятников в 80-е годы чиновник, который весь классицизм красил в желтый с белым, а все барокко - голубеньким. Он и покрасил Смольный собор голубенькой краской, а это противно барокко в принципе. Барокко любит интенсивный цвет: интенсивно синий, густой зеленый, темный розовый, красный. Необарочный (40-е годы ХIX века) дворец князей Белосельских-Белозерских у Аничкова моста, там был какой-то райком, он был интенсивно красно-лилового цвета, ему это шло, но его сделали бледно-сиреневым. Классицизм же может быть не обязательно желтым, а розовым, бледно-зеленым, бледно-голубым (неярким), серым. Те, кто красил в желтое, просто измывались над теми, кто ходил мимо этих зданий. О том, что мы делаем с нашими детьми через градостроительство, очень хорошо, кстати, писал Юрий Лотман. Охра - цвет тупости. Вот и сейчас вновь охра с белым или просто бледно-серый. Посмотрите на новые постройки. Бледно-серый камень или бледно-розовый, либо вдруг яркий цвет, но без всякого смысла, цвет, не связанный со стилем. Этому учат в МАРХИ, в Строгановке, но у нас такое босячье влезло в большие люди. Не годятся они в Рябушинские, никак не годятся.
- Чем же это кончится?
- Как минимум - расстроенными нервами. Человеку свойственно любить нечто однообразное и бесконечно многообразное одновременно. Человеку свойственно любить семейное жилище, и это выражается в довольно странных вещах: во-первых, дерево должно быть выше дома. Потом, дом предпочтительно семейный: два или три этажа, но через пожарную стену - другой дом. И ваш дом - это ваша крепость. Есть неизбывные человеческие установки. Подавляющему большинству хочется двухэтажный дом, есть оригиналы, предпочитающие трехэтажный. Но все живут в муравейниках, и это значит, что мы живем ненормально.
Беседовала Фаина ОСМАНОВА
www.politjournal.ru
14.11.2005
