После премьеры Покаяния в воздухе носилось ожидание фильма, рисующего репрессивную систему без иносказаний и метафор - с суровым реализмом и беспощадной фактурностью. Он и появился: событием года стали сорок шесть минут фильма Евгения Цымбала Защитник Седов. Защитник Седов (вероятно, и по сей день лучшая роль Владимира Ильина) совершает безумный по меркам тридцать седьмого года поступок - вняв мольбам трех женщин, едет в провинцию спасать от расстрела их мужей, арестованных агрономов. В скольких фильмах одиночка-песчинка стопорила механизм зла! Но в финале, под овации в свою честь, Седов с ужасом понимает, что среди многих прочих расстреляны и те, кого он вырывал из гражданского паралича, делая союзниками. Система с лихвой взяла свое, а маленький рыцарь поневоле стал "крысоловом" из страшной легенды, завлекшим на гибель доверившихся сладкому пению его флейты. Внутренне фильм близок жестким концепциям Шаламова, рисующего, как в кромешные тридцатые гибнут иллюзии традиционного гуманизма. Иезуитская система утилизует благие порывы, а самого идеалиста обращает в винтик машины зла. С разгулом беззаконности Седов сражается буквой закона - но, находясь внутри системы, он втянут в ее нравственные ловушки, принужденный решать: спасти "этих" - ценой жизни "тех"? Или позволить убить "этих" - сохранив "те" жизни? Ответ невозможен, но человек и не должен стоять перед таким выбором: это арифметика дьявола. Е. Ц., явно изучавший советскую историю по самиздату, сохранил жадное живое пристрастие к ее потаенным страницам. Оттого закономерно его обращение к волнующей литературной легенде - "Повести непогашенной луны" Бориса Пильняка. Запрещенная повесть 1926 года заставляла современников обмирать от страшных догадок. Но одно дело, когда литературное слово будит предположения и завораживает подтекстом. И совсем другое - когда на экране возникает хроника похорон Фрунзе, а в облике "Первого" проступают портретные черты "отца народов". Подтекст стал "текстом", и действие сдвинулось к политическому триллеру. Защитник Седов при всей внутренней жесткости был многомерным. Повесть непогашенной луны, снятая по провидческой прозе, сводилась к простенькой констатации - за что, мол, боролись, на то и напоролись... И все же в иных сценах автор достигает той внутренней пронзительности, которой был наполнен Защитник Седов. Открытием фильма стал Виктор Проскурин в роли "Первого" - трактующий своего героя не гением зла, а тусклым хамом с комплексом неполноценности. Крепнет миф о том, что за годы перестройки народ так "устал" от картин тоталитарного прошлого, что приспело срочно отвлекать его от раздумий над его же историей - чтобы дитя не перетрудило головку. Но взгляд на кинопроцесс обнажает скорее упущенные возможности и несбывшиеся обещания. Историчный и трезвый кинематограф Е. Ц. приоткрыл щелочку, сквозь которую они задышали. Далее кинематограф, едва ступивший на плодотворный путь реализма, словно обжегшись, тут же вильнул к играм, стилизациям и новому мифотворчеству. Сам же Е. Ц. в течение многих лет пытается добиться возможности экранизировать прозу Гайто Газданова. Он даже вынужден был вернуться к своей профессии второго режиссера - в этом качестве принял участие в работе над российским суперколоссом Сибирский цирюльник.
Олег Ковалов
Новейшая история отечественного кино. 1986-2000. Кино и контекст. Т. III. СПб, "Сеанс", 2001
http://www.russiancinema.ru/template.php?dept_id=15&e_dept_id=1&e_person_id=1023
