Актуален ли русский язык как явление российской и мировой культуры? Этот почти риторический вопрос звучит фактически как оскорбление, когда гуманитарное сообщество России подводит итоги 2007 года, как известно, объявленного Годом русского языка. (Примером подобного подведения является достаточно интенсивное и содержательное обсуждение проблем распространения нашего языка в пространстве СНГ и дальнего зарубежья на страницах журнала "Национальные интересы".) С завидным единодушием ученые и политики высказываются за широкое использование русского языка как средства межнационального общения, за "гуманитарную экспансию" России во всем мире, за пропаганду чтения книг на русском языке и пр. Впрочем, звучат и редкие голоса сомнения и скепсиса. Они оглашают менее приятные вещи, например, что касается межкультурного обмена, уже давно ясно, что по сравнению с английским язык Пушкина и Достоевского проигрывает по всем параметрам - по простоте синтаксиса, правилам словообразования, универсальности и т.д.
Да если бы только в части международного общения! Многие считают, что мы не в состоянии выработать современный и отвечающий традициям нашей культуры язык общественно-политического общения. (Сколько раз было сказано, что политический класс России и наш народ говорят на разных языках! Не здесь ли кроется одна из причин аморфности и реальной неработоспособности нашей демократии?) Профессор М.А. Мунтян в своей статье о проблемах общеупотребимой российской политической лексики приводит слова В.Найшуля, который призывает "срочно создать подлинно русский политический язык, без которого реальное движение вперед невозможно". По его мнению, неразработанность и бедность общественно-политического языка в России распространяется на все три его фундаментальные свойства как языка литературного: а) cмысловую точность; б) стилистическую определенность; в) понятность для всех его носителей. "Создание адекватного общественно-политического языка должно быть осознано как всенародная задача, - постулирует В.Найшуль. - Если Россия намерена продолжить свое существование, то откладывать решение этого вопроса некуда".
Этого же мнения придерживается и Т.А. Алексеева, которая пишет, что "русский концептуальный язык, пока еще не вобравший в себя весь современный опыт развития мировой политической мысли (или делающий это крайне выборочно), не адекватен тем актуальным задачам, которые стоят сегодня перед российским обществом", поэтому развитие и обогащение профессионального политологического языка представляется важнейшей задачей не только нашей политологии, но и всей российской науки. И решающий вклад в ее решение могут внести политологи новой формации - профессионально образованные, обученные иностранным языкам, имеющие навыки понимания текстов и внимательного поиска смыслов.
Впрочем, эти специфические рассуждения ученых и публицистов вовсе не означают тотального равнодушия к нашему языку и культуре со стороны западных культур, тем более - профессионального лингвистического сообщества. Наоборот, в последние годы интерес к нему повысился (во всяком случае, в университетах Франции и Италии - об этом говорит увеличение числа мест для начинающих славистов). Некоторые его представители даже готовы к реверансам в отношении "великого и могучего". Так, обозреватель The Baltimore Sun (США) в редакционной статье от 5 июля 2007 года пишет: "Русский - это прекрасный, утонченный и какой-то дьявольский язык. Порой он чем-то напоминает заголовки в газете, поскольку вполне обходится без существующих в английском определенного и неопределенного артиклей (в заголовках англоязычной прессы артикли обычно опускают. - Прим. перев.), а также краткими глагольными формами, позволяющими строить емкие и короткие фразы там, где английский бессилен. Однако пытающиеся овладеть им иностранцы вскоре обнаруживают такие грамматические конструкции, о которых они и подумать никогда не могли. Фонетика не очень трудна, если вам удалось произносить звук л мягко, а не твердо (не просите, я не смогу). Но падежи и спряжения просто выматывают душу. Маленькие приставки и частицы из двух букв, которые так легко пропустить и не заметить, могут изменить смысл всего предложения. Да что там предложения - целого романа. Однако когда приходят озарение и понимание - ощущение просто опьяняющее". Думается, это высказывание довольно точно отражает отношение мотивированного иностранца к русскому языку - этакое отдаленное восхищение, когда позитивные эмоции не способствуют уменьшению расстояния между субъектами культурного действия...
Да, мы - особые, слишком особые, чтобы говорить о какой-то "универсальности" и "вселенскости" нашей культуры. Наш национальный характер, закодированный в языке, раскодируется в повседневном общении и выдает нас с головой - "здесь вам не тут". Шутки шутками, но высказанный нами тезис об особости, при всей его очевидности, не только временами оспаривается, но и находит активных сторонников. Исследователь А.А. Мельникова из Санкт-Петербурга - Ленинграда в статье, посвященной анализу российской ментальности с учетом знания языковых детерминант, доказывает положение поистине социально-культурного масштаба - о том, что для российского способа выстраивания социальных связей характерно отсутствие жесткой привязки к формальным статусным отношениям, так как в структуре предложения отсутствует жесткое закрепление места за членами предложения.
Казалось бы, автор наметил слишком короткую дорогу от присущей русскому языку специфики слово- и формообразования к социальному статусу личности и специфике "российского" социального действия. Отнюдь, и западные коллеги подтверждают это. Отмечая наиболее существенные черты, их поражающие, они указывают на "расшатанность статусных ролей и чувства субординации у русских. У русских не приняты обращения к коллегам по званию, должности,.. обязательные в других культурах... Русская ментальность со своим специфическим подходом к субординации и статусным отношениям ярко проявляется, в частности, в области менеджмента, где иностранные исследователи ввели даже понятие русского стиля управления".
Говоря языком лингвосоциологии, специфика именования в русском языке способствует статусной размытости, нечеткости при определении места человека в социальной иерархии, в сравнении с теми же англоговорящими странами. Эти утверждения подтверждает и сравнительный анализ лексического материала. Если сравнить данные русского и английского языка (у второго жесткий порядок расположения членов предложения и аналитический характер слово- и формообразования), какие смыслы стоят в них за понятием "уважение", мы увидим, что высокая частотность и семантическая разработанность концепта "уважение" в сочетании с однозначно определяемым смыслом указывают на повышенную значимость в русской культуре (при определении иерархического статуса) почтительного отношения, основанного на признании чьих-либо высоких нравственных качеств, а не формальной должностной позиции, занимаемой индивидом. (Такие же выводы дает и анализ употребления понятий "авторитет" и "престиж".)
Основываясь на этих рассуждениях, А.А. Мельникова делает важнейший вывод: в нашей культуре авторитет (высокий социальный статус, связанный с уважением и общественным влиянием) индивид приобретает не вследствие того, что он находится на определенной должности (что является внешней, формальной характеристикой), а когда реализует значимые для русского менталитета ценности (ориентируется на внутренние мотиваторы). Для менталитета же носителей английского языка отправной точкой социального статуса является должностная позиция, наделяющая индивида соответствующими властными полномочиями. Выходит, не так уж неправы противники ходульного стереотипа о "раболепстве" и гипертрофированном "чинопочитании", якобы бытующем в среде русских?
* * *
Конечно, профессионалы-филологи вполне могут оспорить сделанные А.А. Мельниковой выводы, да и статус "старейшей европейской демократии" наверняка будет подогревать полемический пыл британцев, а также наших местных англоманов. Можно даже предположить, что авторитет и влияние, которые, по мнению коллеги Мельниковой, в русской культуре неразрывно связаны с добрыми делами и истинными, а не мнимыми заслугами, подчас приобретаются путем глобальных мистификаций и тотального симулирования этих самых добрых дел... Как говорится, мы живем в эпоху информационного общества и всевластия СМИ и медиа над умами обычных людей. Впрочем, не будем далее об этом, слишком долгий это разговор.
Очевидно лишь то, что мы - особые. Слишком у нас все условно, понарошку... Правила вежливости ("джентльменов-то много, местов нет"), ПДД, которые вроде бы для всех, а вроде и нет (вспомним случай с Г.Бачинским), демократические процедуры, которые как бы (вот уж поистине знаковое выражение нашего времени!) есть и работают, но никто в них особенно не верит и ничего хорошего от них не ждет... Мы - страна бескрайних просторов и столь же бескрайних мечтаний, край повального благодушия и недостижимого счастья... Поймут ли нас умом те, для кого ум (то есть разум) - важнее наших экзистенциальных эмоций? Поймем ли мы себя сами? Хочется быть оптимистом - надеемся, что поймем. Но для начала - нужно все же в себя поверить.
АГОШКОВ Андрей Валерьевич
к. филос. н., член редколлегии журнала "Национальные интересы"
www.ni-journal.ru
