В своей лекции 1948 года "Сюрреалистическая религия" Жорж Батай обозначил странный, сугубо современный духовный объект - миф как отсутствие:
Если мы просто в видах здравомыслия скажем, что для современного человека характерна жажда мифа, и прибавим, что для него также характерно сознание невозможности достичь состояния, когда можно было бы создать настоящий миф, то тем самым мы охарактеризовали особого рода миф, а именно отсутствие мифа. Мысль, которую я здесь высказываю, довольно трудно проследить. Тем не менее легко представить себе, что если мы определяем себя как неспособных достичь мифа, как бы застрявших на пути к нему, то и суть современного человечества определяется у нас как отсутствие мифа. И это отсутствие мифа может оказаться для того, кто его переживает - то есть переживает с той же страстью, какая одушевляла тех, кто в прошлом желал жить не в тусклой реальности, а в реальности мифической, - это отсутствие мифа может оказаться для него бесконечно более воодушевляющим, чем в былое время мифы, связанные с повседневной жизнью [2].
Таков, разумеется, типичный жест современной культуры: абсолютизировать отсутствие абсолюта, религиозно переживать упадок религий, делать миф из смерти мифов. Но Батай в 1948 году, вероятно, имел в виду один конкретный опыт, предпринятый им самим вместе с группой друзей десятью годами раньше и остающийся одним из самых захватывающих приключений современного духа. Речь идет об опыте "Ацефала", журнала и связанного с ним тайного общества, которые существовали с 1936 по 1939 год и для которых Батай вместе со своим свояком, художником Андре Массоном придумали эмблему, представляющую собой своего рода современный миф. Предметом моего анализа будет именно этот миф об Ацефале, а не философское, социологическое или политическое содержание журнала "Ацефал", которое уже серьезно изучено в работах Мишеля Сюриа [3], Жан-Мишеля Эймоне [4] и др. У форм есть своя логика, а стало быть и свой смысл...
Идея современного мифотворчества владела умами сотрудников "Ацефала". Вот что писал, например, Жюль Моннеро:
Но в то время как языческие мифы ныне покоятся в искусстве в форме корректных символов и полезных для здоровья развлечений, из фольклора или даже из литературы возникают новые мифы. Деяния их реальных или вымышленных героев полностью заслонены их позднейшей переработкой. Подношения этим героям - бумажные. Периодически они питают собой наши чувства недостаточности, ностальгии, страха. Не в силах ни бесповоротно реализовать свои желания, ни отделаться от них, люди воспринимают таких героев в форме сожалений и соблазнов: "Я - книга, но ты-то жив, правда?" [5]
Во французском употреблении acёphale - это прилагательное или существительное нарицательное, означающее "безголовый", "безглавец". Однако в текстах батаевского журнала это слово часто, хоть и не всегда, писалось с заглавной буквы. Им обозначался не вообще кто-то безголовый, а определенная эмблематическая фигура, которая в свою очередь обозначала собой журнал, тайное общество, духовный проект. Будучи таким образом удвоен, Ацефал уже изначально оказывался героем, носителем достославного Имени; это первый признак того, что перед нами именно миф.
Этот миф, созданный Батаем и Массоном, при более или менее косвенном участии Роже Кайуа, Мишеля Лейриса, Колетт Пеньо, может изучаться как разнородный семантический комплекс, связанный с различными "искусствами", дискурсами и материальными носителями и несводимый к какой-либо "идее" или "программе". Но прежде всего это знаковый (вербально-визуальный) комплекс, и в качестве такового он подлежит ведению семиотики, которая, как известно, делится на три раздела - семантику (отношения знаков к их смыслу), синтактику (отношения знаков между собой) и прагматику (отношения знаков к их пользователям). Нижеследующий анализ как раз и будет разбит на эти три этапа: семантика мифического персонажа, псевдоповествовательный синтаксис его текстуальных и визуальных вариаций, прагматика религиозного культа, в который он включался.
Смысл монстра
О генезисе фигуры Ацефала нам известно немного; сведения ограничиваются несколькими краткими и поздними свидетельствами Андре Массона. Вот наиболее развернутое из них:
В апреле 1936 года Ж.Батай приехал ко мне в Тосса-де-Мар, где мы жили в красивом, скромном и старинном каталонском доме. Вместе со мной он хотел довести до завершения старый проект - "Афефал" [...]. Я сразу же увидел его - без головы, как и полагается, но куда же девать эту громоздкую и сомнительную голову? Сама собой она расположилась на месте гениталий (скрывая их), в виде мертвого черепа. А что делать с руками? Автоматически получилось так, что в одной руке (левой) он держит кинжал, а в другой сжимает горящее сердце (не сердце распятого, а сердце нашего учителя Диониса). Опять-таки у людей эта голова всегда находит свое продолжение в сердце и гениталиях. Сердце и яички - одинаковые формы. Они этого не знают, а как здорово можно это обыграть! На груди по моей прихоти появились звезды. - Так, отлично, но что же делать с животом? - Очень просто, он станет вместилищем Лабиринта, который как раз и явился знаком нашего союза [6].
Второе свидетельство Массона более краткое, но одна деталь в нем заслуживает внимания:
Ацефала - этого нутряного, лабиринтного бога, у которого гениталии скрыты черепом, - я составил из разных частей в Тосса-де-Мар во время войны в Испании. Батай сказал мне: "Нарисуй мне безглавого бога - остальное найдешь сам" [7].
Безглавый бог - эту формулу уже сопоставляли со статьей Батая "Низкий материализм и гнозис", напечатанную в 1930 г. в журнале "Докюман" и упоминавшую среди прочих гностических изображений из Кабинета медалей Национальной библиотеки (как известно, Батай в то время был его сотрудником), некоего "безглавого бога, над которым две звериных головы [...]. Безглавый бог может отождествляться с египетским богом Бесом" [8].
Однако в своем описании Ацефала, помещенном в начале первого номера одноименного журнала, Батай отказывается называть его "богом". Он пользуется другим словом:
Он не человек. Но он и не бог. Он не я, а более я, чем я: его живот - это лабиринт, где он сам заблудился, где я блуждаю вместе с ним и в котором я узнаю себя, оказываясь им, то есть монстром [9].
В отличие от большинства мифологических монстров, чудовищность Ацефала связана не с комбинированием частей тела, обычно принадлежащих разным видам живых существ (ср., например, образ Минотавра, с которым Ацефал сближается на некоторых рисунках Массона), а с перераспределением частей одного тела, которые как бы движутся по кругу, меняясь местами, но ни в коем случае не вставая на свои нормальные места. Во всяком случае, именно такое движение намечено в первом из процитированных выше рассказов художника: придумывая фигуру Ацефала, Массон стремится переставлять члены, разрушая устойчивость оси, которая проходит в теле человека через голову, сердце и гениталии. В самом деле, фигура с обложки журнала "Ацефал" (илл. 1) представляет собой расчлененное тело, у которого голова, в форме мертвого черепа, занимает место половых органов, тогда как сердце, вырванное из вскрытого живота, оказывается в отставленной руке и, согласно Массону, по своей форме соответствует тестикулам. Тело как бы взрывается, его центральные органы резко выбрасываются на периферию; эту структуру подтверждает другой рисунок Массона, напечатанный в первом номере "Ацефала" (илл. 9), где гениталии остаются на своем месте, зато сердце в руке является подобием головы с маленьким улыбающимся лицом; в данном случае отсутствующей голове соответствует именно вырванное сердце, а не низ живота. Быть монстром - значит иметь нестабильное тело, члены которого подвижны и допускают перестановку; и в целом оно также лишено равновесия и как бы выброшено из себя самого. На ряде рисунков из журнала Ацефал изображен в неустойчивых и рискованных позах: то он сидит на вулкане (илл. 6), то качается, стоя на облаке (илл. 7), то взлетает на воздух при взрыве (по-видимому, при взрыве вулкана - илл. 9) [10]. Его тело вместе с головой потеряло и равновесие, это равновесие "само затерялось" в лабиринте его кишечника.
"Составленный из разных частей" на сюрреалистический манер ("автоматически", по выражению Массона), Ацефал соединяет в себе несколько иконологических и литературных традиций. Обезглавленные фигуры возникают в творчестве Массона задолго до того, как его свояк "заказал" ему "безглавого бога": так, несколько подобных фигур можно найти в серии рисунков "Избиения" ("Les massacres", 1933 - илл. 2, 3, 4). Вообще, этот мотив неоднократно встречается в сюрреалистической живописи - у Дали, Магритта, Эрнста [11]. Иератическая и одновременно экстатическая поза Ацефала уже сопоставлялась со знаменитым рисунком Леонардо да Винчи "Фигура человека в круге, изображающая пропорции человеческого тела" (илл. 5) [12]. На обоих рисунках точно совпадает расположение вытянутых рук и расставленных ног (поза редкая вне эмблематической иконографии), что позволяет заподозрить более или менее сознательное заимствование. Но у Леонардо, следовавшего символическим образцам, например фигуре человека у Агриппы Неттесгеймского (XVI век - илл. 5 bis) [13], имелось в виду представить человека-микрокосм, вписанного в магический круг и представляющего своими пропорциями гармонию мироздания. Массон же, отсекая по указанию Батая голову фигуры, сознательно или нет сближает Ацефала с другой эмблематической фигурой, хорошо известной начиная с античности в европейской эзотерической традиции: крест в форме буквы "тау". Теряя свою целостность, тело "монстра" больше не соответствует мировой полноте и выражает собой скорее "принцип недостаточности" или "принцип неполноты" человека, который, согласно Морису Бланшо, лежал в основе всего сообщества "Ацефала" [14].
В живописи обезглавленные фигуры [15] встречаются довольно часто: во-первых, это изображения святого Дениса, держащего свою голову в руке, во-вторых, народные гравюры знаменитых казней - особенно казни Людовика XVI в 1793 году, где отрубленную голову короля протягивает толпе подручный палача, словно отрывая ее от своего собственного тела или головы [16] ; наконец, в-третьих, это анатомические иллюстрации - и здесь Батай вполне мог вспомнить статью Мишеля Лейриса, опубликованную в 1930 г. в журнале "Докюман", - "Человек и его нутро".
В этом тексте с восхищением описываются пробуждающие грезы анатомические картинки, особенно изображение человека, который "держит под мышкой голову, или же двумя пальцами ухо" [17]. С учетом этой весьма вероятной генетической связи, вскрытый живот Ацефала, где видны кишки, отсылает не только к "лабиринтному богу" (по словам Массона), но также и к профанным фигурам людей с содранной кожей, изображавшимся на иллюстрациях к старинным энциклопедиям и медицинским трактатам.
Что касается горящего сердца в руке у Ацефала, то оно также отсылает к определенной символической традиции. Отчасти оно может быть объяснено ацтекскими обрядами человеческих жертвоприношений, вызывавших большой интерес у Батая: в них у человека вырывали сердце, принося его в жертву Солнцу. Но в ацтекском ритуале отсутствует мотив пламени, к тому же кинжал в другой руке Ацефала заставляет понимать дело так, что он сам вырезал себе сердце. Батай подсказывает другой источник этого мотива, когда пишет во вступительном тексте к первому номеру журнала "Ацефал" - "Священный заговор", - что символический персонаж держит в правой руке "пламя, похожее на святое сердце" [18]. Этот символический мотив самопожертвования широко распространен и за рамками католического культа Сердца Христова. Ср. рассказ Максима Горького "Старуха Изергиль", содержащий легенду о герое Данко, который вырвал у себя сердце, чтобы осветить путь товарищам. Французские переводы "Старухи Изергиль" появлялись начиная с 1906 года; не исключено, что Массон или Батай знали эту неоромантическую легенду, превозносившуюся советской критикой как образец социалистического реализма.
Наконец, еще один возможный источник фигуры Ацефала содержится в статье Роже Кайуа "Богомол", напечатанной в 1934 г. в журнале "Минотавр", который иллюстрировался Андре Массоном и выходил при негласном влиянии Батая [19], так что данный текст был наверняка знаком им обоим. Статья Кайуа, посвященная "природным" основаниям мифов, отмечала помимо прочего физиологическую особенность богомола - это человекоподобное по своему облику насекомое, самой природой предназначенное становиться героем мифов, будучи обезглавленным, остается как бы живым:
Действительно, не говоря уже о жестких сочленениях его тела, напоминающих рыцарские доспехи или же автомат, он еще и способен осуществлять практически любые реакции, будучи обезглавленным, то есть в отсутствие всякого центра представлений и волевой деятельности; в таком состоянии самка богомола может, например, передвигаться, поддерживать равновесие, осуществлять автотомию одного из своих членов, которому грозит опасность, принимать позу призрака, совокупляться, нести яйца, создавать яйцевой мешок, а также, что вызывает особенное замешательство, перед лицом внешней опасности или же вследствие периферийного раздражения впадать в неподвижность, словно труп; я намеренно пользуюсь таким уклончивым выражением - видимо, нашему языку трудно выразить, а разуму понять, что уже мертвый богомол способен симулировать смерть [20].
Итак, обезглавленный "монстр", придуманный Батаем и Массоном, оказывается в родстве не только с человеческими персонажами из легенд и мифов, но и со странным насекомым - которое, именно благодаря своей физиологии, обожествляется у ряда народов. Сближение человека и животного - особенно животного страдающего или приносимого в жертву - является одним из фундаментальных мотивов "Ацефала" [21].
История тела
Как я пытался показать в другой работе [22], эволюция литературных мифов в конце ХIХ века шла по пути сокращения в них повествовательного начала. Из "фабулы", рассказа миф превращался в "образ", "фигуру", все более утрачивая временную историю. Так происходит и с мифом об Ацефале: он воплощается прежде всего в рисунках, и не существует никакого "рассказа" о жизни и деяниях этого персонажа.
Однако здесь следует учитывать всю разнородную продукцию, содержащуюся в четырех выпусках журнала "Ацефал". Во-первых, даже сама рисованная фигура проходит в них, начиная с основного обложечного рисунка, через ряд телесных трансформаций или даже "приключений". Правда, в основном это вариации, а не связный сюжет: Ацефал изображается либо в разных видах (в покое, в экстазе), либо в разных обстоятельствах (сидит на вулкане, перешагивает через горы и облако, взлетает на воздух от взрыва...). Эти мотивы не образуют связного ряда, и все же каждый из них является зародышем нарративности. Отправляясь от них, можно представлять себе некоторую "историю", как правило комическую: безглавый гигант неосторожно шагает по облакам и горам, садится отдохнуть на вулкан, который взрывается и поднимает его на воздух...
Если же обратиться к текстам, упоминающим Ацефала и принадлежащим Батаю, то на первый взгляд они трактуют эту фигуру как чисто условную. Батай, судя по всему, пытается через "безглавость" выразить отсутствие, смерть бога. Напрашивается сопоставление фигуры Ацефала с философией Ницше, который был главным персонажем теоретической рефлексии журнала:
Мифологически ацефал выражает суверенность, обращенную на разрушение, смерть Бога, и в этом отношении отождествление с безглавым человеком сочетается с сливается с отождествлением сверхчеловеческого, которое всецело ЕСТЬ "смерть Бога".
Сверхчеловек и ацефал ярко связаны с полаганием времени как императивного объекта и взрывчатой свободы жизни [...].Мировое бытие, вечно незавершенное и безглавое, мир, похожий на кровоточащую рану, непрестанно творящий и разрушающий конкретных существ: в таком-то смысле истинная всемирность и есть смерть Бога [23].
Можно было бы заключить, что ацефальность - это просто почти классическая аллегория, фигуральное выражение отказа от авторитета, никому не подчиняющейся суверенности. Однако, как известно со времен романтиков, само отсутствие мифа носит таутегорический характер, не разделяясь на "означающее" и "означаемое":
[миф] не говорит ничего другого, кроме себя самого, и [...] вырабатывается в сознании в ходе того же процесса, каким в природе создаются силы, разыгрывающиеся в мифе. Поэтому его ни к чему толковать, он сам объясняет себя [24].
Почему же тогда Батай, столь внимательный к архаическому смыслу культурных фактов, утверждает, что "мифологически ацефал выражает суверенность" и т.д.? Здесь следует привести еще одну цитату из его "Пропозиций", одного из главных текстов журнала "Ацефал". На сей раз речь идет о проблемах не метафизических, а социальных:
Демократия зиждется на нейтрализации относительно слабых и свободных антагонизмов; она исключает любое взрывчатое сгущение. Моноцефальное общество возникает из свободной игры естественных законов человека, но всякий раз, когда это вторичное образование, оно являет собой удручающую атрофию и старческий маразм.
Единственное общество, полное жизни и силы, единственное свободное общество - это би- или полицефальное общество, дающее фундаментальным антагонизмам жизни постоянный, но неограниченный взрывной выход в самых богатых формах.
Двойственность или множественность голов как бы воплощает одновременно безглавость жизни, так как голова основана на сведении всего к единству, сведении мира к Богу [25].
"Моноцефальное" общество здесь - это фашистская организация, "способ человеческой жизни, более всего сближающейся с вечным Богом" [26]. Возникает трехчленная диалектическая схема, которой выражается общественный прогресс в современную эпоху: на первом этапе демократия довольствуется нейтрализацией "относительно слабых и свободных антагонизмов"; на втором этапе фашизм противопоставляет ей "одноголовую" организацию, сила которой в том, что она учитывает и принимает "свободную игру природных законов человека", но которая сама является "вторичным образованием" (возникает лишь на фоне демократии) и потому в итоге приводит к "атрофии и старческому маразму"; наконец, на третьем этапе - гипотетическом или утопическом, - наступление которого как раз и пытается приблизить группа "Ацефал", возникает "би- или полицефальное общество", одновременно выражающее собой "безглавый характер" частного существования. Как видим, тема безглавости выступает у Батая 1) в итоге диалектического и исторического развития - импровизированного "большого нарратива", 2) в момент перехода от общественного существования к частному, в момент "партикуляризации" социальной диалектики. Так на место абстрактно-аллегорических метафор "моноцефальности", "би- или полицефальности" приходит собственно мифическая фигура "бегзлавого бога", которая и изображается на соседней полосе журнала.
Нарративность древних мифов всегда основывалась на филиации: миф рассказывает о происхождении некоего рода, предания, названия. В этом плане мифология Ацефала может рассматриваться как синтетический вымысел, соединяющий в одной линии наследования несколько великих мифологических и/или реальных фигур: за вневременным Ацефалом идут Дионис и Минотавр, два жертвенных персонажа, которым посвящены многие тексты журнала и ряд рисунков Массона. На последних изображается Дионис с каменной головой, который вспарывает себе живот кинжалом, а в другой руке держит виноградную кисть вместо горящего сердца, - это вариант Ацефала, и маленький череп также закрывает ему гениталии (илл. 11); или же это Минотавр с бычьей головой, размахивающий кинжалом (илл. 12); или же, наконец, отдельная бычья голова, увенчанная другой маленькой головой - человеческим черепом между рогов (илл. 13) [27]. Все это - промежуточные существа, которые через посредство греческой мифологии связывают фигуру Ацефала с современным человечеством, олицетворяемым другой важнейшей фигурой батаевского журнала, Фридрихом Ницше (он занимает главное место в N 2 и не раз упоминается в других номерах журнала). Здесь не место подробно комментировать отношение Батая к Ницше (это уже не раз делалось), важно лишь напомнить, что центральный эпизод интеллектуальной жизни последнего, заслуживающий, по Батаю, быть специально увековеченным, - это его припадок безумия в Турине, когда философ раз навсегда потерял голову:
3 января 1889 года, пятьдесят лет назад, Ницше стал жертвой безумия: на пьяцца Карло-Альберто в Турине он в рыданиях бросился обнимать лошадь, которую стегали кнутом, а затем рухнул наземь; когда он очнулся, он считал себя ДИОНИСОМ или же РАСПЯТЫМ.
Это событие должно быть отмечено как трагедия. "Когда, - говорил Заратустра, - живое само повелевает собой, то живое должно искупить свою власть и стать судьей, мстителем и ЖЕРТВОЙ своих собственных законов" [28].
От Ацефала до Ницше, проходя через Диониса и Минотавра (а также Дон Жуана и маркиза де Сада - других фигур человеческих монстров), - так развивается скрытое или потенциальное повествование, просвечивающее в интеллектуальном проекте "Ацефала". Особенность этого повествования в том, что частная история фантастического тела (Ацефала) увязывается со всемирной историей мыслящего человечества: еще один признак мифа.
Хтонический комизм
Как напоминает Жан-Люк Нанси, миф - это слово
по сути своей общинное. Партикулярный миф так же мало возможен, как чисто идиоматический язык. Миф возникает лишь в сообществе и для него; они взаимно порождают друг друга - бесконечно и непосредственно [29].
Такое определение мифа точно соответствует понятию сакрального, унаследованного из теорий Дюркгейма и Мосса и исповедовавшегося в кружке "Ацефала". Вот что писала, например, Колетт Пеньо, очень чуткая к возможностям художественного воображения, которые скрываются в строгих социологических понятиях:
Я схожусь с идеей социологов - Сакральное смешивается с Социальным, чтобы быть сакральным.
Чтобы так было, нужно, по-моему, чтобы это чувствовалось другими, в сопричастности с другими.
Вообразите-ка корриду, которая происходит для вас одного.
Мне нужна публика [30].
Между тем в "Ацефале" "замысел состоял в создании сообщества" [31], и Батай в своей цитированной выше лекции прямо связывал "отсутствие мифа" и "отсутствие сообщества" [32]. Тем более важны те немногочисленные сведения, которые освещают обряды этой маленькой секты, в основном оставшиеся нам неизвестными.
Сравнительно понятным представляется карнавальное ("вроде розыгрыша", по словам М.Лейриса) празднование годовщины казни Людовика XVI на площади Согласия [33] : обезглавливание главы государства, очевидно, рассматривалось как символическое событие, а атмосфера "розыгрыша" или карнавала может объясняться тем, что событие это произошло в до-демократическом прошлом, прежде чем заработала сформулированная Батаем историческая диалектика современности. Напомним, однако же, что смерть короля породила народные гравюры, на которых выделяется жест палача, демонстрирующего зрителям отрубленную голову, - жест, сближающийся с иератическим жестом Ацефала, держащего в руке собственное сердце.
Проект человеческого жертвоприношения, для которого "легче оказалось найти добровольную жертву, чем жреца-добровольца" [34], также вписывался в религиозно-общинную логику, целью которой было преодолеть имманентность индивидуализма [35]. Но каким же должен был быть культ, который пытались учредить заговорщики из "Ацефала"?
Один из немногих положительно известных нам обрядов "Ацефала" - точнее сказать, нам известно его существование, но не содержание - происходил в лесу, у подножия дерева, сожженного молнией, "немого присутствия того, что приняло себе имя Ацефала и выразилось в руках без головы" [36]. Дерево без вершины - это точная метафора обезглавленного человека [37]; а на одном рисунке Массона, сохранившемся в бумагах Колетт Пеньо (он не был опубликовал в "Ацефале"), изображен человек без головы, вросший корнями в землю и покрытый ростками веток, которые вырастают у него из рук и даже из туловища (илл. 14) [38]. Рассказывают также, что во время церемонии воскурялась сера, и символические разъяснения на этот счет содержатся в рукописном тексте, сохранившемся в двух версиях - одна написана рукой Батая, другая рукой Колетт Пеньо:
Сера - это вещество, происходящее из внутренности земли и выходящее наружу лишь через жерла вулканов. Это, разумеется, имеет смысл в связи с хтоническим характером той мифической реальности, которую мы преследуем. Это также имеет смысл древесных корней, уходящих глубоко в землю [39].
В "мифической реальности" Ацефала вулканическая сера и растительные корни сближаются своим "хтоническим характером":
Ацефал - это Земля
земля под земной корой - это пылающий огонь
человек который представляет у себя под ногами пылающий огонь земли воспламеняется
пожар земли уничтожит отечества
когда человеческое сердце станет Огнем и Железом
человек ускользнет из своей головы как приговоренный из тюрьмы [40].
Мы уже видели, что вулканы - постоянный мотив рисунков Андре Массона, изображающих Ацефала. Родство этого персонажа с вулканическими выходами из тела земли составляет одну из черт хтонического мифа, который группа "Ацефал" стремилась противопоставить нацистской мифологии:
Эта враждебность нацизма хтоническим богам, богам Земли, вероятно, точнее всего позволяет определить его место в психологическом и мифологическом мире [41].
Так же и Кайуа трактует хтонические культы минойской цивилизации в Греции в своей статье "Тени над Элладой", напечатанной в 1938 г. в его книге "Миф и человек". Он, в частности, советует осматривать развалины дворца-лабиринта Миноса (где скрывался монстр Минотавр) "в час яркого солнечного сияния" [42], чтобы лучше оценить дистанцию между ясной и рациональной классической цивилизацией и сумеречно-кошмарном архаическом фоне, на котором она возникла. Мотив ясного света, солнечных лучей также присутствует и в рисунках Ацефала. В страшном изображении Дионаса-безглавца видно полуприкрытое тучами солнце (илл. 10) [43], и солнечные лучи проходят сквозь отсутствующую голову человека-дерева (илл. 14), образуя светлую ауру.
Этот мотив солнца, странно сосуществующий с хтоническим культом [44], отсылает к другому мифическому мотиву, которым очень интересовался Батай за несколько лет до основания "Ацефала", - к теме пинеального глаза, третьего глаза, расположенного на макушке и способного "глядеть в лицо солнцу и смерти". В рукописном тексте, относящемся к мифологии тела, Батай сводит воедино обе темы - пинеальный глаз и вулканизм, прибавляя к ним еще и третью, тему анального комизма:
Я воображал у себя глаз на макушке, словно отвратительный извергающийся вулкан, именно с тем же сомнительным комизмом, который связывается с задницей и ее экскрементами [45].
В "Ацефале" налицо и вулкан и анальный комизм: Ацефал садится на вулкан, который извергается, и т.д. Отсутствует лишь пинеальный глаз, вместе со всей головой, а солнце прикрыто тучами. Солнечный культ, превратившись в культ хтонический, оказывается неполным, он обречен на сущностную недостаточность.
Монстр, чьи части тела переставляются, словно на картинах сюрреалистов; неопределенные и слабо связанные между собой отсылки к различным легендарным традициям; оставленные неразвитыми зачатки нарративности; хтонический культ, созданный из остатков солнечного культа. Все эти черты - симптомы мифотворчества нового типа. "Новый миф", создаваемый "из разных частей" группой друзей, любовников и политических единомышленников, несет в себе черты авангарда - дисконтинуальность и сделанность. Будучи снабжен всеми знаками природы (разверстое тело, демонстрирующее свою нутряную жизнь, древесные ростки, покрывающие его на одном из рисунков, сходство с богомолом и с жертвенным быком, хтоническая стихия вулканов, соседствующая с солнечным ореолом), этот мифический образ представляет собой сознательно гетерогенное построение - "отсутствие мифа", переживаемое "со страстью" человеком-одиночкой, а не "праздным сообществом" (Ж.-Л.Нанси). Работа создания такого нового, превращенного в дело мифа на символическом уровне неизбежно должна была закончиться построением пустоты, нехватки: отсутствие головы у бога-монстра соответствует отсутствию мифа и отсутствию "естественного" сообщества. Отсутствие сведений о тайном обществе, которым мы обязаны верности его членов своей клятве, фактически лишь продолжает собой эту фундаментальную нехватку, которая с самого начала подрывала собой героическое предприятие "Ацефала".
Примечания
[1] Статья представляет собой русскую версию доклада, прочитанного в марте 2002 г. на конференции "Миф и авангард" в Клермон-Ферране (Франция). Исходный французский текст доклада см. в книге: Le mythe et les avant-gardes, sous la direction de Vёronique Lёonard et Jean-Claude Valtat, Clermont-Ferrand, Presses universitaires Blaise-Pascal, 2003.
[2] Georges Bataille, OEuvres compl?tes, t. VII, Paris, Gallimard, 1976, p. 393. Философский комментарий к этому "прекращению мифа" дает Жан-Люк Нанси: Jean-Luc Nancy, La Communautё dёsoeuvrёe, Paris, Christian Bourgois, 1999, p. 147-154 et passim.
[3] Michel Surya, Georges Bataille, la mort ? l`oeuvre, Paris, Gallimard, 1992, p. 286-308.
[4] Jean-Michel Heimonet, Politiques de l`ёcriture : Bataille / Derrida, Paris, Jean-Michel Place, 1989, p. 76-83.
[5] Jules Monnerot, " Dionysos philosophe ", in Acёphale, n° 3-4, p. 11. Здесь и в дальнейшем используется факсимильное издание всех четырех выпусков журнала "Ацефал", вышедшее в издательстве Жан-Мишеля Пласа в 1995 г.
[6] Andrё Masson, le Rebelle du Surrёalisme (ёd. ёtablie par F.Will-Levaillant), Paris, Hermann, 1976 ; цит. по: Carlo Pasi, " Acёphale ou la mise ? mort du Chef / du P?re ", in Des annёes trente : groupes et ruptures (textes rёunis par Anne Roche et Christian Tarting, actes du colloque ? Aix-en-Provence 5-7 mai 1983), Paris, ёditions du CNRS, 1985, p. 215.
[7] Andrё Masson, La mёmoire du monde, Gen?ve, Skira, 1974, p. 130.
[8] Georges Bataille, OEuvres compl?tes, t. 1, 1970, p. 226.
[9] Georges Bataille, " La conjuration sacrёe ", in Acёphale, n° 1, без пагинации. Курсив мой.
[10] Acёphale, n° 1, без пагинации; n° 2, p. 1, 15.
[11] Согласно Жаклин Шенье-Жандрон, "безглавый человек, который мечтался Массону, Батаю и Мишелю Лейрису, связан с садовской проблематикой, где изнанка тела выставлена напоказ наравне с лицевой стороной, где "верх" лишен преимущества перед "низом" - в данном случае это пылающие гениталии, - где часть равна целому". - Jacqueline Chenieux-Gendron, " Sade et Saint-Just : quelques t?tes rёvolutionnaires dans le surrёalisme ", in La Lёgende de la Rёvolution au XXe si?cle : de Gance ? Renoir, de Romain Rolland ? Claude Simon (actes du colloque, sous la direction de Jean-Claude Bonnet et Philippe Roger), Paris, Flammarion, 1988, p. 102-103.
[12] См.: Georges Didi-Huberman, La ressemblance informe, ou le gai savoir visuel selon Georges Bataille, Paris, Macula, 1995, p. 317.
[13] Le Corps, miroir du Monde. Voyage dans le musёe imaginaire de Nicolas Bouvier, sous la direction de Pierre Starobinski, Gen?ve, Zoё, 2000, p. 32.
[14] См.: Maurice Blanchot, La communautё inavouable, Paris, Minuit, 1983, p. 15.
[15] Ацефал - именно обезглавленный, его голова отрублена, а не отсутствует изначально, как то было у легендарного гиперборейского народа ацефалов.
[16] См. анализ Михаила Ямпольского, который выявляет аналогичный жест не только на народных картинках, но и в ораторских и актерских позах революционной эпохи: Михаил Ямпольский, "Жест оратора, палача, актера", in Ad Marginem 94, М., Ad Marginem, 1995, с. 21-70.
[17] Michel Leiris, Brisёes, Mercure de France, 1966, p. 51 (есть русский перевод этого текста: Иностранная литература, 2002, N 6, с. 104). Фантазматическим откликом на этот текст (сам по себе весьма нагруженный фантазмами) является, возможно, сон героя романа Батая "Небесная синь" (1935), написанного в Тосса-де-Мар, в том же самом "каталонском доме", где годом позже будет создан Ацефал. Во сне двусмысленная фигура "Минервы" в шлеме неожиданно превращается в отвратительный труп...
[18] Georges Bataille, " La conjuration sacrёe ", in Acёphale, n° 1, без пагинации. Эти пояснения, как и приведенное выше свидетельство Андре Массона ("в одной руке (левой) он держит кинжал, а в другой сжимает горящее сердце"), позволяют отвергнуть другое объяснение этого мотива, восходящее, по-видимому, к письму Жоржа Дютюи, который, впрочем, признает, что не сам принадлежал к группе "Ацефала", и согласно которому "человек на обложке" якобы "держит в руке [...] гранату" (Georges Duthuit, " A Andrё Breton ", in V.V.V., New York, 1944, n° 4, p. 46). В самом деле, не только по своей форме данный предмет мало похож на гранату, но и ни один из рисунков Массона с изображением Ацефала, напечатанных в журнале, не содержит никаких деталей, отсылающих к современной цивилизации.
[19] См.: Michel Surya, op. cit., p. 234-239.
[20] Minotaure, Paris, 1934, n° 5, p. 26 ; Roger Caillois, Le mythe et l`homme, Paris, Gallimard Folio, p. 74; Роже Кайуа, Миф и человек. Человек и сакральное, М., ОГИ, 2003, с. 75-76.
[21] В философской перспективе этот двойственный, человеко-звериный облик Ацефала проанализирован в недавней книге Джорджо Агамбена: Giorgio Agamben, L`ouvert : De l`homme ? l`animal (trad. fr.), Paris, Biblioth?que Rivages, 2002, p. 13-18.
[22] Serge Zenkine, " Le mythe dёcadent et la narrativitё ", in Mythes de la dёcadence, sous la direction d`Alain Montandon, Presses universitaires Blaise Pascal, 2001, p. 11-22.
[23] Georges Bataille, " Propositions ", in Acёphale, n° 2, p. 20, 21.
[24] Jean-Luc Nancy, op. cit., p. 124-125.
[25] Georges Bataille, " Propositions ", in Acёphale, n° 2, p. 18.
[26] Ibid., p. 17.
[27] Acёphale, n° 3-4, p. 1, 5, 15.
[28] Acёphale, n° 5, p. 1-2 (текст в начале этого последнего номера журнала, полностью написанного одним Батаем). Заметим, что жертвенное безумие Ницше сближает его с животными - с избиваемой лошадью, аналогом умерщвляемого Минотавра.
[29] Jean-Luc Nancy, op. cit., p. 127.
[30] Laure [Colette Peignot], Ecrits, Paris, U.G.E., 1978, p. 115-116.
[31] Michel Surya, op. cit., p. 300.
[32] Georges Bataille, OEuvres compl?tes, t. VII, p. 394.
[33] См.: Michel Surya, op. cit., p. 304.
[34] Roger Caillois, " L`esprit de sectes " (1945), цит. по: Denis Hollier, Le Coll?ge de Sociologie, 1937-1939, Paris, Gallimard, Folio Essais, 1995, p. 874.
[35] В дальнейшем Батай, по-видимому, убедился, что такой акт, образующий "дело смерти", превращавший смерть в "дело", заключал в себе логическую ошибку, создавая новую имманентность - имманентность дела. По крайней мере, так истолковывает это Жан-Люк Нанси: "Это не ужас, а что-то запредельное ужасу - полная бессмысленность или, так сказать, катастрофическое ребячество - смертельного дела смерти, рассматриваемого как дело общей жизни. И эта бессмысленность, то есть по сути избыток смысла, абсолютная концентрация воли к смыслу, по-видимому, и продиктовала Батаю отказ от попыток создания сообщества" (Jean-Luc Nancy, op. cit., p. 47).
[36] Georges Bataille, OEuvres compl?tes, t. II, p. 278.
[37] "Человек - это дерево с ногами, но также и дерево - это человек с корнями", писал Мишель Лейрис в маленьком эссе "Метафора", напечатанном в "Докюман" в 1929 году (Michel Leiris, Brisёes, op. cit., p. 25; Иностранная литература, 2002, N 6, с. 99).
[38] Laure, Ecrits, p. 129.
[39] Laure, op. cit., p. 128; Georges Bataille, OEuvres compl?tes, t. II, p. 278.
[40] Acёphale, n° 1, последняя страница обложки; в оригинале нет знаков препинания, и текст набран литерами разного кегля.
[41] Georges Bataille, " Nietzsche et les fascistes ", in Acёphale, n° 2, p. 13.
[42] Roger Caillois, Le mythe et l`homme, p. 148; Роже Кайуа, Миф и человек. Человек и сакральное, с. 118. Ср. также небольшую статью Кайуа "Дионисийские свойства" (Acёphale, n° 3-4, p. 24-25).
[43] Acёphale, n° 3-4, p. 1.
[44] "Смерть связана с землей, только с землей (а никоим образом не с небом), с гниением, разложением захороненного трупа", - пишет Мишель Сюриа (Michel Surya, op. cit., p. 302), излагая доктрину "религии", основанной Батаем и обществом "Ацефал".
[45] Georges Bataille, OEuvres compl?tes, t. II, p. 14.
20.03.2007
ivgi.rsuh.ru
